CC BY
55
получилось. Процесс формирования и корректировки избирательной системы Российской империи остался незавершенным, как и парламентский эксперимент в целом. Сохранились документы, которые свидетельствуют о том, что еще в период деятельности IV Государственной думы высшая бюрократия планировала сосредоточить усилия на формировании депутатского корпуса в пятую по счету Думу. В частности, предполагалось усилить ее за счет расширения представительства от Русской православной церкви, увеличения числа представителей от торгово-промышленного капитала, не допустить ослабления позиций дворянства и проправительственных партий (октябристов, националистов, правых). Выборы в новую Государственную думу должны были состояться в конце 1917 г.
К началу Первой мировой войны третьеиюньская система находилась в кризисе. Война довершила ее распад. Избирательная система, созданная в России в начале XX в., была далека от совершенства. «Весь период думской монархии, вплоть до падения самодержавия в 1917 г., оставалась призрачная возможность ее совершенствования, однако власть этим так и не занялась. Первый парламентский опыт успеха не имел, а Государственная дума была погребена под обломками рухнувшей империи» (с. 235).
В.М. Шевырин
2018.04.019. ЛАННИК Л.В. РУССКИЙ ФРОНТ, 1914-1917 гг. -СПб.: Наука, 2018. - 287 с.
Ключевые слова: Первая мировая война; противники и союзники перед войной; готовность России к войне; Русский фронт, 1914-1917 гг.
Монография канд. ист. наук Л.В. Ланника, состоящая из введения, четырех глав и заключения, не только воссоздает полотно событий, происходивших на Русском фронте. Особенностью книги является взгляд на Русский фронт и войну в целом через призму всех его главных действующих лиц: руководителей и подданных трех империй, для которых Великая война в конце концов превратилась в гражданскую.
При всей важности экономической и военной мощи для того, чтобы начать войну, любой стране надо, чтобы к ней были готовы те, кто и будет воевать. В связи с этим автор считает необходимым проанализировать, как перед Первой мировой войной разные общественные слои представляли себе потенциальных противников в готовящихся к военному столкновению странах.
По мнению автора, 100-летние дружеские отношения между Пруссией и Россией, тесные торгово-промышленные связи, схожесть консервативных монархий, общность тем, над которыми задумывалась их интеллигенция и элита, общие тренды в развитии экономики, социума и культуры, порождали серьезные трудности в разжигании смертельной немецко-русской вражды. В определенной степени аналогичной была и ситуация с Австрией, где лишь в Венгрии были более склонны к бескомпромиссной войне с Россией, поскольку не забыли вторжения николаевской армии в 1849 г. (с. 27).
Мощным катализатором будущего противостояния, отмечается в книге, стали Балканские войны, которые, к явной растерянности великих держав, завершились разгромом Османской империи коалицией преимущественно славянских стран, немедленно приступивших к переделу наследства. Тот факт, что Россия не меньше Германии была обескуражена исходом событий и славянам официально не способствовала, никак не убавил впечатления от славянского рывка к контролю над Балканами. В Германии и Австро-Венгрии началась паника, немцы и венгры сплотились против славянской опасности (с. 57). К этому времени, подчеркивает автор, «пангерманизм, уже оформившийся как мощное интеллектуальное, а не юнкерско-буржуазное течение, получил противника в лице полумифического панславизма, олицетворением которого и "стали" Российская империя и ее элита» (с. 28).
Попытки деловых кругов и русо- и германофилов в обеих странах достичь договоренности, гарантировавшей дальнейшее мирное сосуществование держав, столь связанных друг с другом экономически и идеологически, были неудачны. Тем не менее, несмотря на предвоенную истерию и фобии, как в Германии, так и в России, Главное артиллерийское управление России продолжало закупать шрапнель новейших образцов в Германии, а Крупп сам
предлагал свою новейшую продукцию, особенно мортиры, российскому военному ведомству (с. 62).
И все же вслед за кайзером и его военным окружением раздражение и озлобленность охватили широкие слои германской интеллигенции, журналистов и буржуазию. Всякая взвешенная оценка русской внешнеполитической позиции отсутствовала, основы для компромисса не было не по объективным или империалистическим соображениям, а в силу эмоций. Пресса в марте 1914 г. фактически требовала превентивного удара по России. При этом германские газеты без всякого «напряжения» объявили в начале августа 1914 г. Россию виновной в развязывании войны (с. 32).
В Австрии также к концу XIX в. были сформулированы основные пропагандистские установки, подготавливающие общественное мнение к неизбежной войне с Россией. Подчеркивались военная слабость Российской империи и усиление ее влияния на Балканах (с. 31).
Начавшаяся война, считает автор, быстро продемонстрировала, что воюют «не армии, относительно неплохо изученные стараниями разведки, а страны и народы, образ которых складывался порой на основе газетных вырезок, и мало отвечал реальности» (с. 43).
Германские «специалисты» в 1914 г., уверен автор, грубо ошиблись в своих оценках внешнеполитической позиции, потенциала Российской империи и настроения политической элиты, которую они, по собственным признаниям, всегда понимали слабо (с. 44). После Русско-японской войны Россия восстановилась быстрее, чем рассчитывали и надеялись в Германии. При этом автор считает характерным показателем уверенность некоторой части германского армейского командования в готовности России быстро наладить отношения вплоть до «боевого братства», как только завершится разгром Франции (с. 51).
То, что Германия оказалась не готова к столкновению с такой Россией, с какой она вступила в войну, не являлось, полагает автор, «следствием легкомысленного отношения к русским как потенциальным противникам или недостаточной организации оперативно-тактических мероприятий при подготовке к войне. Немцы куда более ответственно, чем русские или французы, отнеслись к сбору
информации самого различного характера, которая могла представлять интерес при планировании кампании против России» (с. 45). В то же время «в русских штабах и разведывательных отделениях армий и фронтов царили хронический недоучет или игнорирование огромного количества информации» (с. 60). В России, несмотря на не слишком высокий престиж армии после Русско-японской войны, к возможной войне против соседей относились без особенного страха. Более того, с каждым годом нарастало убеждение в том, что былых ошибок повторено не будет.
В российской прессе австро-венгерская армия, не выигрывавшая ни одной войны после 1849 г. и ни одного сражения на суше с 1866 г. (не считая экспедиции в Боснию в 1878 г.), удостаивалась еще меньшего внимания. «Именно Дунайскую монархию после Балканских войн в России хотели бы видеть следующим "больным человеком Европы", в разделе которого между дружественными славянскими государствами можно и нужно было бы поучаствовать» (с. 47).
На первом этапе войны в русской армии низы плохо представляли себе расстановку сил и причины войны, верхи же были убеждены в невозможности поражения или, по меньшей мере, тяжелых последствий его для статуса России как великой державы. В то же время в Германии в первом же приказе от 7 августа 1914 г. солдатам было объявлено, что «бои пойдут за само существование германского Отечества». С таким же ощущением шло в бой и австро-венгерское офицерство в Галиции, хотя, как считает автор, вряд ли такие чувства испытывали солдаты двуединой монархии.
Важнейшее психологическое воздействие на армии трех империй оказали первые же масштабные битвы на Востоке - в Восточной Пруссии. Результатом их стало априорное убеждение в том, что германская армия явно превосходит русскую, а русская - австро-венгерскую. При этом в русском командовании, считает автор, «произошел определенный моральный надлом, появилась неуверенность. Германский же генералитет демонстрировал обратные, хотя столь же неуместные явления - крайнюю самоуверенность, авантюрные расчеты, патологическую недооценку противника. Особую горечь испытывало и австро-венгерское командование, не устававшее винить союзника в том, что Германия бросила двуеди-
ную монархию чуть ли не в одиночку останавливать русский "паровой каток"» (с. 71).
Что касается распространенного утверждения в исторической литературе о второстепенности Русского фронта, то автор считает такую версию ошибочной. Даже по формальным показателям, т.е. по количеству дивизий, и не только австро-венгерских, но и германских, к началу февраля 1915 г. Русский фронт никак не мог считаться второстепенным и даже попросту вторым. «Безусловно, -полагает автор, - есть достаточно аргументов в пользу приоритета Западного фронта, можно констатировать и то, что считавшиеся лучшими корпуса германской армии в массе своей по-прежнему были во Франции и Фландрии, однако в рамках анализа коалиционной войны это не слишком корректный аргумент. В реальности Германия вела войну на два равноценных фронта, лишь смещая в зависимости от стратегических планов баланс сил между ними то в одну, то в другую сторону» (с. 91).
Реальность российских ландшафтов, уровень и состояние инфраструктуры, полагает автор, опрокинули все расчеты германского командования, а безусловного господства на театре военных действий не удавалось добиться достаточно долго. Уже в первый год войны германское командование вынуждено было неоднократно убедиться в том, что рассказы о технической отсталости русских войск сильно преувеличены, «хотя в пропагандистских целях эти стереотипы продолжали поддерживаться: например, после налетов не имевших тогда аналогов русских тяжелых бомбардировщиков "Илья Муромец" немцы, вопреки очевидному, продолжали утверждать, что у русских просто не может быть аэропланов с такими техническими характеристиками» (с. 112).
Если с 1915 г. в Германии уже не могли обойтись без культа героев, который стал одним из факторов мобилизации экономики и общества, то в России тем временем наблюдались явные признаки деморализации русской армии. Ее огромные потери, бессилие перед обстрелом из германских тяжелых орудий, скандально быстрая и далеко не геройская на фоне прославленного Осовца сдача Ново-георгиевска и Ковно - все это было причиной высокомерного ликования по одну сторону фронта и панических слухов о сдаче Пскова и Киева - по другую. В российском обществе возобладало
озлобленное, а потом и отчаянное недоумение, переходящее в поиск виновных. «Вскоре последовали и первые версии причин случившегося - снарядный голод (на деле присутствовавший у обеих сторон, правда, в разной степени), предательство союзников (т.е. нежелание признавать никакие их усилия вообще), ну а затем огульное презрение к командному составу, метафизическая "Измена!" по любому поводу. Газеты наперебой усиливали у обывателей ощущение бестолковости и бессилия всего государственного аппарата, подогреваемое оживившейся думской оппозицией» (с. 109). Все это только подогревалось прочими сюжетами, уже откровенно бульварного содержания, в том числе использовавшими грубые ошибки официальной пропаганды. «Не только союзникам, - подчеркивает автор, - но даже противникам России оставалось только поражаться тому, что российские власти рискуют "выносить сор из избы", подрывая веру в высшие инстанции и даже в военное министерство прямо в разгар войны» (с. 98).
Однако главным препятствием на пути к победе, считает автор, было полное нежелание большей части населения - от крестьян и казаков до духовенства и буржуазии - осознавать, что Россия ведет не просто крупную, а решающую судьбы не только ее, но и всего мира на столетие вперед войну.
Германия же, указывается в книге, прошла примерно те же стадии и являла те же симптомы, но как минимум на 2-2,5 года позже, когда стал несомненен крах последней надежды на генеральное наступление на Западе. Австро-Венгрия же могла лишь констатировать, что немедленная катастрофа откладывается, однако война на три фронта не сулила ничего хорошего. «Разделявшаяся на австрийскую, венгерскую и общеимперскую часть армия двуединой монархии теперь превратилась в арену постоянного недовольства и скрытого злорадства. Венгры были возмущены недостаточно упорной, по их мнению, обороной австрийцев в Карпатах, в то время как сами они показали себя в боях за подступы к родине весьма достойно» (с. 110).
«Гражданский мир» и «священное единение», провозглашенные чуть ли не всеми парламентами воюющих стран, подчеркивается в книге, были лишь данью текущей политической конъюнктуре. «Под лозунгом "патриотической тревоги" началась такая
бешеная кампания травли действительно уязвимого военно-административного аппарата, что Николай II пошел на уступки, совершенно не совместимые с традиционным государственным устройством России, а планируемый компромисс привел лишь к раздражению и властей, и оппозиции» (с. 119). Критики правительства «получили возможность проявить себя в деле помощи Родине в военно-промышленных комитетах и в многочисленных земских организациях, которые и были использованы для того, чтобы перераспределить военные расходы в свою пользу и уберечь от попадания на фронт десятки, а потом и сотни тысяч молодых людей, ставших служащими этих "военных" организаций» (там же). Стали складываться крайне опасные для власти связи между буржуазией и генералитетом, хотя большинство последнего было крайне раздражено попытками «штатских» вмешиваться даже в обсуждение военных вопросов. Дума вернулась к активной политической борьбе, провоцируя отставки министров и отыскивая сиюминутные выгоды от неудач на фронте.
Помимо пропасти между элитой и простонародьем, городом и деревней, стремительно нарастала пропасть и между прошедшим через тяжелейшие испытания фронтом, платившим кровью за все упущения довоенного и военного времени, и тылом. Безусловно, указывает автор, были случаи откровенной безответственности, паники, халатности и равнодушия среди русского генералитета по отношению к простым солдатам, однако огромные потери объяснялись по большей части неготовностью большинства русских высших офицеров к масштабам войны. Они оказались не в состоянии технически правильно руководить огромными массами войск, организовывать взаимодействие между ними, налаживать дисциплину в выстроенной иерархии воинских частей (полк - дивизия -корпус - армия). Постоянно жалуясь на нехватку солдат в боевой линии, генералитет, как правило, не желал задумываться над оптимальным использованием уже отмобилизованных резервов. В германской армии подобного нерасчетливого отношения к войсковым единицам не было, наоборот, эффективность применения даже самых незначительных резервов была на высочайшем уровне.
Все воюющие стороны, вступая в войну, плохо представляли масштабы предстоящих трудностей. И все же, подчеркивается в
книге, для Центральных держав были и не столь очевидны грозные признаки отсроченной, но не отмененной катастрофы. Позитивных стратегических результатов, т.е. вывода из войны хотя бы одного крупного противника, достигнуто не было. Соотношение сил между коалициями продолжало меняться не в их пользу. Но главное, что, по мнению автора, было упущено Германией и всеми ее сателлитами, - это время. Англо-французские войска отнюдь не пребывали в бездействии весь 1915 г., как с негодованием полагали в русской армии, однако же «накоплению ресурсов и перевооружению армии они придавали куда большее значение, чем порывам вперед. Несколько кровавых уроков, преподанных им германской обороной, привели к убеждению, что наступление должно опираться на безусловное превосходство в силах, чему и посвятили себя Великобритания и Франция. При этом определенную поддержку, пусть и не стремясь к этому намеренно, Русскому фронту союзники России оказали» (с. 133).
В Австро-Венгрии после разочарований и даже позора кампании 1914 г. ни о какой цели, кроме сохранения довоенного status quo, не могло быть и речи, но признаться в этом открыто в 1915 г. еще не посмели (с. 135).
Итоги кампании 1916 г. для Центральных держав, полагает автор, можно было считать неудовлетворительными, а с учетом перспектив и вовсе катастрофическими. На Русском фронте приходилось задействовать все больше войск, триумфы кампании 1915 г. померкли в сражениях лета 1916 г., надежды на то, что Австро-Венгрия выдержит натиск без постоянной помощи, рассеялись.
В Германии самые серьезные опасения были связаны с дальнейшим участием в войне Османской империи: за 1916 г. она лишилась громадных территорий на Кавказском фронте, а «действия русского флота приближали энергетическую катастрофу, срывая поставки угля морем. Никаких надежд на то, что удастся остановить наступление русских войск или британских армий в Месопотамии, как это было в апреле 1916 г., не было. Не было ни малейших поводов и к тому, чтобы ожидать успехов в глухой обороне. К тому же зимой 1916-1917 гг. Германию и Австро-Венгрию потряс массовый голод, причем было ясно, что следующей военной
зимы в условиях экономической блокады мирное население не выдержит ни при каких обстоятельствах» (с. 167).
К началу 1917 г. возможности вести войну в России были далеко не исчерпаны, однако оснований для чрезмерного оптимизма, порой встречающегося в современных работах, призванных доказать блестящие перспективы Русской императорской армии, также не было, подчеркивает автор. Планы действий на 1917 г. у русской армии были исключительно атакующие, хотя они и мало отличались от высказываемых и годом ранее идей. В конце 1916 - начале 1917 г. мало кто сомневался в том, что Антанта в итоге одолеет противника за счет громадного превосходства в ресурсах, причем день победы не так уж далек.
Конечно, полагает автор, вряд ли стоит считать свержение монархии результатом цепи «(не)счастливых» случайностей, хотя таковых было предостаточно, однако объективных оснований для того, чтобы именно Россия стала первой из великих держав, расплатившейся в этой войне революцией, было немного. Положение России было, безусловно, лучше, чем у Франции и Австро-Венгрии, понесших чудовищные потери, в основном людские, и находившихся на грани (или за гранью) масштабных солдатских мятежей. Россия не изнывала под тяжестью морской блокады, как Германия, не могла быть выведена из войны угрозой голода из-за обрыва снабжения продовольствием по морю, как Великобритания. Русская революция, убежден автор, пришла из тыла на фронт, но не наоборот. Тот же набор предпосылок позднее наблюдался и в революциях в Германии и в Австро-Венгрии, «что породило феномен "легенды об ударе ножом в спину", т.е. о предательстве симулянтами, дезертирами и паникерами в тылу героического фронта» (с. 174).
Что касается Антанты, то даже лишившаяся такого важного союзника, как Россия, «Антанта в конечном итоге одержала победу за счет "ремобилизации" общества». Характерно, что «построена она была главным образом не на культе героев, как это было в Германии, и не на уверенности в превосходстве сил, а потому неизбежности конечного успеха, как зачастую было в России, а именно на том, что общество (французское, да и оказавшееся перед угрозой голода из-за германских подлодок английское) сумело
осознать истинные последствия поражения и смириться с тем, что ради спасения от него уместны любые жертвы» (с. 97). Более того, «внезапно Антанта, к которой примкнули (с 6 апреля 1917 г.) США, получила возможность заявить о том, что она воюет с преступными автократиями, а чуть позже и о том, что целью войны, оказывается, является "сделать мир подходящим для демократии"» (с. 175).
Весной 1917 г., по мнению автора, состоялся резкий поворот в истории России, который застал кайзеровскую пропаганду врасплох. Германские войска теперь ни в коей мере не подходили на роль «освободителей». «Пальма первенства в конкурсе на "империю зла", "тюрьму народов", "диктатуру и угнетение", ранее сравнительно легко (хотя и, как правило, бездоказательно) присуждаемая Российской империи, теперь переходила к ставшей "страной-оккупантом" Германии и к Австро-Венгрии» (с. 181). Русский фронт превратился в инструмент экспорта революции, действовавший непрерывно и вне зависимости от перевеса той или иной стороны.
Особенности военной обстановки на Восточном фронте к началу лета 1917 г. привели к тому, что в официально бескомпромиссной борьбе между Германией и Россией наступил немыслимый ранее момент. «Германская пропаганда была вынуждена замалчивать, а не беспредельно преувеличивать, как ранее, тактические успехи весны 1917 г., ради того, чтобы не пробудить излишней патриотической тревоги в русских войсках, охваченных революционным брожением» (с. 182).
С точки зрения событий на Русском фронте, Февраль и Октябрь, считает автор, оказались достаточно разными. Если весной 1917 г. еще возможно было обманываться надеждами на быстрый победный прорыв обновленной и очищенной от «пережитков царизма» армии, то к концу осени 1917 г. таких иллюзий не осталось даже у энтузиастов «великой и бескровной».
Октябрьский переворот стал на некоторое время почти чудесным спасением Германии и ее союзников (с. 197). А вот Русский фронт, полагает автор, завершился тем, что «никакого мира по итогам его существования установлено не было, он увлек за собою в новую войну миллионы затронутых им людей во всех стра-
нах, что вели противостояние. Его масштабы продолжали расти, охватив чуть ли не всю северную Евразию, а волна насилия уже не подчинялась никаким приказам "сверху", кроме элементарных лозунгов, не прекращавших кровопролитие, а наоборот» (с. 213).
В. С. Коновалов
2018.04.020. КИРМЕЛЬ Н С. СПЕЦСЛУЖБЫ РОССИИ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ 1914-1918 годов. - М.: Кучково поле, 2018. - 544 с.
Ключевые слова: Первая мировая война; органы безопасности Российской империи; военная контрразведка; политическая полиция.
Д-р ист. наук Н.С. Кирмель рассматривает организацию военной контрразведки и политической полиции, системы их взаимодействия, а также создание фронтовых спецслужб. Впервые подробно описана деятельность органов безопасности Российской империи.
Книга состоит из введения, семи глав («Задачи, организация и проблемы взаимодействия российских органов безопасности»; «Подбор, подготовка и расстановка кадров»; «Противоборство с разведслужбами противника в тыловых районах империи»; «Контрразведывательная деятельность на театре военных действий»; «Борьба с диверсионной деятельностью спецслужб противника»; «Противодействие подрывной деятельности противника, защита государственного строя, надзор за военнопленными»; «Обеспечение безопасности войск») и заключения. Включает приложения и именной указатель. Основу источниковой базы монографии составляют документы федеральных и региональных архивов, многие документы впервые вводятся в научный оборот.
Во введении автор подчеркивает, что его целью было «показать место политической полиции и контрразведки в системе органов государственного и военного управления России, выяснить их роль в обеспечении безопасности империи и вооруженных сил в годы Первой мировой войны» (с. 7).
В период Первой мировой войны функции обеспечения внешней и внутренней безопасности, пишет автор, выполняли со-
