CC BY
13
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ
2018.02.005. ОЙШИ К. ГЕНЕАЛОГИЯ НАУЧНОГО ВОЗВЫШЕННОГО: ЛЕДНИКИ, ГОРЫ И ЧЕРЕДУЮЩИЕСЯ МОДУСЫ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ.
OISHI K. The genealogy of the scientific sublime: glaciers, mountains and the alternating modes of representation // British romanticism in European perspective: Into the Eurozone / Ed. by Clark S., Connolly T. -Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2015. - P. 26-44.
Ключевые слова: возвышенное; ужасное; романтизм; траве-лог; ледники; горы; айсберги; научные экспедиции; Уильям Уинд-хэм; Томас Бёрнет; Мэри Уолстонкрафт; Перси Биши Шелли; Мэри Шелли.
Работа Каза Ойши (Университет Токио) представляет собой первый раздел коллективной монографии, в которой английский романтизм рассматривается в общеевропейской перспективе. Обращаясь к проблеме генезиса романтического мировосприятия, К. Ойши сосредоточивает внимание лишь на одном аспекте этой проблемы - а именно, на освоении предромантизмом и самими романтиками категории возвышенного, которая была введена в европейскую эстетическую парадигму античным трактатом «О возвышенном» Псевдо-Лонгина.
Трактат, по-настоящему открытый и введенный в литературный оборот лишь в XVII в. (после того, как его перевел на французский Никола Буало), получил широкую известность в XVIII в., повлияв на разработку возвышенного как эстетической категории Эдмундом Бёрком («Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного», 1757), Ювдейлом Прайсом («Опыт о живописном в его сравнении с возвышенным и прекрасным», 1794), лордом Кеймсом и др. Трактат Псевдо-Лонгина, как и позднейшие опыты сопоставления категорий возвышенного, прекрасного и живописного (pictoresque), конечно, были хорошо известны романтикам.
Однако, по мнению К. Ойши, романтический культ возвышенного имеет еще один источник - не литературно-эстетический, но естественно-научный: с середины 1740-х годов тема возвышен-
ного все чаще возникает в отчетах научных экспедиций и травело-гах, где описываются горные Альпы, в особенности ледники и горы Шамони, в том числе Монблан, ставший знаменитым именно благодаря этим описаниям.
Из числа первых отчетов об экспедициях к альпийским ледникам К. Ойши выделяет «Доклад о ледниках или ледяных Альпах в Савое» (1744) Уильяма Уиндхэма, совершившего вместе с группой английских естествоиспытателей восхождение к ледникам Шамони в июне 1741 г. В тексте доклада легко вычленяется стилистический пласт, связанный с эмоционально-эстетической оценкой зрелища, открывшегося путешественникам. Уиндхэм говорит об охватившем его смешанном чувстве страха и удовольствия: «крутизна спуска в сочетании с высотой, на которой мы находились, делала вид настолько ужасным (terrible), что многие отвернулись от него»; однако все-таки «мы испытывали удовольствие от созерцания объектов, природа которых была необыкновенна» (цит. по: с. 26).
Эстетическое восприятие ледников как «необыкновенного» объекта не помешало, однако, научному анализу, который занимает основную часть доклада: Уиндхэм и его коллеги, в частности, открыли, что ледники постепенно и незаметно для глаза движутся вниз. Совмещение в отчете Уиндхэма двух пластов, эстетического и аналитического, не является его исключительной особенностью; К. Ойши усматривает подобное совмещение в большинстве более поздних описаний альпийских ледников. Язык, которым описывалось «природное чудо, был с самого начала противоречив: он воплощал в себе и аналитические, и эстетические качества и чередовал два различных модуса репрезентации» (с. 29).
Впрочем, интерес к горам как к особому эстетическому объекту существовал, конечно, и до предпринятой Уиндхэмом экспедиции. В 1688 г. английский критик и драматург Джон Деннис пересекает Альпы и оставляет об этом событии эпистолярное свидетельство, в котором нетрудно заметить формирующиеся черты «эстетики возвышенного»: горы, по признанию путешественника, пробудили в его душе «ужас от восхитительного, радость от ужасающего»; в горном пейзаже, нагромождающем «руины на руины», «смешались небеса и земля» (цит. по: с. 29). Аналитическая составляющая в тексте Денниса еще отсутствует, но зато в
высшей степени ощутим эстетический момент. Как полагает К. Ойши, Деннис был первым критиком, который отделил идею «возвышенного» как иррегулярного, величественного даже в самом своем распаде (мотив «руины»!) от идеи «прекрасного», основанного на принципах регулярности и порядка.
В том же духе описывают свои впечатления от перехода Альп и другие путешественники конца XVII - начала XVIII в.: философ Джордж Беркли, путешествовавший в Альпах в 1714 г., говорит о «приятном ужасе (pleasing horror)», вызываемом видом гор, чьи вершины теряются в облаках. Э.Э.К. Шефтсбери (в «Моралистах», 1709) определяет чувство, порождаемое тем же видом, как «головокружительный ужас (giddy horror)»; колоссальные горные расщелины заставляют человека увидеть в мироздании «лишь благородную руину» (цит. по: с. 30).
Почти во всех подобных текстах аффективно-эстетическая составляющая в той или иной степени сочетается с научно-аналитической. Шефтсбери считает такое сочетание неизбежным: ведь изумление при виде горных вершин даже малообразованных людей заставляет задуматься о тех колоссальных «переворотах (revolutions)», которые создали из земной поверхности «руины» гор.
Двойственная репрезентация «геологического возвышенного», осциллирующая между аффективным и когнитивным модусами, генетически восходит к труду английского теолога Томаса Бёрнета «Священная история земли» (1-я часть - 1681, 2-я часть -1689). Несмотря на то что Бёрнет в первую очередь стремится дать рациональное или теологическое объяснение «иррегулярностям» земной поверхности, его трактат послужил и мощным стимулом для формирования эстетического отношения к горному ландшафту. «Величайшие объекты природы», пишет Бёрнет, «наиболее приятны для созерцания»; их величие «вдохновляет душу на великие мысли и страсти», заставляет человека думать о бесконечности Бога. При этом Бёрнет четко различает два рода удовольствия, вызываемого видом гор и иных «великих объектов»: первое связано с «изумлением», проистекающим из нашего незнания причин, породивших эти объекты; второе - «с отчетливым знанием и пониманием» этих причин (цит. по: с. 31). Бёрнет, таким образом, постулирует необходимость перехода от эстетического («изумление») к когнитивному («понимание») модусу восприятия геологического
возвышенного - того перехода, который спустя несколько десятилетий найдет ясное выражение в отчетах о научных экспедициях в Альпы.
С 1740-х годов аффективно-эстетическая составляющая в описаниях горных ландшафтов начинает стремительно усиливаться, что позволяет К. Ойши говорить о происходящем в этот период «повороте к возвышенному» («sublime turn») (с. 32). Альпийские образы, воспринимаемые как ужасные и в то же время манящие, проникают в поэзию: Джеймс Томсон в переработанной (в 1746 г.) версии поэмы «Времена года» описывает в разделе «Зима» снежные Альпы, которые кажутся ему «древним Хаосом», вернувшимся на землю.
К «языку возвышенного» прибегают и многие путешественники 2-й половины XVIII в., посетившие Альпы: Марк Теодор Бур-ри (в «Описании савойских ледников», 1773) уподобляет Монблан «престолу некоего неизвестного божества»; Орас-Бенедикт де Сос-сюр, совершивший восхождение на Монблан 3 августа 1787 г., говорит об ужасе, наполнившем его душу на вершине горы: «мне показалось, что я пережил мир и что его безжизненное тело лежит распростертым перед моими ногами» (цит. по: с. 37).
Другим и гораздо более экзотическим объектом «природного возвышенного» стали айсберги, обнаруженные Джеймсом Куком в ходе его второго кругосветного путешествия (1772-1775). Описание айсбергов в дневнике Кука (запись от 24 февраля 1773 г.) включает мотивы, известные и по другим травелогам эпохи, - в частности, мотив одновременно испытываемых «изумления и страха»; правда, не того «имажинативного» страха, который, по Эдмунду Бёрку, всегда вызывается возвышенными природными объектами, но страха вполне реального: ведь айсберги представляли настоящую смертельную опасность для путешественников.
В эпоху романтизма природное возвышенное продолжает волновать воображение. В описаниях соответствующих феноменов нередко сохраняется чередование аналитического и эстетического модусов, однако в последнем усиливается момент саморефлексии, фиксации собственных чувств при созерцании феноменов природы. Яснее всего психологическая автоинтроспекция выражена в поэтических текстах - таких как «Гимн перед восходом солнца» С. Т. Кольриджа или описание перехода Альп в поэме У. Вордсвор-
та «Прелюдия». Однако и травелоги, предромантические и романтические, оказались не чужды этой тенденции: Мэри Уолстонкрафт в «Письмах, написанных во время краткого пребывания в Швеции, Норвегии и Дании» (1796) воссоздает не только суровость северной природы, но и то чувство отчужденности и одиночества, которое она испытала среди безлюдного северного ландшафта.
В традицию собственно альпийского травелога женщины включаются намного позднее мужчин, что объясняется исключительной трудностью передвижения по горам и ледникам Шамони. Вероятно, первой путешественницей, зафиксировавшей свои впечатления от вида Монблана, стала дочь М. Уолстонкрафт, Мэри Шелли, которая побывала у Монблана вместе со своим мужем, Перси Биши Шелли, в июле 1816 г. Ее рассказ об этом событии не слишком эмоционален, но выдает несомненное знакомство с тем «языком возвышенного», который уже сложился в вышеупомянутых отчетах и травелогах Уиндхэма, Бурри, Де Соссюра и ее матери. Мэри спокойно отмечает, что вид был «достаточно возвышенным (sufficiently sublime), чтобы привлечь наше внимание, -никакая иная окрестность не могла бы быть столь же ужасающе безлюдной» (цит. по: с. 39).
П.Б. Шелли, в стихотворении «Монблан» превративший эту горную вершину в символ абсолютно недоступного и непостижимого «Другого», в своих письмах использовал совсем иную репрезентативную стратегию. Он вполне традиционно чередует в них эстетический и научный модусы репрезентации. С одной стороны, вершина вызывает у него «чувство экстатического изумления, не чуждого безумию», и заставляет задаться вопросом, не следует ли видеть в этих «мертвых ледниках» доказательства и символы царства Аримана; с другой стороны - он вполне прозаически характеризует те же ледники как «продукты кристаллизации конической и пирамидальной формы более чем 50 футов в высоту» (цит. по: с. 41).
Итак, дискурс «геологического возвышенного», сыгравший важную роль в становлении английского романтизма, состоит из двух пластов - эмоционально-эстетического и научно-аналитического. Эти пласты не в равной мере присутствуют в различных текстах и в различные исторические моменты. Констатируя тенденцию к постепенному расширению эстетического пласта с 1740-х
годов и до романтической эпохи включительно, К. Ойши вместе с тем показывает, что научно-аналитический пласт не исчезает из «альпийского дискурса» даже в текстах романтиков.
А.Е. Махов
2018.02.006. Т.Г. ЮРЧЕНКО. М М. БАХТИН В ЗАРУБЕЖНЫХ ИССЛЕДОВАНИЯХ 2010-х годов. (Обзор).
Ключевые слова: М.М. Бахтин; формализм; структурализм; хронотоп; карнавал; диалог; неокантианство; традиция; эпос; роман.
Известный болгарский литературовед, профессор Галин Ти-ханов (1) предпринимает попытку пересмотреть историю открытия Бахтина в России и на Западе, начиная с 1960-х годов, поскольку эта история, считает исследователь, оказывает непосредственное воздействие на «наш образ Бахтина», который «возникает из накладывающихся друг на друга перспектив» (1, с. 441-442).
На открытие Бахтина в России в начале 1960-х годов могла повлиять, по мнению ученого, опубликованная в США в 1957 г. книга В. Седуро «Достоевский в русской литературной критике. 1846-1956», привлекшая внимание к монографии Бахтина о Достоевском 1929 г. Книга Седуро попала в поле зрения В.В. Кожинова, сославшегося на нее в написанной для «Краткой литературной энциклопедии» и опубликованной анонимно в 1962 г. биографической заметке о Бахтине. Само издание 1929 г. Кожинов нашел в библиотеке своего тестя - видного советского литературоведа В.В. Ермилова - «ретрограда», парадоксально способствовавшего (он был автором одной из внутренних издательских рецензий) переизданию книги о Достоевском в 1963 г. Столь же парадоксальной стала история помещения четы Бахтиных в кремлевскую больницу при содействии Ю.В. Андропова (через учившуюся в МГУ у В.Н. Турбина дочь Андропова Ирину). Слава пришла к Бахтину стараниями В.В. Кожинова, С.Г. Бочарова, Г. Д. Гачева. Как полагает исследователь, «их консервативная, пусть даже часто антидогматическая, позиция в советских литературных и идеологических спорах того времени задала направление восприятия Бахтина в России на грядущие десятилетия. В России даже после распада Советского Союза имя Бахтина было написано на знаменах традиции,
