CC BY
115
В заключение автор еще раз ставит перед читателем вопрос: «Есть ли будущее у объединения ИАТУ?» [с. 97]. Ответ, по его мнению, напрашивается сам собой: «Конечно, да!» Философские построения Каутильи, ключевые положения концепций К. Дойча, П. Бурдье, Ч. Киндлбергера задают теоретическую рамку институционального сотрудничества стран ИАТУ, а наличие общего геокультурного пространства и очевидная выгода экономических связей наполняют эту рамку практическим содержанием. И хотя странам предстоит серьезно поработать над сближением своих позиций, неформальное взаимодействие на пространстве ИАТУ уже отражает желание соответствующих государств двигаться в направлении региональной интеграции.
Е.А. Карнаухова
2019.01.011. КЛАРК М. ВЛИЯНИЕ ЭТНИЧЕСКИХ МЕНЬШИНСТВ НА ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ КИТАЯ: ПРИМЕР УЙГУРОВ В СИНЬЦЗЯНЕ.
CLARKE M. The impact of ethnic minorities on China's foreign policy: The case of Xinjiang and the Uyghur // China report. - Arlington (УА), 2017. - Vol. 53, N 1. - P. 1-25.
Ключевые слова: этническое меньшинство; внешняя политика; уйгуры; сепаратизм; терроризм; Китай.
Этническое многообразие китайской нации зачастую игнорируется исследователями при анализе внешней политики КНР. По мнению Майкла Кларка (Австралийский национальный университет, г. Канберра), это обусловлено доминированием неореализма в теории международных отношений. Данная парадигма исходит из того, что поведение государств полностью определяется анархической природой международной системы, а внутренние характеристики акторов (степень социокультурного разнообразия, специфика политического режима и т. п.) практически не влияют на их действия за пределами национальных границ [c. 1]. В рамках настоящей статьи М. Кларк на примере кейса Синьцзян-Уйгур-ского автономного района (СУАР) показывает значимость этнических меньшинств во взаимоотношениях КНР с другими государствами на международной арене.
Вероятно, недооценка роли этнических меньшинств в обеспечении бурного роста китайской экономики и связанной с ним активизации внешней политики Китая обусловлена дисбалансом в представленности ханьцев (91,5%) и иных народностей в общей численности населения страны [с. 2]. Несмотря на то что официально признанные в Китае 55 этнических меньшинств («шаошу минь-цзу») составляют кажущиеся незначительными 8,49% населения страны, в общей совокупности они насчитывают около 113,79 млн человек. При этом они расселены на территориях национальных автономий различного административного уровня, занимающих 64,3% территории и 90% приграничных районов Китая. Таким образом, обострение отношений ханьского населения с «шаошу миньцзу» может усложнить отношения КНР с соседними государствами, а также угрожает территориальной целостности страны, учитывая концентрацию неханьских народов вдоль ее границ.
С момента основания КНР в октябре 1949 г. центральное правительство работало над созданием полиэтнического унитарного государства. Однако средства, используемые Коммунистической партией Китая (КПК) для реализации этой цели, нередко провоцировали недовольство этнических меньшинств и приводили к нарастанию сепаратистских тенденций, что негативно сказывалось на международном имидже КНР. По мнению профессора Колумбийского университета Грея Таттла, правительство КНР, более чем на 90% состоящее из ханьцев, поддерживает дискриминацию всех этнических меньшинств страны, в том числе уйгуров1. К основным конфликтогенным факторам в отношениях Пекина и уйгуров М. Кларк относит: институт «региональной автономии»; экономический разрыв между ханьцами и уйгурами в СУАР; государственный контроль над религиозными или культурными практиками; политику переселения ханьцев в СУАР; этническую дискриминацию
[с. 6].
Развал СССР и появление множества новых независимых государств обусловили актуализацию сепаратистских движений далеко за пределами постсоветского пространства. Данный процесс совпал с ускорением темпов глобализации, а также с началом
1 Tuttle G. China's race problem: How Beijing oppresses minorities // Foreign affairs. - N.Y., 2015. - Vol. 94, N 3. - P. 39-46. - Mode of access: https://www. foreig naffairs.com/articles/china/2015-04-20/china-s-race-problem [Accessed: 06.11.2018.]
активной практической имплементации стратегии гуманитарных интервенций.
Очередной всплеск уйгурского национализма пришелся именно на 1990-е годы. Автор обращает внимание на то, что в период холодной войны уйгуры не поддерживались ни одной из сверхдержав. Единственной страной, оказывавшей им некоторую помощь в борьбе за права, была Турция. Анкара даже предоставила убежище лидеру уйгуров Юсуфу Альптекину (последнему генеральному секретарю коалиционного правительства Восточного Туркестана), изгнанному из КНР в 1949 г. Во второй половине XX в. в Турции сформировалась достаточно представительная уйгурская диаспора, обладающая солидным лоббистским потенциалом. Китай, в свою очередь, неоднократно упрекал Турцию в использовании «двойных стандартов» при обсуждении уйгурского вопроса. Официальный Пекин выражал недоумение в связи с тем, что апеллирующая к «праву народа на самоопределение» страна применяет репрессии в отношении собственного этнического меньшинства - курдов [с. 9]. Итогом китайско-турецких дипломатических баталий стало издание премьер-министром Турции в 1999 г. директивы, согласно которой Анкара официально признавала Синьцзян частью Китая, а министрам правительства Турции предписывалось воздерживаться от участия в совещаниях или мероприятиях, способствующих независимости «Восточного Туркестана».
В 1990-е годы Китай также заявлял, что в СУАР проникают радикальные исламистские силы из Афганистана. Наличие проблемы уйгурского сепаратизма и исламизма вынуждает Пекин к еще более активному сотрудничеству с Кабулом, притом что Афганистан для КНР - важный элемент влияния на позицию Пакистана, а следовательно, и Индии, которую связывает с Исламабадом череда военных конфликтов.
Геополитическая и экономическая значимость СУАР для КНР обусловлена следующими причинами. Во-первых, в СУАР сосредоточены самые большие запасы природных ресурсов, начиная с нефти и заканчивая редкоземельными металлами. Во-вторых, данная административно-территориальная единица имеет стратегически важное пограничное расположение: СУАР граничит с Монголией, Россией, Казахстаном, Кыргызстаном, Таджикиста-
ном, Афганистаном, Пакистаном, Индией. В-третьих, он является ключевым звеном проекта «Экономического пояса Шелкового пути» (ЭП111П)' все логистические маршруты в Центральную Азию (ЦА) и Южную Азию (ЮА) проходят через СУАР. В-четвертых, хотя большую часть населения СУАР составляют уйгуры, там проживает и определенный процент ханьцев, для которых обострение интенции титульного этноса региона к сепаратизации может обернуться гуманитарной катастрофой.
В настоящее время мы являемся свидетелями того, как на фоне разворачивающегося процесса глобализации ущемленные или подвергающиеся репрессиям у себя на родине этнические группы обращаются к странам Запада в попытке добиться поддержки «глобального гражданского общества» [с. 12].
В рамках этой логики - привлечения сильных внерегиональ-ных игроков для решения игнорируемых собственным государством проблем - следует рассматривать создание таких организаций, как Уйгурская американская ассоциация (УАА, 1998) и Всемирный уйгурский конгресс (ВУК, 2004). Обе группы ведут борьбу за права уйгуров теми способами, которые в полной мере соответствуют неолиберальному геополитическому видению, доминирующему на Западе.
УАА выражает стремление «содействовать сохранению и процветанию богатой, гуманистической и разнообразной уйгурской культуры», а также «поддерживать право уйгурского народа на использование мирных, демократических средств для определения своего политического будущего» [с. 13]. Организация получает ежегодное финансирование в размере 250 тыс. долл. США от Национального фонда демократии. Также подконтрольная УАА группа Uyghur Human Rights Project в целях защиты прав человека в СУАР и привлечения внимания международного сообщества к проблеме уйгуров регулярно публикует доклады, в которых содержится детальное описание фактов нарушения прав человека в СУАР или притеснения уйгуров центральным правительством Китая.
ВУК определяет свою миссию практически в тех же терминах, что и УАА: «содействие демократии, правам человека и свободе уйгурского народа, а также использование мирных, демокра-
тических и ненасильственных средств для определения уйгурами своего политического будущего» [с. 13-14].
Своеобразной точкой отсчета перехода КНР к ужесточению политики в отношении уйгуров автор полагает 2014 г. Тогда произошли четыре крупных теракта с участием уйгурских националистов: на станции Куньмин; на железнодорожном вокзале в Урумчи; на базаре в Урумчи; в уезде Яркенд. Со стороны Пекина последовали: усиление мер безопасности и борьбы с терроризмом (некоторые исследователи утверждают, что именно в этот период появились первые «лагеря перевоспитания», о которых западная общественность заговорила лишь летом 2018 г.); возвращение к риторике стабильности и этнического единства (серия запретов на отдельные практики отправления религиозных культов, чтение Корана на улицах; изъятие паспортов и многое др.); а также активизация пропагандистской деятельности, направленной на демонстрацию связей между «уйгурским» терроризмом и «враждебными внешними силами» [с. 15].
На сегодняшний день Китай пытается изолировать Синьцзян от влияния уйгурских боевиков вдоль границы «АфПак»1 посредством расширения сотрудничества в области безопасности с Исламабадом, а также обучения и снабжения оружием афганских сил безопасности. Тем не менее, предостерегает М. Кларк, укрепление двусторонних связей Пекина и Кабула вкупе с попытками КНР вмешаться во взаимодействие афганских властей и талибов, в том числе путем организации тайных переговоров, с высокой вероятностью будет негативно воспринято Пакистаном. Исламабад может начать полагать, что интересы его «вечного друга» фактически противостоят его собственным в контексте уйгурского вопроса в Афганистане.
1 С приходом к власти в США администрации Б. Обамы в американском официальном политическом дискурсе появилось новое понятие «АфПак», обозначившее необходимость рассмотрения Афганистана и Пакистана в качестве единого военно-политического пространства. Подобное видение обосновывалось Р. Холбруком - автором данного понятия - следующими причинами: наличием общего театра военных действий в зоне афгано-пакистанской границы; нерешенностью пограничных проблем Афганистана и Пакистана по «линии Дюранда» 1893 г.; использованием движением «Талибан» и террористическими сетями режима открытой границы (прежде всего «зоны племен») между Афганистаном и Пакистаном. - Прим. реф.
В заключение автор констатирует, что с окончания холодной войны подход Пекина к решению вопроса уйгуров Синьцзяна оказывал заметное влияние на внутреннюю стабильность государства, а также отношения со странами Центральной Азии. Природа и масштаб проблемы, исходящей от какого-либо этнического меньшинства в контексте внешней политики КНР, определяются пересечением пяти факторов: историческим бэкграундом взаимодействия центрального правительства и меньшинства; выраженностью географической концентрации последнего; уровнем его аккультурации в ханьском обществе; наличием внешней поддержки и степенью мобилизации диаспоры. Произошедшая после распада СССР «глобализация диаспоры» усложнила КНР задачу борьбы с «неугодными» уйгурами. События 11 сентября подтвердили существование «безграничного», но исключительно раздробленного мира, побудив государства задуматься об укреплении традиционных институтов безопасности. Также сместились акценты в националистической риторике этнических меньшинств. От обращения к категориям «национального освобождения» или «права на самоопределение» они перешли к дискурсу прав человека и либеральной демократии. Интернационализируя таким образом внутренние конфликты и привлекая внимание взявшего на себя роль символа демократических ценностей Запада, этносепаратистские группы, подобные уйгурам, добиваются уступок от центральных правительств своих стран.
Б.А. Аносов
2019.01.012. ШВАЛЬБЕ КБ., ДОГЕРТИ Ш.М. ВИЗУАЛЬНОЕ ОФОРМЛЕНИЕ ЛИВАНСКОЙ ВОЙНЫ 2006 г.: ФРЕЙМИНГ КОНФЛИКТА В ТРЕХ НОВОСТНЫХ ИЗДАНИЯХ США. SCHWALBE C.B., DOUGHERTY Sh.M. Visual coverage of the 2006 Lebanon war: Framing conflict in three US news magazines // Media, war a. conflict. - L., 2015. - Vol. 8, N 1. - P. 141-162.
Ключевые слова: Ливанская война 2006 г.; контент-анализ; конфликт; фрейминг; визуальное оформление.
Кэрол Б. Швальбе и Шэннон М. Догерти (факультет журналистики Университета штата Аризона, г. Финикс, США) анализируют специфику визуального фрейминга Ливанской войны 2006 г.
