CC BY
35
клички, действительно, есть. Однако Григорьев далек от поэтики абсурда, его преувеличенная реалистичность более напоминает М. Зощенко, как, например, в стихотворении «Драка», представляющем коммунальную ссору: «На кухне дерутся опять. / Сизов решил поразмяться. / Но вышел не драку разнять, / А чтобы в нее ввязаться...», где, в отличие от рисующих сцены насилия абсурдистских «Случаев» Хармса, присутствует занимающий позицию стороннего наблюдателя лирический герой, и его выступающие рефреном двустишия, изображающие действия спокойные и медлительные - «А я кальсоны стираю / И ничего не знаю.» и «А я заправляю грыжу / И ничего не вижу», своей медитативностью контрастируя с глаголами резких действий («ударили», «подбили», «запихнули») стихотворения, смягчают общую агрессивность изображаемого. Позиция лирического героя здесь обусловлена скорее инстинктом самосохранения, нежели стремлением установить справедливость; его слабость и уязвимость - парадоксальная манифестация детскости в абсолютной взрослой ситуации.
Будучи различными в формальном и тематическом планах, «взрослые» произведения Некрасова и Григорьева, приходит к выводу исследовательница, отмечены присущими их «детским» текстам простотой и минимализмом формы, использованием приемов алогизма, абсурда, словесной игры, которые во «взрослых» произведениях обоих поэтов становятся отличительными признаками неофициальной поэзии. Оба они, проблематизировав границу между детской и взрослой поэзией, использовали в своем творчестве условность этого деления, играя с узнаваемыми детскими формами и взрослым содержанием и тем самым бросая вызов официальной эстетике.
Т.Г. Юрченко
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2019.01.010. ЛЕГЕНДЫ ЧЕРНЫЕ И ЗОЛОТЫЕ, ИЛИ КАК ЛИТЕРАТУРА ПРИДУМЫВАЕТ ИСТОРИЮ (XVII-XIX вв.). Legendes noires, legendes dorees, ou Comment la littérature fabrique l'histoire (XVII-XIX siècle) / Sous la dir. de Grande N., Pierre Ch. -Rennes: Presses univ. de Rennes, 2018. - 347 p.
Ключевые слова: история; легенда; миф; вымысел; правда; политика; воображение.
Во введении к монографии профессора Нантского ун-та (Франция) Натали Гранд и Шанталь Пьер поясняют основной замысел исследования - проследить сложные связи между историей и литературой, продемонстрировать, как исторические персонажи, события становятся источниками литературных сюжетов и какие метаморфозы происходят с материалом истории в художественном воображении, как складываются исторические легенды.
Раздел «Фольклорные источники» включает три статьи. Доминик Пейраш-Леборнь («Черная легенда о Синей Бороде сквозь литературные и фольклорные сказки») говорит об отношениях дополнительности между исторической легендой и историографией. Легенда о Синей Бороде, впервые получившая литературное воплощение в сказке Ш. Перро (1697), рождается из синтеза различных источников, в свою очередь являющихся результатом литературной обработки фольклора. Мотив жениха-чудовища, присутствующий еще у Апулея, был весьма распространен в народных сказаниях. В цикл историй о Синей Бороде входит сказка «Король-Боров», включенная в сборник Страпаролы «Приятные ночи» (1550-1553). Один из фольклорных вариантов сказки о женихе-животном зафиксирован у братьев Гримм («Диковинная птица»). Кроме того, существует множество фольклорных и письменных версий легенды об убийце жен (баллада «Рено, убийца жен», «Несчастная супруга, отомщенная братьями» и др.). Исторические источники сказки - бретонская средневековая легенда о короле Коморе (записана в 1531 г.) и вандейская легенда о Жиле де Рэ. В легенде о короле Коморе есть мотив запретной комнаты и указание на темную бороду. Жиль де Рэ - исторический персонаж XV в., который на самом деле не убивал жен, был единожды женат, но расправлялся с детьми во время сатанинских ритуалов, которые считал средством обрести богатство и долголетие. Из смешения разных источников родилась сказка Ш. Перро, легендарное и историческое в ней тесно переплелись, дополнившись цветовой символикой: Синяя борода одновременно и указание на дворянское происхождение персонажа, его голубую кровь, и эмблема королевской власти, и пугающе странная, необычная деталь внешности, отсылающая к описаниям некоторых древних языческих богов.
Сказочно-легендарный образ стал основой для биографий Жиля де Рэ, появившихся в XIX в.
Статья Тьерри Глона «Черное и золотое: Приукрашенная Бретань региональной литературы» содержит анализ стереотипов, обычно присутствующих в представлении о Бретани - как в «черной» легенде о ней (печальный край мертвых), так и в «золотой» (страна друидов, сирен и рыцарей короля Артура), а также знакомит с представителями бретонской региональной литературы конца XIX в. - Л. Тирселеном (1849-1915), Ф. ле Гийадером (18471926), Ш. Ле Гоффиком (1863-1932), по мнению литературоведа, заслуживающими того, чтобы их читали и изучали.
Сразу же после смерти Карла Великого в 814 г. о нем стали складываться легенды. Профессор ун-та Южной Бретани Изабелла Дюран («Блеск и нищета Карла Великого») описывает своеобразное соревнование между хрониками реальных историографов (Эгинхарта и др.), историческими анекдотами (приписанной епископу Турпину хроникой XII в.) и жестами («Песнь о Роланде» и т.п.) в создании «золотой» легенды о правителе, развивавшейся до XVIII в. Однако для Вольтера Карл был прежде всего тираном, узурпатором, тем самым писатель занял позицию, противоположную распространенной легенде. Романтическая переоценка Средневековья вновь актуализировала у некоторых писателей (напр., у А. де Виньи) идеальный образ Карла Великого, но одновременно дала возможность создать менее стереотипный характер, показать его негероические и смешные стороны (А. Дюма, Л. Уланд, Р. Саути). А Э. Сю в «Парижских тайнах» совсем отказывается от «золотой легенды» о Карле, поскольку осуждает имперское правление как таковое, проводит аналогию с Наполеоном III.
В разделе «Модальности веры» наибольший интерес представляет статья ученого из Пикардийского ун-та Жюльена Гёри «Тени одних и свет других: Легенды о Кальвине». Взгляды на жизнь и нравы женевского реформатора были постоянным предметом дискуссий между католиками и протестантами, создавшими две официальные биографии Кальвина, каждая из которых отвечала представлениям либо одной, либо другой доктрины. Протестантская версия жизни Кальвина, представленная Т. де Безом (1564; 1575), имеет агиографический оттенок и создает «золотую легенду», а католическая версия Ж.-Э. Больсека (1577) излагает
«черную легенду» о реформаторе. Дальнейшие жизнеописания Кальвина вплоть до XX в. вписываются в тот или иной ряд, не случайно его новейшая биография, выпущенная в 2009 г., носит название «Кальвин поверх легенд».
Раздел «Поэтика легенд» включает статью профессора ун-та Париж-Дидро Клода Милле «От "Легенды о прекрасном Пекопе-не" до "Бургграфов"». Автор анализирует два текста В. Гюго, написанных почти одновременно в начале 1840-х годов и связанных с формированием романтического национализма во Франции. «Легенда о прекрасном Пекопене» (1841) представляет собой еще вполне традиционное воплощение легенды о Барбароссе, тогда как драма «Бургграфы» (1843) выполняет своего рода функцию похорон этой легенды. В «Легенде о прекрасном Пекопене» правда легенды - негативна и иронична, в «Бургграфах» легенда мифологизирует историю для создания в будущем европейской национальности.
О том, как «черные» легенды воплощаются в ночных образах романтических произведений, пишет исследователь научной лаборатории Руанского ун-та Беранжер Шомон («Легенды черные -всегда ночные? Историческая "nox erat" у романтиков»). От «Сен-Мара» А. де Виньи (1826) до исторических романов Дюма 1840-х годов страницы книг наполнены описаниями персонажей, совершающих ночные путешествия, переживающих ночные приключения и т.п. Ночь выступает одновременно как место действия и как тема. В коллективном воображаемом ночь - это прежде всего пространство всевозможных преступлений, ночные события усиливают драматизм фабулы «Хроники времен Карла IX» П. Мериме, «Собора Парижской богоматери» В. Гюго, «Парижских тайн» Э. Сю и др. сочинений романтиков. Кроме того, ночь скрывает всевозможные тайны, она - время анархии и беззакония. Тем самым традиционная для готической литературы ночная тема усиливается в романтическом историческом романе и способствует концентрации в сюжете «черной» легенды о ночной поре.
В статьях раздела «Создание легенд» дан анализ взаимоотношений исторических личностей XVII в. с их образами, представленными в легендах и мемуарах. Компаративист из Сорбонны Анна Деброс («Благоговейные воспоминания о Мадлене де Скю-дери и Антуанетте Дезульер у Мари-Жанны Леритье») рассматри-
вает «золотую» легенду, созданную мадам Леритье о своих двух подругах в прозиметрических сочинениях «Триумф мадам Дезуль-ер, десятой музы Парнаса» (1694) и «Апофеоз мадемуазель де Скюдери» (1702). Главной задачей М.-Ж. Леритье было ответить на пренебрежительные отзывы Н. Буало, помогающие создать «черную» легенду о прециозницах. Выбор слова «триумф» для названия первого текста, как и слова «апофеоз» для заглавия второго имеет важное значение для полемики с «Диалогами героев романа» Н. Буало, поскольку мадам Леритье стремится помешать забвению обеих писательниц, противопоставить истории, описанной критиком, контристорию: в «Триумфе» рассказано, как после смерти А. Дезульер оказывается на Парнасе, у нее столько достоинств, что сам бог Аполлон затрудняется их перечислить и нарекает ее десятой музой; в «Апологии» Минерва забирает М. де Скюдери на Олимп и музы признают ее равной им. Но М.-Ж. Леритье не только заботится о восхвалении двух писательниц, ее цель обратить внимание на творчество женщин в целом. Создавая легендарные портреты Дезульер и Скюдери, она включается в спор о женщинах, который разворачивается на рубеже ХУП-ХУШ вв.
Особенности легенды об Изабелле Баварской стали темой исследования в статье исследовательницы из Университета Бордо Катрин Рамон («"Изабелла Баварская" Сада: Черная легенда между вымыслом и правдой»). Историческая Изабелла (1370-1435), жена безумного короля Франции Карла VI, породила одну из популярных «черных» легенд, хотя подлинная история ее жизни малоизвестна. Мрачная, полная ужасов легенда привлекла внимание маркиза де Сада, которого всегда интересовала история. Последний роман Сада - «Секретная история Изабеллы Баварской» -включает несколько текстов-дополнений: предисловие, примечания внизу страниц и комментарий в конце. Автор не только поясняет свое отношение к изображаемому, но и упрекает историков в том, что они рассматривают Изабеллу лишь как эпизодический персонаж, ограничиваются только осуждением ее за аморальность. При этом сам маркиз, следуя аккумулятивному принципу письма, превращает образ Изабеллы в средоточие всевозможных преступлений, тем самым усиливая уже существующую «черную» легенду об этой королеве.
В последнем разделе монографии, «Воображаемое о королевской власти», профессор Университета Нантерра Габриэлла Шамара («Легенда о Железной маске в литературе XIX века») рассматривает, как историографическое сочинение Вольтера «Век Людовика XIV», где изложена легенда о Железной маске, взятая из исторических хроник XVII в. и апокрифических «Мемуаров» кардинала Ришелье, повлияло на версии этой же легенды у Виньи, Гюго и Дюма. Представление о том, что под маской скрывался брат-близнец Людовика XIV, оказалось весьма продуктивным для литературных сюжетов романтической эпохи. Такой сюжет стал частью «черной» легенды об изобилующем убийствами, отравлениями и тюремными заключениями правлении «короля-солнца». Целью Вольтера было вывести на свет скрытые факты преступлений «века Людовика XIV», показать изощренную жестокость правителя, руководствующегося государственной целесообразностью. Эту идею по-своему развили и А. де Виньи в поэме «Темница» (1821-1822), и В. Гюго в драме «Близнецы» (1839), и А. Дюма в историческом романе «Виконт де Бражелон» (1847). При этом Гюго и Дюма сочинили историю заговора, имеющего целью посадить на трон Железную маску, заменив короля его братом-близнецом. В их произведениях политическое разоблачение абсолютной монархии, которое присутствовало и в тексте Вольтера, вышло на первый план, но при этом стало рассматриваться в перспективе французских революций XIX в. и приобрело иной характер. Трагическая фигура невинного наследника престола вызывала сильный эмоциональный отклик, что обеспечивало широкую популяр -ность легенде, ставшей одновременно способом размышлений о природе монархической власти. Все три произведения - и поэма, и драма, и роман - могут быть прочитаны как осмысление истории XVII столетия, увиденного сквозь призму последующих революционных движений, и как критика современной общественно-политической ситуации во Франции. В эпоху Реставрации (18151830) и Июльской монархии (1830-1848) надежда на свободу, определившая цели Просвещения и Революции 1789 г., была поколеблена посредственностью авторитарной власти и ее буржуазным характером. Все революции завершались разрушением иллюзий и возвращением авторитарного монархического правления. Отсюда -сочувствие Железной маске, персонажу, осужденному на медлен-
ную смерть безжалостной властью и притом совершенно невинному. Виньи был роялистом, как и Гюго в 1839 г., Дюма - республиканцем, но в период, когда они сочиняли свои произведения, их художественная интерпретация легенды о Железной маске была не выражением индивидуальной политической позиции, а отражением коллективного воображаемого.
В «Заключении» Н. Гранд и Ш. Пьер отмечают как разнообразие способов формирования исторических легенд и их воплощения в литературе, так и больший удельный вес «черных» легенд в литературных произведениях XVИ-XIX вв. Так, темный лик монархического правления стал воплощаться в этих легендах еще до Революции 1789 г. Кроме того, исследователи делают вывод о широком жанровом спектре художественной интерпретации истори-ко-легендарного материала: сказки, романы, мемуары, эпистолярная проза, поэзия, драматургия и пр. Особенно продуктивным жанром выступает исторический роман, который воздействует и на собственно исторический дискурс.
Н.Т. Пахсарьян
2019.01.011. Е В. СОКОЛОВА. КУЛЬТУРА КАК ИНДУСТРИЯ: СУЩНОСТЬ, КРИТИКА, ЭКОНОМИКА. (Обзор).
Ключевые слова: экономика культуры; культурная индустрия; индустрия сознания; Т. Адорно; М. Хоркхаймер; Б. Гройс.
Сразу несколько книг, выпущенных издательством «Ад Маргинем» в 2015-2016 гг., представляют собой новые переводы трудов немецкоязычных мыслителей и предлагают взглянуть на культуру ХХ-ХХ! вв. как на «индустрию», порождающую собственную экономику. Хотя отношения внутри культуры не всегда осознаются как экономические, они все же выражаются через обмен, если не исключительно денежный, то одних ценностей на другие в рамках определенной ценностной иерархии.
Известный немецкий поэт, литературный критик и публицист Г.М. Энценсбергер (р. 1929) в эссе 1969 г. «Индустрия сознания» (4) изучает культуру как феномен «социального индуцирования сознания» (4, с. 7), обретшего во второй половине ХХ в. «промышленные масштабы». В центре его внимания средства массовой информации - как «старые» (книги, газеты, журналы), так и
