CC BY
9
менты с хрониками частной жизни, написанными дневниковым стилем, почитая их вполне респектабельными с точки зрения литературной формы» (с. 58). Таким образом, нахождение в лоне китайской традиции представляется во многих смыслах наилучшей стратегией для тех, кто стремится к выживанию (в противовес «культуре эфемерности») в китайской интернет-литературе.
К.Б. Демидов
2017.04.031. ХОН ДЖЕСОН. ТРАНСКУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА УНИВЕРМАГОВ: КОЛОНИАЛИЗМ И МАССОВАЯ КУЛЬТУРА В ВОСТОЧНОЙ АЗИИ 1900-1945.
HONG JEESONG. Transcultural politics of department stores: colonialism and mass culture in East Asia, 1900-1945 // Intern. j. of Asian studies. - Cambridge, 2016. - Vol. 13, N 2. - Р. 123-150.
Ключевые слова: Восточная Азия; история ХХ в.; торговля; универсальный магазин; колониализм; национализм; городская культура.
Сотрудник Университета Соган (Республика Корея) исследует культурное значение универсальных магазинов в Восточной Азии первой половины ХХ в., появление которых ознаменовало собой большие перемены в бытовой и - шире - социальной сфере. Эти магазины представляли собой манифестацию массовой культуры, на которую серьезное влияние оказывали такие явления, как колониализм и национализм.
В Восточной Азии первые универсальные магазины появились в начале ХХ в. в крупнейших городах: Токио, Осаке, Киото, Гонконге, Шанхае, Сеуле и др. С самого начала они воспринимались не только как новая форма организации торговли, но и как место просвещения, очаг цивилизации для недавно возникшего городского среднего класса.
По данным автора, слово «универмаг» появилось в восточно-азиатских языках в 1920-х годах. Записывается оно иероглифами, обозначающими «сто товаров», и читается в зависимости от особенностей произношения этих иероглифов в китайском, японском или корейском языках. Этот термин вытеснил разнообразные слова, употреблявшиеся до этого для обозначения магазинов, которые торгуют готовыми товарами, представленными в большом ассор-
тименте. При этом термин этимологически напоминает другие понятия, обозначающие репрезентацию максимально разнообразных явлений мира, претендующую на универсальность, например термины для энциклопедий или всемирных выставок. Эти слова и сопряженные с ними смысловые коннотации были неразрывно связаны с модернизацией и вестернизацией. Примечательно, что для более ранних энциклопедических сочинений, в изобилии представленных в китайской традиции, использовались совершенно другие термины.
Подавляющее большинство универмагов начинало с торговли каким-либо определенным видом товаров: чаще продуктами питания или галантереей. Планировка и представленные товары, как правило, не отличались в зависимости от страны, где располагался магазин. Однако магазины в Восточной Азии демонстрировали определенную специфику. Так, в Шанхае в универмаге «Sincere» существовал свой отдел для продажи термосов, которыми чрезвычайно часто пользовалось местное население. Присутствие иностранцев в Шанхае, Гонконге и Сеуле также сказывалось на ассортименте: так, в Шанхае продавалось много британских товаров. Часто эти товары были адаптированы для вкусов и нужд местных жителей. В Японии как в столице колониальной державы, кроме того, были представлены и «колониальные товары», к примеру корейский женьшень или ротанговые стулья с Тайваня.
Корейские универмаги среди других выделяет то, что там практически не была представлена местная продукция. После того, как конкурентная борьба на местном рынке прошла острую фазу, в Сеуле осталось четыре японских и один корейский универмаг. Все японские универмаги располагались в японском торговом квартале Хоммати. Среди них «Мицукоси» был ориентирован на наиболее состоятельных покупателей, «Хирата», напротив, в качестве основных клиентов рассматривал нижний сегмент среднего класса. «Тёдзия» и «Минакаи» ориентировались на армейские и бюрократические чины, а также на сотрудников крупных компаний и, таким образом, занимали ценовую нишу посередине между первыми двумя.
Товары по большей части импортировались из Японии. В первую очередь, ввозилось большое количество ткани. Другой особенностью корейских универмагов было то, что они быстро ме-
няли ассортимент товаров, предпочитая сезонные вещи тем, что использовались круглый год. Поскольку речь шла в том числе о модной одежде, это позволяло значительно поднять продажи. Утверждалось (в качестве комплимента), что сеульская мода отстает от японской только на год.
Корейцы составляли около 60% покупателей этих заведений. При этом покупатели воспринимались общественностью по-разному: с одной стороны, они представляли собой наиболее модернизированную прослойку городских жителей, с другой - их часто критиковали за показное потребление, излишнюю погоню за модой, преклонение перед метрополией. Причем покупательницы удостаивались насмешек чаще, чем мужчины. Публикации, высмеивающие культуру универмагов, были, в первую очередь, самоиронией, поскольку городские жители в Корее стремились к современному образу жизни, который был синонимом прогресса, однако он неизбежно предполагал потребление товаров и услуг метрополии.
Местные производители не могли удовлетворить потребности этой прослойки покупателей, они производили лишь местные «специалитеты» на небольших предприятиях, которые не выдерживали конкуренции с крупными японскими производствами.
В 1930-х годах универмаги стремились расширить количество клиентов, поэтому стали продавать больше доступных товаров для всех уровней среднего класса. Даже с началом Японо-китайской войны в 1937 г. продажи предметов роскоши не падали, а напротив, постепенно росли вплоть до начала 1940-х годов. Примечательно и то, что из всей сети универмагов «Мицукоси» магазин в Сеуле в течение 1930-х годов держал второе место по величине и уровню продаж после главного магазина в Токио.
В Китае складывалась несколько другая ситуация. Здесь были более сильны националистические настроения, и при большом количестве всевозможных иностранных товаров значительный сегмент публики считал непатриотичным потребление ввозимых товаров. В связи с этим универмаги, продающие иностранные товары, часто становились не просто предметом критики, но и объектом атак активистов национального движения.
В Корее в силу объективных причин национальное движение было значительно слабее и сводилось не столько к бойкоту им-
портной продукции, сколько к призывам покупать местные товары. Из крупных универмагов это движение поддержал корейский «Хвасин», однако достаточного количества товаров, чтобы составить конкуренцию японским, корейская промышленность не производила, и движение быстро сошло на нет.
Одной из новых черт внедрения универмагов, признаком модернизации национальной жизни, было то, что среди персонала оказывалось немало женщин. Первоначально в Европе и США девушек охотно нанимали на работу для обслуживания покупательниц, кроме того, их труд часто оплачивался скромнее, что позволяло экономить на заработной плате. Однако в Восточной Азии данный вид женской занятости имел особый ореол.
В Японии крупные магазины, например «Мицукоси», использовали образ привлекательной девушки-продавщицы в целях рекламы. В Китае, напротив, вскоре после начала практики найма женщин использование их труда было запрещено, признанное аморальным. В Корее и Японии девушки-продавщицы также вызывали неодобрение со стороны определенной части публики.
Руководство универмагов как в колонии, так и в метрополии запрещало продавщицам вступать в романтические отношения с покупателями и брало с них соответствующие расписки при заключении трудового договора. Один из корейских магазинов даже разорился в результате того, что по городу поползли слухи о недостойном поведении его сотрудниц. В любом случае в Восточной Азии мотив флирта между продавщицей и покупателями-мужчинами был чрезвычайно распространен в культуре, но расценивался по-разному в зависимости от особенностей культуры конкретной страны. Тем не менее в Японии отношение к сотрудницам универмагов чаще было уважительным. Нередко их рассматривали как неплохо образованных, высококвалифицированных работниц, занятых на современном предприятии.
Как женщин, так и мужчин компании-наниматели рассматривали не просто как наемных рабочих, но как подопечных и «детей». Сотрудников магазинов воспитывали в манере средней между патриархальными обычаями и военной службой. Большинство крупных универмагов имели свои общежития, проживание в которых было практически обязательным, в особенности для холостяков. Жесткое расписание и надзор за сотрудниками распространя-
лись и на нерабочее время. Некоторые компании использовали даже военную лексику («солдаты торговли» по отношению к продавцам, «поле боя» по отношению к месту работы) и военные звания для обозначения продавцов разного уровня, чтобы еще больше усилить сходство с военным лагерем.
По мере усиления милитаризма в Японии и Корее сотрудников универмагов стали привлекать также к участию в различных символических империалистских мероприятиях, а позднее, после начала войны, работа в таких условиях стала фактически подготовкой к военной службе, сотрудников универмагов после определенного срока занятости массово призывали в армию.
В Китае воспитание работников не включало таких военных элементов, однако к нему подходили не менее серьезно. Сотрудники обязательно проходили обучение, которое, помимо общих профессиональных знаний, включало английский язык и «моральное воспитание», основанное на конфуцианских ценностях и христианских идеях. Сотрудников даже обязывали посещать по воскресеньям церковную службу, поскольку владельцы крупных магазинов были христианами. Кроме того, везде в Восточной Азии обучение сотрудников в той или иной форме включало занятия физической культурой. Также почти везде был развит культ основателя компании, чьи взгляды и образ жизни, как правило, оказывали серьезное влияние на манеру воспитания работников.
«Мицукоси» был наиболее привилегированным среди вос-точноазиатских универмагов. Он обслуживал членов королевских семей Японии и Кореи, в нем бывали видные политические деятели. Журнал компании взял за правило каждую неделю публиковать фотографии известных иностранных посетителей магазина. В годы войны универмаг активно сотрудничал с армией и правительством: компания подарила два самолета вооруженным силам, участвовала в кампаниях мобилизации, в том числе направляя своих сотрудников на фронт, поставляла военную униформу. Один из этажей здания в Токио был предоставлен под правительственные нужды.
После создания Маньчжоу-го японские универмаги стали открывать свои магазины и там. К середине 1930-х годов в Синьцзяне были представлены «Такасимая», «Мицукоси» и «Тёдзия». Также японские универмаги стали появляться в других городах на севере Китая, в частности - в Даляне. Однако в наибольшей степени ос-
воением колониальных рынков отличилась сеть «Минакаи»: она имела 13 универмагов в Корее и шесть в Китае (с. 143). При этом стратегия компании состояла в том, чтобы открывать магазины в городах «второго эшелона», где было достаточно японских резидентов, но которым негде больше было купить привычные для них японские товары.
А.А. Новикова
2017.04.032. ЦЯНЬ ЛЮ Дж. ТРАНСКУЛЬТУРНАЯ ЛИРИКА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ СУ МАНЬШУ.
QIAN LIU J. The making of transcultural lyricism in Su Manshu's fiction// J. of Modern Chinese literature and culture - Columbus, 2016. -Vol. 28, N 2 - P. 43-89.
Ключевые слова: Китай; китайская литература; Су Мань-шу; интертекстуальность; транскультурная лирика.
Джейн Цянь Лю (Пекинский университет, Китай) на примере творчества китайского писателя Су Маньшу (1884-1918) развивает концепцию динамической интертекстуальности, подразумевающей не столько влияние одних текстов на другие, сколько своего рода «избирательное сродство», возникающее в результате общего набора представлений, ощущений и идей. Она считает совершенно абстрактными идеи о прямом заимствовании мотивов и идей: «Представления о некоем "инородном воздействии", лежащие в сердцевине многочисленных научных изысканий, должны быть подвергнуты детальной разработке на конкретном материале» (с. 43) - понятое в таком ключе влияние автоматически превращает того, у кого заимствуют, в нечто первосортное, затемняя возможность творческого переосмысления заимствованного материала: «Самую парадигму влияния должно поставить под сомнение, ведь она будто бы намекает на перемещение некоего рода товаров и не высвечивает подлинной активности творца произведения» (там же).
В этом смысле произведения Су Маньшу - весьма интересный пример китайского модернизма, стирающего грань между «своим» и «чужим»; в результате данного эксперимента возникает своего рода «алхимическое» единство, в то время как автор приобретает «текстуальную маску, дающую ему чувство защищенности ... которое не в последнюю очередь необходимо в тот переход-
