CC BY
16
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ
ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ /) ?),//, }
___гд&йййсная акалёлня ( ч ч у i
НАУК
и».»**! т »цкиммт •
н
с/ -х.
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
1
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,8 рефераты 95.01.001-95.01.030
МОСКВА 1995
МЕТОДОЛОГИЯ И ТЕОРИЯ РАЗВИТИЯ НАУКИ
95.01.008. РОУЗЕН Г. ЧТО ТАКОЕ КОНСТРУКТИВНЫЙ ЭМПИРИЗМ?
ROSEN G. What is constructive empiricism? // Pliilos. studies.— Dordrecht, 1994,— Vol. 74, № 2 .— P. 143-178.
Анализируя взгляды известного философа науки Б. ван Фраас-сена, обозначенные им самим как "конструктивный эмпиризм", автор, сотрудник философского факультета Принстонского университета (США), приходит к выводу, что взгляды эти вносят в позицию современного философского эмпиризма в его противостоянии научному реализму подлинное новшество.
Б. ван Фраассен, пишет автор, следующим образом и в четкую оппозицию к научному реализму формулирует кредо конструктивного эмпиризма: "Если, согласно научному реализму, наука в своих теориях стремится к истине о мире, и тем самым принятие научных теорий опирается на убеждение в их истинности, то, согласно конструктивного эмпиризму, наука рождает лишь эмпирически адекватные теории, принятие которых поэтому обязано убеждению в их эмпирической адекватности" (цит. по: с. 144).
Казалось бы, данная формулировка вполне согласуется с тем, что традиционно утверждает философский эмпиризм, который рассматривает "опыт" и "наблюдаемое" единственными допустимыми источником и содержанием информации о мире, когда все "ненаблюдаемое", т. е. все, что находится за пределами эмпирической данности, должно из анализа исключаться. Однако создаваемая Б. ван Фраассеном картина науки далеко не гак очевидна и легко узнаваема, как представляется на первый взгляд. И такое сомнение сразу же возникает при попытке интерпретировать ванфраассеновское определение конструктивного эмпиризма, где сама необходимость интерпретации диктуется некоторыми неясностями в упомянутом определении.
Неясно, что собственно Б. ван Фраассен имеет в виду, когда говорит, что наука стремится к эмпирически адекватным теориям и что принимаются эмпирически адекватные теории. Невольно приходит мысль, что, вероятно, он описывает реальных ученых, которые стремятся к означенным теориям и их принимают. Но тут же появляется и контрдовод: вряд ли реальный ученый сомневается в том, что
в своей практике он стремится именно к истине и принимает именно истинные (а не эмпирически адекватные) теории. И, кроме того, здесь потребовалась бы огромная социологическая работа, связанная с опросом практикующих ученых о том, что они на самом деле думают, чего в текстах Б. ван Фраассена нет и следа. Возможна и другая интерпретация — речь идет не о реальной науке, а о том, какой наука должна быть: она должна стремиться к эмпирически адекватным теориям, которые и должны приниматься. Однако понятно, что данная интерпретация содержит подтекст недовольства тем, как реальная наука осуществляется: она такова, а должна быть иной. И поскольку подтекст этот в работах Б. ван Фраассена, опять-таки, никак не обнаруживается, например, он не приводит никаких социологических свидетельств в пользу существования "сущих" и "должных" умонастроений среди ученых, то и указанная интерпретация неверна.
Между тем, полагает автор, есть интерпретация, которая в позиции Б. ван Фраассена все ставит на свои места и, более того, высвечивает эту позицию как совершенно новое слово в современном антиреализме, как позицию, противостоящую не только научному реализму, но и собственно традиционному философскому эмпиризму, й ключевой здесь пункт в том, что Б. ван Фраассен описывает не реальный и не должный мир науки, но тот, каким он видит его сам. Причем это его видение представляет некий тип, сам по себе с философским эмпиризмом никак не связанный. Выстраивая свою доктрину, Б. ван Фраассен начинает не с принципов философского эмпиризма, а со своеобразного восприятия мира науки. Своеобразие же состоит в погружении в этот мир примерно так же, как читатель погружается в мир какого-нибудь литературного произведения.
Ведь, допустим, читая роман, приобщаясь к миру его образов и коллизий, мы как бы забываем, что это лишь литературный вымысел, и воспринимаем описываемое абсолютно реальной жизнью, все обстоятельства которой искренне переживаем. Иными словами, это такой вымысел, такая фикция, которые, соприкоснувшись с нами, моментально утрачивают значение именно вымысла, именно фикции, превращаясь для нас в явление самой настоящей реальности. Когда же мы с литературным произведением не соприкасаемся, то уже просто по этой причине для нас, опять-таки, его не существует в качестве фикции. Словом, в любом случае подобный вымысел не ощущается нами, хотя "онтологически" это вымысел.
Для Б. ван Фраассена, считает автор, мир науки — точно такой же вымысел, такая же фикция, что и мир литературного произведения для читателя. Б. ван Фраассен "читает" науку как роман, видя только внешний, непосредственный ее сюжет и в принципе не задаваясь вопросом, что за этим сюжетом стоит, какие индивидуальные
и социокультурные пружины его двигают, "правильный" он или "неправильный" и т. д. Главное здесь то, что ванфраассеновское ощущение безусловной достоверности происходящего в науке ограничивается именно непосредственно наблюдаемым, именно "явлениями научной практики", которые включают в себя только такое видимое поведение ученых, как выдвижение гипотез, призванных объяснить те или иные факты, и превращение этих гипотез в теории в ходе экспериментов. "Явления научной практики не содержат каких-либо скрытых мотиваций ученых — их частных размышлений и чувств... Явления эти не содержат и некоторых аспектов внешнего поведения участников... В своих публичных лекциях о природе науки физики могут сколько угодно прокламировать реализм. Но подобные прокламации, хотя и зримые, не относятся к явлениям научной практики в ванфраассенов-ском смысле. А относится лишь то, что ученый явно делает и говорит именно как ученый" (с. 153). Словом, это — достоверность, где "хорошие теории действительно оказываются не истинными, а лишь эмпирически адекватными и где "хорошая"" наука отражает не реальность "в себе", а эмпирическую данность ее нам. И все, что не входит в рамки такой достоверности, В. ван Фраассен отказывается рассматривать. Поэтому-то и научный реализм, связанный с принципиально ииым, чем у конструктивного эмпиризма, прочтением науки, для Б. ван Фраассена не "плох", а просто чужд, и Б, ван Фраассен привержен конструктивному эмпиризму совсем не из-за убежденности в будто бы несостоятельности научного реализма в сравнении с философским эмпиризмом, а из-за того, что заведомо придерживается "литературного", фикционалистского взгляда на науку.
Таким образом, подчеркивает автор, Б. ван Фраассен изначально не эмпирист, а фикционалист. Точнее, он эмпирист, но лишь постольку, поскольку является фикционалистом. И именно это обстоятельство позволяет ему обойти в своей философии проблемы, неразрешимые для классического эмпириста.
Так, эмпиризм Б. ван Фраассена естественно подразумевает некий род номинализма, когда любые абстракции отсортировываются в область ненаблюдаемого и, значит, не являются для правоверного эмпириста предметом обсуждения. Но ведь всякая теория и есть в целом абстрактная сущность, что немедленно влечет за собой вывод: как последовательный эмпирист, Б. ван Фраассен должен вообще избегать принятия теорий. "Примененный последовательно эмпиризм вырождается, таким образом, в беспросветный скептицизм пирроновского толка—в поистине пиррову победу!" (с. 167).
И здесь для Б. ван Фраассена были бы возможны три пути избежать столь удручающего результата. Во-первых, попытаться оговорить, например, что его отношение к ненаблюдаемому не распро-
страняется собственно на абстрактное. Во-вторых, попробовать традиционную номиналистскую редукцию теоретического к наблюдаемому вроде операционалистской редукции электрона к детекции электрона. И в-третьих, ввести в свой ключевой тезис о конструктивном эмпиризме модальный элемент: принять теорию — значит убедить себя в таком миропорядке, что, существуй эта теория, она была бы эмпирически адекватной. Главное достижение данного подхода — мы не принимаем решения относительно наличия абстрактного объекта ("Если бы была теория..."). Между тем, считает автор, Б. ван Фраассен выступает агностиком как раз-таки относительно указанных модальностей. Пусть он и избегает проблемы ненаблюдаемого в ее реалистической версии тем, что говорит не об "истинных", а о "хороших" теориях, но все равно, никакие "если бы..," для него не спасение, ибо любое толкование принятия теорий как убеждения, что данная теория обладает некоторой "хорошей особенностью", будет подразумевать: принять теорию — значит так или иначе считать ее, т. е. некую абстракцию, существующей.
Если продолжать предполагать в Б. ван Фраассене последовательного эмпириста, то его позиция относительно наблюдаемого и ненаблюдаемого страдает еще одним дефектом. Б. ван Фраассен, когда говорит о том, что можно наблюдать, а что ненаблюдаемо, не делает никакого разграничения между "объектами" и "ситуациями". Для него все — только "объекты". А между тем есть наблюдаемый объект, допустим теннисный мяч, но есть и наблюдаемая ситуация — то, что происходит на корте. И точно так же есть ненаблюдаемый объект, скажем электрон, и ненаблюдаемая ситуация — поведение электрона в данном объеме пространства. Б. ван Фраассен же, не делая указанного разграничения, оказывается в трудном положении. Например, если, согласно некоей теории, теннисные мячи X и У находятся в эмпирически неопределяемой взаимозависимости, должен ли эмпирист утверждать, что они взаимосвязаны? Именно как принципиальный эмпирист, Б. ван Фраассен должен был бы не принимать решения относительно ненаблюдаемой ситуации, в которой оказались наблюдаемые объекты. Но отсюда лишь маленький шаг к выводу, что эмпирист не вправе судить вообще ни о каких за-конологичных модальностях, поскольку констатация, что между X и У имеется определенная взаимосвязь — это констатация некой непосредственно ненаблюдаемой необходимости, т. е. закона. Иначе говоря, эмпирист не может судить, что закономерно (необходимо), а что случайно. И Б. ван Фраассен, хотя у него и нет распределения наблюдаемого и ненаблюдаемого между объектами и ситуациями, однозначно объявляет, что "в той степени, в какой представление о за-конологичной необходимости вообще имеет смысл, оно — метафизи-
ческое понятие" (с. 170), т. е. относится к ненаблюдаемым "объектам" .
Но ведь простейшее суждение о том, что нечто наблюдаемо, неявно включает в себя именно эту, принципиально не рассматриваемую эмпиристом законологичную модальность. Ибо сказать, что нечто наблюдаемо, и означает превратить единичные факты наблюдения кем-то этого нечто в правило, закон. И тогда получается, что последовательный эмпирист не имеет права судить, что наблюдаемо, а что — нет. Поскольку же он может принимать только эмпирически адекватные теории, т. е. адекватные наблюдаемым аспектам мира, то не зная, что считать наблюдаемым, эмпирист вообще не сумеет принять ни одной теории.
Однако выход в том, что движение от утверждения об актуальном наблюдении (некто наблюдал нечто) к соответствующему модальному утверждению (нечто наблюдаемо) на самом деле непроблематично, и здесь не нужно никаких оснований, кроме тривиального аналитического вывода, которому не будет сопротивляться ни один эмпирист. Другое дело, что не всегда такой аналитический вывод возможен. Например, модальное утверждение "Явление "сверхновых" — эффектное зрелище" в сочетании с констатацией "Явления "сверхновых" случаются один раз в миллиард лет" не выводимо из соответствующего фактуального утверждения (такой факт пока никто не наблюдал). Или: из фактуального утверждения "Никто никогда не наблюдал электрон" не следует модальное суждение "Электрон ненаблюдаем". Установление ненаблюдаемости оказывается невозможным, и соответственно невозможным оказывается выполнить ключевое требование эмпиризма — вывести область ненаблюдаемого из сферы принятия теорий.
Таким образом^ все дело в том, чтобы непроблематично формулировать модальные утверждения образца "X наблюдаемо". И как-будто бы такая возможность есть. Ведь "X наблюдаемо" по сути имеет основание не в том, что кто-то когда-то наблюдал X, а в возникновении определенного психологического состояния, вызванного X, т. е. в наличии определенной каузальной связи, а значит, модальности. Вот почему мы вправе рассматривать сам предикат "наблюдаемое" как модальный. И если так, то суждение "X наблюдаемо" абсолютно непроблематично — нужно просто указать на соответствующую каузальную связь. Но теперь уже Б. ван Фраассен намекает в одном из своих текстов, что его версия эмпиризма агностична относительно как раз суждений каузальности. И в самом деле, отмечает автор, было бы удивительно, если бы его агностицизм относительно модальности за-конологической не распространялся и на данный вид модальности. Но тогда пришлось бы констатировать, что "даже минимальный шаг на
пути к позитивному знанию о том, что есть наблюдаемое, закрыт для ванфраассеновского эмпиризма" (с. 171).
Итак, резюмирует автор, единственная возможность для Б. ван Фра-ассена преодолеть абсолютно неконструктивный эмпиристский скептицизм состояла бы в некаузальном, немодальном толковании центральных представлений эмпиризма: опыта, наблюдаемого, наблюдаемости. У "классических" эмпиристов были такие представления: наг пример, "опыт" они понимали как череду чувственных образов, вовсе не рассматривая вопрос о происхождении последних. Однако, судя по всему, Б. ван Фраассен не сторонник и этой докантовской метафизики опыта.
И вот здесь-то, полагает автор, он и предлагает нечто совершенно оригинальное, помещая "опыт" не в кон текст независимых от чего бы то ни было каузальных связей и не в контекст в свою очередь независимой от каузальной модальности чувственной образности, но в контекст теории, научной практики, которые заведомо, независимо принимаются. Тем самым Б. ван Фраассен разграничивает уже не между как таковыми наблюдаемым и ненаблюдаемым, а между наблюдаемым-согласно-теории и ненаблюдаемым-согласно-теории. Таким образом, вся ответственность за то, что считать наблюдаемым, а что ненаблюдаемым, перекладывается на принятую теорию: наблюдаемо все, что называет наблюдаемым теория, пусть даже вне ее теоретически-наблюдаемое и не существует реально. И потому сформулированное Б. ван Фраассеном кредо конструктивного эмпиризма читается по сути следующим образом: "Принять теорию — значит быть убежденным, ч то она внутренне эмпирически адекватна, т. е. адекватна не тому, что фактически наблюдаемо, но тому, что наблюдаемо -corл асно-теории" (с. 175). Это н есть фикционалистский или "литературный" взгляд на текущую научную практику, позволяющий вынести философский эмпиризм из тупика беспросветного скептицизма и агностицизма, направив его по новому пути — эмпиризма в точном смысле слова конструктивного, по пути работоспособной философии науки.
Возникает, однако, вопрос: да, конструктивный эмпиризм, очевидно, плодотворнее классического, философского эмпиризма, но должны ли мы и на каком основании предпочесть фикционализм, скажем, тому же научному реализму как определенной философии науки? Ведь все мы, ученые и не ученые, — скорее наивные реалисты, чем эмпиристы, либо конструктивные эмпиристы, и для многих из нас наш реализм отнюдь не зависит от аргументов против более скептических по от~ ношению к действительности позиций. Поэтому само по себе наличие ванфраассеновской позиции дает ли основание наивному реалисту принять ее, т. е. перейти в веру конструктивного эмпиризма?
У Б. ван Фраассена, отмечает автор, есть замечательный тезис, ко-
5-4410
торый не сформулирован (во всяком случае явно) ни в эмпиризме, ни в научном реализме. И это тезис о неревизионистском подходе к научной практике: собственно весь фикционализм Б. ван Фраассена и строится на убеждении, что нужно доверять научной практике, какой она фактически является. И это отчетливо сформулированное концептуальное убеждение тем более рационально, что наука настолько доказала свое право развиваться так, как она развивается, что нельзя ревизовать ее практику без риска прослыть либо невеждой, либо чудаком.
Б. ван Фраассен, пишет автор в заключение, во всяком случае не невежда и не чудак, ибо "из всех существующих философских пози-иий относительно науки ванфраассеновская наименее ревизионистская, наиболее осторожная, оптимально объединяющая рациональность научной практики и рациональность отношения к этой практике философа" (с. 163).
А. А. Али-заде
95.01.009. ВАН ФРААССЕН Б. ГИДЕОН РОУЗЕН О КОНСТРУКТИВНОМ ЭМПИРИЗМЕ
VAN FRAASSEN В. Gideon Rosen on constructive empiricism // Philos, studies.— Dordrecht, 1994,— Vol. 74, № 2.— P. 179-182.
Сотрудник философского факультета Принстонского университета (США) и автор концепции конструктивного эмпиризма, откликаясь на анализ Г. Роузеном этой своей концепции1 и отмечая его изобретательность, хотя и излишнюю увлеченность чисто герменевтическими изысками, полагает, что данный анализ, ухватив общий дух названной концепции, тем не менее совершает определенную подмену понятий.
Принциц подхода Г. Роузена к анализу конструктивного эмпиризма состоит в том, пишет автор, что Г. Роузен концентрирует все существо разбираемой концепции в одном тезисе (КЭ-тезис), и затем, предлагая ряд интерпретаций этого тезиса, выбирает среди них, на его взгляд, верную. Верной интерпретацией оказывается "фикционализм", а противостоит ей так называемая "социологическая" интерпретация.
Трудно переоценить роль последней в рассуждениях Г. Роузена. Хотя поначалу возникает недоумение. Зачем вообще понадобилось выдвигать интерпретацию, чтобы тут же ее дезавуировать? Ведь если она заведомо очевидно неверна, не стоило тратить время на ее обсуждение. Так, Г. Роуэен, формулируя рядом ключевой тезис научного реализма (HP-тезис) и КЭ-тезис, указывает на будто бы очевидную противоположность их "интенционального" содержания: согласно НР-тезису, наука в своих теориях стремится к истине о мире, согласно
1 См. предыдущий реферат.— Прим. реф.
