CC BY
18
Rosenshield G. «The bronze horseman» and «The Double»: ^e depoeticization of the myth of Petersburg in the young Dostoevskii // Slavic review. - Stanford, 1999. -Vol. 55, N 2. - P. 399-428.
10. Сливкин Е. «Танец смерти» Ганса Гольбейна в романе «Идиот» // Достоевский и мировая культура. - М., 2003. - Вып. 17. - С. 80-109.
11. Слэттери Д.П. Идиот, фантастический князь Достоевского: Феноменологический подход.
Slattery D.P. The idiot: Dostoevsky's fantastic prince: A phenomenological approach. - N.Y: Peter Lang, 1983. - VII, 226 p.
12. Фэнджер Д. Достоевский и романтический реализм: Иссследование Достоевского в свете Бальзака, Диккенса и Гоголя.
Fanger D. Dostoevsky and romantic realism: A study of Dostoevsky in relation of Balzac, Dickens and Gogol. - Cambridge: Northwestern univ. press, 1965. - X, 307 p.
2019.01.009. МОРЗ Э. МЕЖДУ ЛЕТОМ И ЗИМОЙ: ПОЗДНЕСО-ВЕТСКАЯ ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА И НЕОФИЦИАЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ.
MORSE A. Between summer and winter: Late soviet children's literature and unofficial poetry // Russian literature. - Amsterdam, 2018. -N 96/98. - P. 105-135.
Ключевые слова: Олег Григорьев; Всеволод Некрасов; неофициальная поэзия; детская литература.
В советское время для поэтов, не разделявших эстетические или иные официально признанные установки, отмечает Эйнсли Морз (Университет Калифорнии), существовало две возможности заработать на жизнь - заниматься литературным переводом или детской литературой.
Обращаясь к анализу творчества двух поэтов - Олега Григорьева (1943-1992) и Всеволода Некрасова (1934-2009), которые в 1960-1970-е годы писали для детей и взрослых, но публиковались исключительно как детские писатели, исследовательница усматривает свою задачу в том, чтобы показать, как использование приемов, характерных для детской поэзии, во «взрослом» творчестве обоих поэтов обогащало поэтику отечественной неподцензурной литературы.
Эстетические и философские возможности, которые давал наивный детский взгляд на мир, и прежде всего связанная с ним поэтика нонсенса с его тенденцией к дезорганизации и имплицит-
ной антииерархичностью, были в центре внимания русского авангарда в пререволюционную эпоху и в ранний советский период. «Детской» эстетике отдали дань Елена Гуро, Велимир Хлебников, Алексей Крученых; после революции - это поэты группы ОБЭРИУ - Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий. Период оттепели не только вернул этих авторов в литературу, но дал возможность появиться в печати произведениям «играющих со словами» Генриху Сапригу и Игорю Холину.
Как и их ранние предшественники, многие неофициальные поэты, поневоле работавшие в детской литературе, не испытывали особой гордости. Детская литература была менее престижна, ограниченность формы считалась ее родовым признаком. Тем не менее публикация детских произведений репрессированных писателей стала мощным источником вдохновения для творческих экспериментов послевоенных авторов взрослой неподцензурной самизда-товской поэзии.
Эстетика детской литературы в целом оставалась неизменной с ранних советских лет и до «оттепели». Но ее значение как риторического жеста претерпело изменения: формальные и риторические признаки детской наивности в произведениях с неявно выраженной возрастной адресацией становились знаком оппозиционности по отношению к официальной советской эстетике.
Поэзия Некрасова, принадлежавшего к Лианозовской школе поэтов, с ее визуальными экспериментами, игрой словами и ритмами, внешне очень похожа на литературу для детей. Однако как детскому поэту Некрасову удалось опубликоваться лишь несколько раз - в 1962 г. в книге-ширме «7 машин», в 1976 г. в составленном им коллективном сборнике детской поэзии «Между летом и зимой», а также в журнале для детей «Искорка» (1970) и в сборнике «Час поэзии» (1965).
Сам поэт объяснял это не столько политическими причинами, сколько своим нежеланием учитывать «детскую специфику» (стандартные сюжеты, герои, формы), утверждая, что он пишет не только смешно и не только для детей, и отстаивая точку зрения, согласно которой детская и взрослая литература имеют равную эстетическую ценность. Тем не менее некоторые стихотворения в сборнике «Между летом и зимой» были выделены им как детские, например: «Лыжи лыжи / лыжи лыжи / живы живы / живы живы /
хоть куда / глаза глядят / тут туда / следы следят / след / в след / снег / на снег / тихо тихо / бух бух бух / хорош хорош / шурух шу-рух».
Внешне стиховорение напоминает раннефутуристические опыты, но в то же время первые строки очень похожи на лыжные следы на снегу, а последние представляют собой звукоподражание, а не заумь.
Стихотворения, выделенные Некрасовым как детские, связаны в основном с темами природы и дома. Они написаны, на первый взгляд, «безобидными» обыденным словами, которые тем не менее способны вызывать политические ассоциации. Так, «Стихи про календарь» не были опубликованы из-за того, что в них были строки: «И сентябрь / На брь, / И октябрь / На брь, / И ноябрь / Брь, / И декабрь / Брь...», по поводу которых рецензент замечал: «Стоит только вспомнить, какой общепринятый переносный смысл приобрело у нас слово ОКТЯБРЬ даже для маленьких детей!» (цит. по: с. 112).
Главный прием Некрасова - каламбур, который имеет отношение к «детской» эстетике, а также связывает творчество Некрасова с опытами раннего авангарда, в частности Хлебникова. Каламбуры Некрасова - полноценные тропы, часто составляющие содержательную основу произведения. Многозначность слов, определяющая построение многих его стихотворений, позволяет по-разному прочитать один и тот же текст.
Другая характерная особенность произведений Некрасова -минимум пунктуации, что оставляет широкий простор для их интонирования в устном исполнении. Однако двусмысленность не была в почете в эстетике соцреализма, и поэт иногда предпринимал усилия по упорядочению синтаксиса и пунктуации, которыми могут отличаться у него детский и взрослый вариант одного и того же стихотворения.
Другой прием Некрасова, который ассоциируется, как правило, с детской поэзией, - повторы, обнажающие пустоту советского официального языка и показывающие банальность общих мест. Повторы могут как делать слова и понятия абстрактными, так и зримо воссоздавать вполне конкретное явление. В последнем случае используется визуальная составляющая текста, о чем писал сам Некрасов: «Многократный повтор неизбежно выводит в визу-
альность: его приходится решать на листе так или иначе» (цит. по: с. 117). Так, многоточие в квадратных скобках обозначает идущий дождь: «[...] / дождь / кто же еще».
Визуальные и звуковые эксперименты, как и серии повторов -отличительные признаки поэтики Некрасова как представителя «конкретной поэзии», обнаруживающей, таким образом, совпадение с чертами, присущими детской поэзии.
В то время как Некрасов существовал на периферии детской литературы, Григорьев был непосредственно с ней связан и часто публиковался в детских журналах, хотя выпустил только три детские книги за 20 лет.
Черты специфически детской поэтики присущи как детским, так и взрослым его стихам, которые различаются в основном темами и интонациями, но обнаруживают формальное сходство: они коротки, написаны катренами или двустишиями, традиционны по метру и ритму, в них преобладает несложный набор слов; рифмы часто тавтологичны, присутствуют повторы существительных. При этом лирический герой его «взрослых» стихов наделен чертами ребенка - он наивен, раним, застенчив, часто неумен, обладает способностью удивляться: «Тушил я пожар зонтом. / Ну что же, гори мой зонт. / Вместо с зонтом сгорел дом, / Впереди открыт горизонт» (цит. по: с. 120). Это стихотворение, герой которого по-детски непосредственно и недальновидно ставит эксперимент, безусловно, предназначено для взрослых, о чем свидетельствует косвенная отсылка к популярному романсу «Гори, гори, моя звезда».
Сходство стихов Григорьева, предназначенных для детей и для взрослых, часто провоцировало со стороны издателей упреки в насаждении в детской поэзии «черного юмора». Между тем помимо тематики «детское» и «взрослое» творчество поэта все же отличаются друг от друга. В детской его поэзии лирический герой не наивен или недоразвит, он часто - творческая натура, независимая в своих суждениях от взрослых, которых может или не любить, или жалеть, и он скорее готов продемонстрировать уверенность и самодостаточность, чем герой взрослой поэзии, который более уязвим и беззащитен, т. е. более ребенок, чем герой детских стихов.
Поэтику Григорьева часто связывают с творчеством поэтов ОБЭРИУ, с их детскими стихами и мрачным юмором поэзии для взрослых. Поэт не скрывал своего восхищения Хармсом, и пере-
клички, действительно, есть. Однако Григорьев далек от поэтики абсурда, его преувеличенная реалистичность более напоминает М. Зощенко, как, например, в стихотворении «Драка», представляющем коммунальную ссору: «На кухне дерутся опять. / Сизов решил поразмяться. / Но вышел не драку разнять, / А чтобы в нее ввязаться...», где, в отличие от рисующих сцены насилия абсурдистских «Случаев» Хармса, присутствует занимающий позицию стороннего наблюдателя лирический герой, и его выступающие рефреном двустишия, изображающие действия спокойные и медлительные - «А я кальсоны стираю / И ничего не знаю.» и «А я заправляю грыжу / И ничего не вижу», своей медитативностью контрастируя с глаголами резких действий («ударили», «подбили», «запихнули») стихотворения, смягчают общую агрессивность изображаемого. Позиция лирического героя здесь обусловлена скорее инстинктом самосохранения, нежели стремлением установить справедливость; его слабость и уязвимость - парадоксальная манифестация детскости в абсолютной взрослой ситуации.
Будучи различными в формальном и тематическом планах, «взрослые» произведения Некрасова и Григорьева, приходит к выводу исследовательница, отмечены присущими их «детским» текстам простотой и минимализмом формы, использованием приемов алогизма, абсурда, словесной игры, которые во «взрослых» произведениях обоих поэтов становятся отличительными признаками неофициальной поэзии. Оба они, проблематизировав границу между детской и взрослой поэзией, использовали в своем творчестве условность этого деления, играя с узнаваемыми детскими формами и взрослым содержанием и тем самым бросая вызов официальной эстетике.
Т.Г. Юрченко
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2019.01.010. ЛЕГЕНДЫ ЧЕРНЫЕ И ЗОЛОТЫЕ, ИЛИ КАК ЛИТЕРАТУРА ПРИДУМЫВАЕТ ИСТОРИЮ (XVII-XIX вв.). Legendes noires, legendes dorees, ou Comment la littérature fabrique l'histoire (XVII-XIX siècle) / Sous la dir. de Grande N., Pierre Ch. -Rennes: Presses univ. de Rennes, 2018. - 347 p.
