CC BY
46
оправданию собственных действий для внутренней и международной аудиторий. Таким образом, взаимодействие современного общественно-политического дискурса и национальной коллективной памяти может быть описано в терминах взаимообусловленности и взаимовлияния, а исследование степени выраженности последних должно составить одно из направлений политической социологии.
Д.Ю. Безгина
2018.03.007. ЭДЕЛЕ М. РОССИЙСКИЕ ВОЙНЫ ПАМЯТИ: ВЛАДИМИР ПУТИН И КОДИФИКАЦИЯ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ.
EDELE M. Fighting Russia's history wars: Vladimir Putin and the codification of World War II // History a. memory. - Bloomington (IN), 2017. - Vol. 29, N 2. - P. 90-124.
Ключевые слова: Россия; Вторая мировая война; Великая Отечественная война; коммеморация; «войны памяти»; нарра-тив; В.В. Путин.
В настоящей статье немецкий историк Марк Эделе определяет специфику проводимой президентом РФ В.В. Путиным политики памяти на основе анализа особенностей выстраивания официального нарратива о Второй мировой войне (ВМВ). Опираясь на представление о фундаментальной связи истории и политики, автор показывает, каким образом работа с коллективной памятью помогает властям в противостоянии с оппозиционным современному режиму меньшинством внутри страны, а также с противниками этого режима за рубежом [с. 90].
По мнению М. Эделе, маркером перехода политической борьбы за правильную трактовку российского прошлого на новый уровень стало «дело Лузгина» - жителя Перми, приговоренного к штрафу в 200 тыс. руб. за репост на своей страничке «ВКонтакте» статьи «15 фактов о бандеровцах, или О чем молчит Кремль». Следствие и суд сочли данный материал содержащим «заведомо ложные сведения о деятельности Советского Союза» - в частности, тезис о том, что «КОММУНИСТЫ И ГЕРМАНИЯ СОВМЕСТНО НАПАЛИ НА ПОЛЬШУ, РАЗВЯЗАВ ВТОРУЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ в сентябре 1939 г. То есть коммунизм и нацизм тесно сотрудничали, в то время как Бандера сидел в немецком концентра-
ционном лагере Аушвиц за провозглашение независимости Украины...» [с. 92]. Обвинение сосредоточилось не на многочисленных фактологических ошибках, допущенных при оправдании украинских националистов, но на попытке возложить ответственность за развязывание Второй мировой войны не только на гитлеровский, но и на сталинский режим. В ходе заседания защита пыталась доказать, что у подсудимого не было прямого умысла на распространение «ложных сведений об СССР», поскольку речь в статье шла исключительно о деятельности Степана Бандеры и коммунистов. Подчеркивалось, что г-н Лузгин не читал Нюрнбергский приговор. Тем не менее суд пришел к выводу, что уровня знаний Владимира Лузгина должно было хватить для понимания ложности содержащихся в статье сведений; об этом, с точки зрения судей, свидетельствовали не только показания блогера об обстоятельствах начала Второй мировой войны, но и школьный аттестат, где его знания по истории были оценены на «хорошо». В конечном итоге впервые в региональной практике РФ Пермский краевой суд вынес приговор по уголовному делу о реабилитации нацизма (ч. 1 ст. 354.1 УК РФ), признав Владимира Лузгина виновным в публичном отрицании фактов, установленных приговором Международного военного трибунала для суда и наказания главных военных преступников европейских стран «оси». Подчеркивая солидный объем денежного взыскания («200 тыс. рублей - довольно значительная сумма для страны, где средняя зарплата составляет 36 525 рублей в месяц» [с. 93]), М. Эделе все же заключает, что «Лузгину повезло: он мог получить значительно больший штраф или даже оказаться за решеткой» [там же].
Асимметричная, на первый взгляд, реакция властей на действия пермского блогера представляется автору легко объяснимой с учетом того, что с распадом СССР «подчищенная» версия «российской» Второй мировой войны была превращена в краеугольный камень позитивного национального нарратива. В данном контексте ужесточение мемориального законодательства является значимым элементом путинской «превентивной контрреволюции» - более чем успешной попытки иммунизации российского общества от вируса «бархатных революций».
Безусловно, президент РФ не осуществляет (ре)конструиро-вание российского прошлого в одиночку. В пространстве истори-
ческой памяти действует множество других игроков, способных задать иное направление общественной дискуссии. В доказательство этого тезиса М. Эделе сравнивает особенности патриотической риторики В.В. Путина и министра культуры РФ В.Р. Мединского. В то время как глава Минкульта совершенно в духе постмодерна демонстрирует откровенно инструментальный подход к прошлому («Так какой миф [выделено реф.] нам нужен?» - вопрошает он в своих публикациях в СМИ, и сам же отвечает: «Простой: о единой исторической судьбе народов бывшей Российской империи»), президент позиционирует себя как защитника объективной исторической истины [с. 94]. Таким образом в «битве за историю», как, впрочем, и в других сферах политики, первое лицо государства выступает независимым актором [там же].
Увлеченные лавинообразным распространением кризиса на Украине, западные СМИ не осознали всей политической значимости подписанного президентом РФ 5 мая 2014 г. закона, вводящего ответственность за реабилитацию нацизма, а именно за публичное отрицание фактов, установленных приговором Международного военного трибунала для суда и наказания главных военных преступников европейских стран «оси»; за одобрение установленных приговором преступлений; за распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны, совершенные публично. За данные деяния предусматривается штраф до 300 тыс. руб. или в размере дохода осужденного за период до двух лет, либо принудительные работы на срок до трех лет, либо лишение свободы на тот же срок. Однако, по мнению автора, именно с принятием этого закона в РФ произошла своеобразная криминализация свободы выражения мнения, не совпадающего с государственным идеологическим нарративом.
М. Эделе подробно разбирает основные составляющие официального нарратива о Второй мировой войне. Он обращает внимание на то, что для граждан СССР, как, впрочем, и России, эта война всегда была, в первую очередь, Великой Отечественной. Подобное восприятие обусловливает несовпадение российской историографии с зарубежной в определении начальной даты ВМВ. Для большинства россиян это 22 июня 1941 г., когда войска фашистской Германии «без объявления войны внезапно атаковали всю западную границу Советского Союза и нанесли бомбовые авиауда-
ры по советским городам и воинским соединениям». Мало кто вспоминает о вторжении Японии в 1937 г. в Центральный Китай. Утвердившуюся в европейском обществознании дату 1 сентября 1939 г. многие склонны рассматривать как навязанную извне.
Нарратив ВМВ в современной РФ основывается на нескольких опорных пунктах. Во-первых, СССР представляется однозначной жертвой в этой истории. Во-вторых, «отечественная освободительная война против фашистских поработителей» позиционируется в качестве битвы за освобождение всего мира от нацизма.
Однако если на «азиатском» направлении роль СССР во Второй мировой войне представляется автору довольно туманной, то в отношении «европейского» направления он и вовсе определяет ее как противоречивую [с. 96]. М. Эделе отмечает, что с учетом не стихающей полемики вокруг подписанного на исходе лета 1939 г. в Кремле Пакта Молотова - Риббентропа - соглашения о ненападении и разделе территорий между СССР и Германией - дискуссия об истинных намерениях Сталина в обозначенный исторический период не может быть сведена к простому противостоянию между «русофилами» и «русофобами», а также их сторонниками. По одну сторону баррикад находятся ученые, которые полагают, что действия Сталина были продиктованы исключительно оборонительными мотивами - желанием удержать свою страну вне войны. Им возражают другие специалисты, рассматривающие сталинские политические маневры как часть единой стратегии по распространению советской системы в западном направлении - стратегии агрессивной и отчасти имперской. Верховный Главнокомандующий Вооруженных Сил СССР, по их мнению, стремился не предотвратить войну, а, напротив, разжечь ее. Еще одним поводом для общественной полемики выступает тема наличия у Сталина выбора в 1939 г.; причем можно встретить как представителей Запада, оправдывающих его действия, так и россиян, отказывающих признавать допустимость подобных решений.
Реальная история всегда преисполнена моральных и политических неопределенностей. Но последние являются не слишком хорошим сырьем для национального мифотворчества, потому их обычно неохотно выносят в поле публичного обсуждения [с. 97]. И на протяжении довольно длительного периода времени прези-
дент РФ, подобно многим «позитивным националистам», также избегал трудных тем.
Если история российской государственности пронизана терпимостью по отношению к меньшинствам, риторически вопрошает М. Эделе, почему царскую империю называли «тюрьмой народов»? Как можно оправдать массовые депортации при Сталине? Почему так легко развалился столь масштабный интеграционный проект, как СССР? Эти факты не вписываются в прекраснодушную историю торжества толерантности и мультикультурализма, которую В.В. Путин приписывает своей стране. В СССР, подчеркивает М. Эделе, названном профессором Гарвардского университета Терри Мартином «империей положительной деятельности» («affirmative action empire») [цит. по: c. 101], позитивная дискриминация и этнические чистки были настолько переплетены друг с другом, что конструирование однозначно «светлого» нарратива о прошлом требует от наших современников определенной исторической амнезии.
Холокост, Хиросима, ковровые бомбардировки деревень и городов в Лаосе и Вьетнаме наглядно подтверждают, что у каждой страны есть свое постыдное прошлое, и Россия в этом плане не является исключением. Но В.В. Путин, констатирует автор, отказывается замечать, что многие народы приложили массу усилий для преодоления социально-психологических последствий коллективных травм подобного рода. Ни немецкие, ни американские власти никогда не занимали, по мнению М. Эделе, такой апологетической позиции в отношении государственной политики памяти. Официальная же Москва в этой сфере «склонна преимущественно давать задний ход, а не двигаться вперед» [с. 102].
В статье отмечается, что в области исторической политики существует очевидная преемственность между «Путиным 1.0» и «Путиным 2.0». В 2012 г. глава государства снова продемонстрировал приверженность концепциям XIX в. в определении сути истории: для него последняя, будучи наукой, не может быть переписана. В ходе второго президентского срока В.В. Путин открыто высказался по поводу ряда неоднозначных и потенциально раскалывающих общество вопросов истории, обращения к которым он ранее сознательно избегал. Он допустил, что очевидная жестокость сталинской системы может рассматриваться как обоснованная ис-
торически, потому что проигрыш СССР во Второй мировой войне (возможный при более либеральном режиме) привел бы к катастрофическим последствиям для всего мира [с. 103].
Подвергнув умеренной критике Пакт Молотова - Риббентропа, В.В. Путин вместе с тем призвал не считать его единственным «спусковым крючком» Второй мировой войны. Аналогичную роль сыграло Мюнхенское соглашение 1938 г., после которого, напомнил всем президент РФ, Варшава сама приняла участие в дележе Европы, аннексировав чехословацкую Тешинскую Силезию. Фактически Путин заявил, что именно «Мюнхенский сговор» разрушил все надежды на создание единого фронта борьбы с фашизмом, в то время как советско-германский договор о ненападении стал ответом на проводившуюся уже несколько лет Великобританией и Францией политику «умиротворения» Гитлера, преследовавшую цель поссорить два тоталитарных режима. «Серьезные исследования должны показать, - подчеркнул В.В. Путин, - что таковы тогда были методы внешней политики» [с. 104].
Сам автор находит безосновательной попытку приравнять Мюнхенское соглашение к Пакту Молотова - Риббентропа. Он ссылается на то, что Великобритания и Франция, позволив Гитлеру оккупировать Чехословакию, не приняли участия в ее разделе, в отличие от СССР, получившего часть территории Польши по советско-германского договору о ненападении 1939 г. [с. 104].
К 2015 г. Путин выработал четкий сценарий представления Великой Отечественной войны как части героической истории современной России. Ключевыми компонентами этого «мифа» стали следующие утверждения: СССР победоносно завершил войну с фашизмом; Россия сыграла ключевую роль во Второй мировой войне; все негативные моменты были обусловлены исторической необходимостью, были нормальны в контексте того времени и несущественны в сравнении с жестокостью других государств; Россия может гордиться своим прошлым, а тот, кто не разделяет этого мнения, - зарубежный агент или пособник зарубежных агентов. Вооружившись этим базовым нарративом, Россия начала цикл ком-меморативных мероприятий, посвященных 70-й годовщине окончания Второй мировой войны и победе над нацистской Германией.
Коммеморация 70-летия великой Победы СССР во Второй мировой войне должна была стать своеобразной платформой воз-
вышения Путина как политика, пользующегося общемировым признанием. Но аннексия (в терминах автора) Крыма и кризис на Украине в целом превратили ее в шоу демонстративного пренебрежения Западом. Праздник стал свидетельством изоляции России, так как многие лидеры государств отклонили приглашение на празднование Дня Победы [с. 105].
Трактовка ВМВ, выбранная В.В. Путиным, во многом является более сложной, комплексной и изощренной, чем та, которой придерживались прежние лидеры государства. Нынешний президент РФ не отрицает очевидные факты, но успешно манипулирует ими, подчеркивая умозрительность и некорректность однозначного разделения на «черное» и «белое». При этом многие из его соотечественников придерживаются даже более радикальных воззрений в отношении национального прошлого. То есть в области государственной политики памяти действия Путина не расходятся с чаяниями большинства. В качестве иллюстрации этого тезиса М. Эде-ле приводит данные исследования Левада-центра, проведенного в 2005, 2009, 2010 и 2014 гг. Респондентов просили ответить на вопрос: «Слышали ли Вы о секретных протоколах к пакту о ненападении, подписанному в августе 1939 г. между фашистской Германией и СССР (Пакт Молотова - Риббентропа, предусматривающий раздел Польши и раздел сфер влияния в Европе)»? В 2005 г. 43% опрошенных заявили: «Слышал и думаю, что они были на самом деле». К 2014 г. доля ответивших аналогичным образом упала до 39%, при этом доля тех, кто заявил: «Слышал, но думаю, что это фальшивка», - выросла с 9 до 14%. Процент одобряющих решение Сталина о подписании пакта о ненападении с Германией вырос с 40% (2005) до 45% (2014). Общественная поддержка также сопутствовала решению В.В. Путина ужесточить мемориальное законодательство: в 2009 г. 60% опрошенных поддержали идею криминализации «отрицания победы» [с. 107].
М. Эделе соглашается со старшим научным сотрудником Уппсальского университета и Университета Сёдертёрна в Швеции Игорем Торбаковым, отметившим, что преобладание определенного отношения к истории в РФ не может быть вписано в примитивную формулу «Кремль промывает мозги беззащитному населению». Скорее мы обнаруживаем «совпадение видения управляющих и управляемых в Евразии» [цит. по: с. 107].
Но главное, что интересует автора, - это причины, по которым В.В. Путин принял решение подписать закон об ответственности за реабилитацию нацизма именно в 2014 г., не позже и не раньше.
Безусловно, сказалось ожидание празднования 70-летия Победы в Великой Отечественной войне и общая усталость от инициируемых восточноевропейскими странами «войн памяти», в которых России неизменно отводилась роль «обороняющейся» стороны. То есть эта и ей подобные инициативы В.В. Путина могут рассматриваться как контратака в пространстве международной «битвы за прошлое». В 2009 г. таким шагом стало учреждение Комиссии при Президенте Российской Федерации по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, просуществовавшей до 2012 г. Но данный институт оставался довольно «беззубым»: его функции сводились к обобщению и анализу соответствующей информации, а также выработке рекомендаций. Мемориальный закон 2014 г., безусловно, обладает большим потенциалом воздействия. С учетом политического контекста, его подписание интерпретируется автором как ad hoc решение правительства, которое все чаще ощущает себя атакованным и подвергающимся нападкам врагов как внутри, так и за пределами страны. В данном случае «негативный национализм» критически настроенных историков, готовых осудить прошлое, с тем чтобы построить лучшее будущее, сталкивается с «позитивным национализмом» Путина и его команды, полагающих, что для лучшего будущего страна нуждается не в покаянии, а в монолитном, героическом нар-ративе. В пространстве исторической памяти сталкиваются демократический и авторитарный политические проекты, происходит поляризация общества [с. 108-109].
С вступлением в силу мемориального закона от 5 мая 2014 г. элиты, эксплуатирующие ностальгический образ Великой Отечественной войны для целей национальной мобилизации, получили в свое распоряжение всю полноту возможностей российской юридической репрессивной системы, утверждает автор [с. 110]. На возможные возражения о неуникальности подобной практики (в частности, в ряде стран положено уголовное наказание за отрицание Холокоста) он отвечает, что «российское законодательство, напротив, потенциально криминализирует не только отрицание, но и
описание или обсуждение событий, которые действительно имели место быть» [с. 110].
М. Эделе разделяет мнение большинства специалистов о том, что СССР, конечно, не готовился к наступательной войне в 1941 г., однако подчеркивает, что этот консенсус российских и зарубежных историков сформировался на основе открытого и включающего разные точки зрения международного обсуждения, которое оказалось бы невозможным, будь закон от 5 мая 2014 г. принят раньше.
В заключение автор подробно описывает другую, вызвавшую не меньший резонанс, чем «дело Лузгина», историю - скандал, связанный с защитой докторской диссертации Кирилла Александрова на тему: «Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943-1946 гг.» Многие сочли историка Александрова, с 1990-х годов специализирующегося на изучении антисталинского сопротивления в России, защитником власовцев и апологетом предательства. Накануне мероприятия стало известно, что руководитель националистического движения «Народный собор», помощник депутата Виталия Мило-нова Анатолий Артюх обратился в ФСБ и прокуратуру Петроградского района с заявлением о недопустимости подобной защиты. В настоящее время диссертация направлена прокуратурой в Санкт-Петербургский государственный университет на экспертизу с целью ее проверки на «экстремизм», а также на наличие оснований для возбуждения уголовного дела по ст. 354-1 УК РФ, подразумевающей наказание за «публичные призывы к развязыванию агрессивной войны». На основе анализа этого эпизода М. Эделе делает вывод, что «осуждение профессиональных историков становится новой вехой в российских исторических войнах». Вероятность изменения вектора государственной политики памяти в современной РФ он оценивает как низкую, отмечая, что «на данном этапе крайне сложно оставаться оптимистом» [с. 112].
А.М. Пономарева
