CC BY
8
2019.01.020. КАЛЛЕНДОРФ К. КАНОН, ПЕЧАТЬ И КОРПУС ВЕРГИЛИЯ.
KALLENDORF C. Canon, print, and the Virgilian corpus // Classical receptions journal. - Oxford, 2018. - Vol. 10, N 2. - P. 149-169.
Ключевые слова: Вергилий; рецепция; Opuscula.
«Рецептивные исследования последних лет научили нас не принимать в качестве очевидной предпосылки, что наше прочтение текста совпадает с интерпретациями предыдущих поколений читателей или хотя бы сходно с ними» (с. 154), - напоминает Крэйг Каллендорф, специалист по рецепции классического наследия, истории чтения и поэтики из Университета А&М (Техас). И это касается не только вопросов интерпретации классических произведений, но и общих представлений об авторе, в том числе о составе корпуса его текстов.
Из всех классических авторов Вергилий занимал наиболее устойчивое место в европейском поэтическом каноне и программах учебных заведений в раннее Новое время. Хотя его имя связывалось в первую очередь с «Энеидой», «Буколиками» и «Георги-ками» - «Opera» поэта, их издание нередко сопровождались «Opuscula» - приписываемыми ему малыми произведениями. Для современного читателя это слово несет вполне конкретный смысл, означая «Appendix Virgiliana», «группу поэтических текстов, которые когда-то приписывались поэту, хотя теперь в целом понятно, что они созданы другими авторами» (с. 150). Состав Appendix1 сложился в Каролингскую эпоху, однако ранние печатные издания расширяют его за счет других текстов, список которых включает 65 позиций и может довольно сильно варьироваться у разных издателей.
Исследование К. Каллендорфа сочетает библиографический и культурологический подходы. Его задача - выяснить, «какие культурные силы привнесли эти тексты в вергилианский корпус раннего Нового времени, насколько успешно они в нем удерживались, и как их включение в первопечатные издания помогает обрисовать специфику восприятия и понимания Вергилия читателями
1 Dirae, Culex, Aetna, Copa, Elegiae in Maecenatem, Ciris, Catalepton, Pria-pea, Moretum.
той эпохи» (с. 150). Библиографическое обследование корпуса Вергилия затрудняется тем фактом, что ранняя печатная традиция поэта весьма обширна, а степень сохранности изданий невелика даже для эпохи Ренессанса - в среднем около пяти экземпляров издания. Поэтому в своем анализе К. Каллендорф опирается на своего рода выборки: библиографию венецианских изданий Вергилия 1470-1599 гг., а также обследованные им лично вергилиан-ский фонд Принстонского университета и неназванную частную коллекцию. Последние два собрания содержат 366 изданий 14691750 гг., довольно равномерно распределенных географически и хронологически, и поэтому могут считаться репрезентативными.
Насколько устойчиво Оршси1а включались в вергилианский корпус? Их содержат 88% изданий Вергилия до 1500 г., и на протяжении XVI в. и первой половины XVII в. этот показатель колеблется между 80 и 63%. Первые признаки его снижения начинают наблюдаться после 1530 г., но реальное его падение происходит после 1650 г.: к концу века он составляет 31%, а в первой половине следующего - 20%. Отдельные издания Opuscula до 1650 г. также уверенно связывают эти тексты с именем Вергилия. Таким образом, для читателя эпохи позднего Ренессанса и раннего Нового времени Вергилий, несомненно, являлся их автором, что порождало некоторые содержательные проблемы.
Восприятие больших произведений поэта в ту эпоху, по мнению К. Каллендорфа, по большей части укладывалось в интер-претативную модель, опиравшуюся на принципы эпидейктической риторики. Целью поэта провозглашалось восхваление добродетелей и осуждение пороков. Даже аллегорические интерпретации, восходящие к комментариям Фульгенция и Бернарда Сильвестра, сочетались с эпидейктической установкой - как, например, в концепции Кристофоро Ландино. В принадлежавшем школьному учителю экземпляре франкфуртского издания Вергилия 1616 г. в сцене встречи Энея с Дидоной читателем подчеркнуты отрывки, восхваляющие добродетели и осуждающие грех. Наиболее важными в этом эпизоде ему показались высказывания, прославляющие верность вдовы покойному мужу, порицающие женскую изменчивость, рисующие пропасть, в которую способно увлечь человека любовное чувство. Поэзия Вергилия воспринималась как комплекс риторически совершенных высказываний на моральные
темы - общих мест, которые копировались в специальные записные книжки и распределялись по соответствующим рубрикам. Когда читатель становился писателем, он обращался к этим собраниям, и многие тексты того времени сотканы из подобных топосов, заимствованных из «Буколик» или «Георгик». Таким образом, поэзия Вергилия включалась в совершенно иной дискурсивный контекст, чем тот, в котором она создавалась.
Opuscula Вергилия претерпевали ту же трансформацию, во многих случаях их публикация сопровождалась комментарием Ба-дия Асцензия, отличавшимся морализаторской направленностью. И даже заголовки конкретных поэм, как, например, в парижском издании 1507 г., свидетельствуют об эпидейктической установке публикатора и одновременно об однозначной атрибуции текстов Вергилию: «Эпиграммы Публия Вергилия Марона. И первая - о достойном муже. П. Вергилия Марона остроумная эпиграмма против жадности и гнева. П. Вергилия о зависти песнь одиннадцати-сложным стихом. П. Вергилия песнь о Венере и вине против сладострастия и пьянства. П. Вергилий Марон о словесности и песнях» (цит. по: с. 157).
Пятое из стихотворений этого издания длиной в 12 строк получило этически направленный комментарий Бадия, занимающий четыре страницы in folio, а первое - в 26 строк - семь с половиной страниц моральной интерпретации. Но если эти тексты легко поддавались подобному толкованию, то, например, «Rosa» -бесхитростное описание весеннего утра - требовало изрядной изворотливости от толкователя. «В этом произведении он, казалось бы, влечет нас к удовольствиям, но на самом деле предостерегает благоразумного от их западни. <...> Он призывает не наслаждаться, а совершать достойные похвалы дела» (цит. по: с. 158), - пишет Бадий Асцензий.
Однако другие малые произведения вергилианского корпуса сопротивлялись таким интерпретативным ухищрениям. В первую очередь это касается Priapea - в силу ее обсценной лексики и непристойного содержания. Одно из решений проблемы выбрал Ло-довико да Пуппио в комментарии, изданном в Венеции в 1500 г. По его мнению, Priapea демонстрирует словесное мастерство и изощренный интеллект поэта, поэтому читатель может почерпнуть из нее удовольствие и пользу. Втиснув Priapea в горацианскую
модель словесности, Лодовико приводит другие аргументы, извиняющие Вергилия: во-первых, и другие авторы - Катулл, Пиндар, Овидий - писали сладострастные стихи, во-вторых, подобные слова необходимы для описания низких предметов, в-третьих, можно оставаться целомудренным в душе, даже создавая непристойную поэзию, в-четвертых, ум не может быть все время занят серьезными вещами.
Иной вариант - разорвать связь между Вергилием и непристойными стихами - избрали издатели, продолжавшие публиковать Рпарва в составе Оршеи1а, но во вступительных заметках или примечаниях оспаривавшие атрибуцию текста Вергилию (издание Б. Вестгеймера 1546 г., Дж. Арривабени 1512 г. и др.). Более того, вопрос о принадлежности Вергилию и многих других частей Оршеи1а ставился неоднократно и получал отрицательное решение, основанное на серьезных филологических аргументах. Авторство Вергилия оспаривали Ж.Ж. Скалигер, Бадий Асцензий и др., сомнения высказывал М. Аккурсий. Однако к исключению текстов из корпуса это не приводило.
Впрочем, во многих случаях «сомнительные» тексты переносились в самый конец фолианта, с тем чтобы читатель при необходимости мог изъять оскорблявшие нравственность страницы. Особую актуальность подобный компромисс приобрел после выхода Индексов запрещенных книг, в частности после Антверпенского приложения к Тридентинскому индексу (1570), где эксплицитно запрещалось чтение Рпарва, «ложно приписываемой Вергилию». Тем не менее подобная цензурная практика порождала временами противоположный эффект: у читателей возникал интерес к тому, что именно содержала уничтоженная часть тома (тем более материальные следы ее оставались - в указателях и пр.). Существуют экземпляры, в которых удаленные страницы замещены аналогичными из других (например, в копии издания Бонелли 1558 г., хранящейся в публичной библиотеке Вероны, они заменены страницами из книги 1574-1575 гг. того же издателя). И окончательно устранить Рпарва из корпуса не получилось, во многих копиях, в том числе принадлежавших клирикам, страницы с ней оставались на своих местах.
Таким образом, Оршеи1а в раннее Новое время составляли часть вергилианского корпуса и вместе с тем создавали опреде-
ленное напряжение, плохо вписываясь в ту же интерпретативную модель, что и «большие» произведения поэта, вызывая сомнения в плане атрибуции, подпадая под цензурные ограничения. Тем не менее вплоть до XVIII в. они устойчиво включались в сочинения Вергилия. Причина этому лежала отчасти в издательских практиках того времени, опиравшихся во многом на традицию - как в содержательном смысле (если Editio princeps Вергилия включает Opuscula, то и последующие издания должны), так и в практическом (многие издания в отсутствие понятия об авторских и издательских правах фактически представляли собой репринты более ранних).
Е.В. Лозинская
2019.01.021. ОРР Л. ДИДОНА И ЭНЕЙ В АНГЛИИ XVIII в.: ПОДРАЖАНИЕ ВЕРГИЛИЮ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ.
ORR L. Dido and Aeneas in eighteenth-century England: Virgilian imitation and national identity // Classical receptions journal. - Oxford, 2016. - Vol. 8, N 4. - P. 429-446.
Ключевые слова: Вергилий; Овидий; Дидона и Эней; империя.
История Дидоны и Энея - один из самых знаменитых любовных сюжетов в мировой литературе, получивший разнообразные интерпретации в более поздние эпохи. В статье Ли Орр (Университет шт. Луизиана) рассматриваются его смысловые трансформации в английской литературе XVII-XVIII вв. (на протяжении «большого восемнадцатого века»). Критики не раз указывали на очевидные параллели между царицей Карфагена и королевой Англии, проводимые в елизаветинский период, но актуальность этой фабулы определялась и другими факторами, вышедшими на первый план в более позднее время и приведшими к ее переосмыслению, даже к ее частичному переписыванию. Во-первых, после гражданских войн получил особую значимость вопрос о монархической власти, ответственности монарха перед страной, монархическом долге. Во-вторых, восходящее к Годфриду Мон-мутскому предание об основании Британии внуком Энея - Брутом -пусть и стало восприниматься как миф, но все-таки миф значимый,
