CC BY
16
Pantone D. Misogallismi di Benvenuto tra Dante e Petrarca // L'Alighieri. -Ravenna, 2011. - Vol. 37, N 1. - P. 151-159.
4. Пантоне Д. Пастух и «грязные ноги» павлина: Бенвенуто vs Боккаччо. Pantone D. Il pastore e i «pié sozzi» del pavone: Benvenuto vs Boccaccio // Bollettino dantesco per il settimo centenario. - Ravenna, 2013. - Vol. 2. - P. 21-30.
5. Пантоне Д. Бенвенуто да Имола - дантолог в развитии: Генетический анализ «Комментария».
Pantone D. Benvenuto da Imola dantista «in progress»: Un'analisi genetica del «Comentum». - Milano: LED, 2014. - 178 p.
6. Пасквино П. Аристотель в дантовском комментарии Бенвенуто да Имола: Натурфилософские книги и Метафизика от лекций к окончательной редакции. Pasquino P. Aristotele nel commento dantesco di Benvenuto da Imola: I libri naturales e la Metaphysica tra lecturae e redazione definitiva // Rivista di studi danteschi. - Roma, 2014. - Vol. 14, N 2. - P. 317-349.
7. Росси Л.К. Исследования о Бенвенуто да Имола.
Rossi L.C. Studi su Benvenuto da Imola. - Firenze: SISMEL Edizioni del Galluzzo, 2016. - VIII, 337 p.
8. Фьорентини Л. К вопросу об экзегетической лексике Пьетро Алигьери и Бенвенуто да Имола (в связи с «Посланием к Кан Гранде» и другими источниками).
Fiorentini L. Per il lessico esegetico di Pietro Alighieri e Benvenuto da Imola (in rapporto all'«Epistola a Cangrande» e ad altre fonti) // Bollettino di italianistica. -Roma, 2010. - N 2. - P. 120-155.
9. Фьорентини Л. Замечания о заимствованиях из «Декамерона» в дантовском комментарии Бенвенуто Рамбальди да Имола.
Fiorentini L. Appunti sulle inserzioni dal «Decameron» nel commento dantesco di Benvenuto Rambaldi da Imola // Levia Gravia. - Alessandria, 2013-2014. -N 15/16. - P. 399-415.
10. Фьорентини Л. К вопросу о Бенвенуто да Имола: Идеологическое направление дантовского комментария.
Fiorentini L. Per Benvenuto da Imola: Linee ideologiche del commento dantesco. -Bologna: Il mulino, 2016. - XVI, 626 p.
2018.03.004. ВОЛЬСКИЙ АЛ. ФИЛОСОФИЯ ЛИТЕРАТУРЫ ФРИДРИХА ГУНДОЛЬФА // Гундольф Ф. Немецкие романтики: Тик, Иммерман, Дросте-Хюльсхофф, Мёрике / Пер. с нем. Бурмист-ровой Е.В., Вольского А.Л. - СПб.: Владимир Даль, 2017. - С. 5-41.
Ключевые слова: немецкий романтизм; И.В. Гёте; У. Шекспир; Ф. Шлегель; Л. Тик; К. Иммерман; А. фон Дросте-Хюльсхофф; Э. Мёрике
Книга крупнейшего представителя немецкого духовно-исторического литературоведения Фридриха Гундольфа (1880-1931),
увидевшая свет в 1931 г.1, на русский язык переводится впервые. Как отмечает в своей вступительной статье один из переводчиков книги - А. Л. Вольский, интерес к духовно-историческому подходу, наметившийся в последние десятилетия, обусловлен как «усталостью» от моды на постмодерн, так и потребностью в обобщающем знании, в синтезе философского и филологического подходов для понимания литературных текстов.
Научную славу Ф. Гундольфу принесли книги «Шекспир и немецкий дух» (1911) и «Гёте» (1916). В исследовании о Шекспире отсутствуют все внешние приметы научного текста - библиография, ссылки, последовательный анализ произведений и др. Гун-дольф отказывается от этого во имя создания целостной духовно-исторической конструкции. Шекспир для него - не просто поэт, но сама поэзия, духовное явление, стоящее в одном ряду с греческой скульптурой, римским правом, голландской живописью, немецкой музыкой. Его интересует «не материальная сторона рецепции Шекспира (документальные свидетельства, заимствования, обработки, переводы, подражания и проч.), но его духовная рецепция, ибо мы не Шекспира понимаем на основании его эпохи, а сама эпоха становится понятной через Шекспира» (с. 16).
Ф. Гундольф полагал, чем глубже немцы постигали Шекспира, тем мощнее было их собственное творчество. Вместе с тем понять гения может только гений. Наибольшая глубина восприятия Шекспира, по Гундольфу, приходится на апогей немецкой поэзии -конгениальное творчество И.В. Гёте.
Шекспир в восприятии Гундольфа - воплощение того германского, «нордического» духа, отмеченного поэтичностью, игрой фантазии, ощущением избытка сил, который немцы (как заметит Гундольф в статье о К. Иммермане) утратили в эпоху рассудочного Просвещения, предшествовавшую Гёте. Плотью, в которую вселился дух шекспировской поэзии, стала вся немецкая литература XVIII в.
Поэзия Гёте, по Гундольфу, - «некая расширяющаяся Вселенная, постепенное воплощение духа», где, как пишет А. Вольский, «отдельные произведения - сгустки энергии, располагающиеся в недрах шара и на его поверхности. Чем ближе образ или
1 Gundolf Fr. Romantiker. Neue Folge. - Berlin; Wilmersdorf, 1931.
текст к его центру, тем больше он связан с первичными переживаниями, чем дальше от него, тем больше связан с образовательными переживаниями» (с. 23-24). Ближе всего к центру, полагал Гун-дольф, - лирический слой, ориентированный на первичные переживания, затем - символический, в котором уравновешены переживание и форма, и, наконец, внешний, аллегорический слой, ознаменованный преобладанием образовательных переживаний. Опасность, подстерегающая современного писателя, - вытеснение первичных переживаний образовательными, что ведет к возникновению книжной, оторванной от жизни культуры. Гёте, считал Гун-дольф, «пройдя сквозь эпоху образования, воспользовался ее формами для выражения первичных переживаний. Черпая сюжеты из традиции - античной (Прометей, Ганимед, Елена, Ифигения), немецкой (Гёц фон Берлихинген, Фауст), европейской (Эгмонт, Тас-со), собственной жизни (Вертер, Вильгельм Мейстер), - он вкладывал в них первичные видения и интуиции, которые переживал непосредственно» (с. 26).
Итак, Шекспир вернул офранцуженным немцам, писавшим по схемам Готшеда, новое чувство жизни, которое однако было воспринято по-разному веймарским классицизмом и романтизмом. Если Гёте переживал мир как форму, то для романтиков жизнь -это движение, устремленность в бесконечное, скрывает за собой недостаток пластической силы, разрыв между переживанием и его художественным воплощением. «В словесном творчестве романтики недостаточно художники. В искусстве они философы, филологи, музыканты, переводчики, фантазеры, но не творцы образов. Описывая творчество романтиков, Гундольф показывает, как каждый из них по-своему трансцендировал образ, превращая его в движение» (с. 28).
Самые «философские» из всех романтиков - Ф. Шлегель и Ф. Шлейермахер. К их творчеству Гундольф обращается в своей первой книге о романтизме1.
Квинтэссенцией романтизма для Гундольфа стало творчество Ф. Шлегеля, главной духовно-исторической предпосылкой идей которого явилось учение И.Г. Фихте о творческой силе субъекта: из него Шлегель вывел свою теорию романтической иронии - спо-
1 Gundolf Fr. Romantiker. - Berlin; Wilmersdorf, 1930.
собности «субъективности создавать и разрушать любые содержания по своему произволу. В торжестве иронии Шлегель видел источник самовластной способности субъекта возвышаться над любым ограниченным предметом, над самой жизнью, ничего не принимать всерьез, даже собственную властвующую над всем субъективность (так называемая ирония иронии)» (с. 30). Ирония, воспринимающая любой образ и любую форму как условность, которую можно и нужно преодолеть, подменяет поэзию беспредметной игрой абсолютного субъекта, способствуя развитию бесконтрольной фантазии как эрзаца художественного познания. «Для человека, который вслушивается в мир, - пишет Гундольф, - фантазия является силой, формирующей материю, для неукорененного в мире - безудержным буйством образов» (цит. по с. 30). Гундольф критикует выраженную Ф. Шлегелем в его главном теоретическом сочинении - «Разговоре о поэзии», мысль о том, что поэзия должна опираться на трансцендентальную философию, полагая, что опора образного языка поэзии на абстрактный язык философской мысли сделает поэзию безжизненной.
Аналогичным образом Гундольф критикует и Ф. Шлейер-махера, рационализировавшего и субъективировавшего религию, считая, что он лишает религию Бога так же, как Шлегель лишает поэзию жизни, и приходя к выводу, что «субъективизм романтизма, его замкнутость на себе, нежелание или невозможность соприкоснуться с реальностью как таковой приводит к эпигонству, вто-ричности их литературы, питающейся содержанием минувших эпох» (с. 31).
Даже новаторство такого лирического поэта, как К. Брентано, по Гундольфу, состоит «лишь в форсированной концентрации и нарочитой интенсификации переживаний героев, что, однако, тоже есть следствие искусственности» (с. 32), а его творчество в целом -результат сознательного усвоения и использования традиции.
Популяризатором романтических прозрений «умов более глубоких» - Ф. Шлегеля и Новалиса, имитатором идей романтизма Гундольф называет Л. Тика, полагая, что тот «приукрашивает» чужие мотивы и, скользя по поверхности и не достигая глубины, превращает их в блестящую штамповку, шаблон литературной моды. Истинное, не имитационное поэтическое дарование Тика Гундольф усматривает однако в «открытии» немецкого ландшафта («Рунен-
берг», «Белокурый Экберт») и «лесного одиночества», «возродивших утраченное в эпоху Просвещения чувство мистического трепета человека перед иррациональными мировыми силами» (с. 33).
Попытка развернуть романтизм к действительности, отход от присущей творчеству Тика беспочвенной фантазии, выдуманной старины и идеализированной природы характерны, по Гундольфу, для К. Иммермана. Замечательной сатирой на фантастический романтизм является, по мнению Гундольфа, роман Иммермана о Мюнхгаузене, образ которого - «забавная аллегория трансцендентальной философии». В то же время Иммерману присуща неспособность создавать собственные образы. Так, его роман «Эпигоны» стал одним из многочисленных подражаний роману Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера». В отличие от Гёте, выражающего в романе свой внутренний мир, подыскивая для него картины в мире внешнем, Иммерман воссоздает внешний мир, не проживая его внутри.
Немецкой Сафо называет Гундольф Аннете фон Дросте-Хюльсхофф. Основа ее поэзии - подлинные глубокие переживания, или, словами Гундольфа, - «трепет набожного духа перед высшими силами». Однако в выражении предметности ей не всегда удается достичь подлинности. Она защищает себя предметами, которые потому не столько воплощают ее дух, сколько, развоплощаясь, способствуют ее бегству из мира предметности в невидимое и мистическое. Воплощению творческого импульса препятствует и характерный для романтической эпохи в целом «груз образования».
Негативной тенденцией романтизма становится, по Гундоль-фу, «поэтическое», под которым он имеет в виду «все то, чего еще нет или уже нет, образы тоски и скорби, даль времен и пространств, тайна, изменчивость или распад - все то, что на твердой и недвижной земле остается невоплощенным ни в творение, ни в деяние» (цит. по с. 36). Не приемля присущее романтизму растворение материального в идеальном, видимого в невидимом, Гун-дольф противопоставляет творчеству великих мифотворцев (Гомер, Данте, Шекспир, Гёте) и создателей монументальных картин общественной жизни (Вольтер, Бальзак, В. Скотт, Толстой, Достоевский), назвать которых поэтами было бы, по его мнению, фальшью, - поэтов Эйхендорфа и Мёрике как певцов эфемерного и ускользающего, скорее музыкантов слова, освещающих внутреннюю суть ве-
щей, чем художников слова, творящих внешнюю форму. Приводя слова друга Мёрике Давида Фридриха Штрауса о том, что из поднятого поэтом кома грязи тут же вылетает птичка, Гундольф пишет, что таким комом грязи стала для Мёрике его Швабия, мещанское захолустье которой он превратил в прекрасную птицу, в образ заколдованной страны.
Концепция Гундольфа, в целом негативно относившегося к романтизму, - «яркий пример умозрительной конструкции, которую можно назвать научным мифом и в которой представители духовно-исторической школы видели единственно возможный способ превращения хаоса эмпирических фактов в целостную научную теорию» (с. 17). Традиции такого подхода восходят к романтической культуре, воспринимавшей миф как единственно возможную форму целостного взгляда на мир. Оспорить миф нельзя, однако, замечает А. Л. Вольский, несмотря на спорность многих утверждений автора, следует по достоинству оценить глубину и оригинальность его идей.
Т.Г. Юрченко
2018.03.005. А.Е. МАХОВ. МОНОГРАФИЯ АН. ВЕСЕЛОВСКО-ГО О В.А. ЖУКОВСКОМ В СОВРЕМЕННЫХ ИНТЕРПРЕТАЦИЯХ. (Обзор).
Ключевые слова: А.Н. Веселовский; В.А. Жуковский; сентиментализм; романтизм; история эмоций; личность литературная; формулы литературные; жизнестроительство.
Последний капитальный труд Александра Николаевича Ве-селовского - книга «Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"», изданная в 1904 г., за два года до смерти ученого, занимает в его наследии особое, до сих пор не вполне понятное место. «Биографический» в основной своей части труд Веселовского кажется далеко отстоящим от магистральной линии его научной мысли - а именно, от проекта исторической поэтики. В самом деле, погружение Веселовского в огромный массив сведений о Жуковском и его окружении, которое произошло совершенно внезапно (впервые к теме Жуковского он обращается в 1902 г., в юбилейной речи по случаю 50-летия смерти поэта), для его коллег представля-
