CC BY
18
ным до тех пор, пока существует математическая проблема. «Фактически, несмотря на отсутствие интереса к логике, Брауэр получил новую логику как "сторонний эффект" программы новых оснований математики» (с. 389). Детали интуиционистской логики позже были развиты его студентом А. Гейтингом. По Брауэру, аристотелевская логика не является изначально присущей человеку, она может быть заменена другой логикой.
Для Ницше, который ссылается на аристотелевскую систему взглядов, логика служит для идентификации, стабилизации, ограничения бесконечного потока перцепций. Логика есть продукт человеческой эволюции, окончательно оформивший наше выживание: она ориентирована на определенные цели.
Если для Брауэра истина в логике может быть только тогда, когда она описывает математическую реальность, то для Ницше истины в логике не может быть никогда. Он хотел определить границы логики для того, чтобы подчеркнуть, что она не имеет абсолютного значения.
С точки зрения XXI в. логика трактуется как инструмент: она не требует реального существования объектов. Логика может даже существовать как простое интеллектуальное упражнение. Осознание этого было достигнуто только через 100 лет после Ницше. Вклад Ницше оказался не востребованным, возможно, потому, что в XIX в. логика двигалась от философии к математике. Именно Брауэр способствовал этому осознанию. В то же время взгляд Ницше на логику обеспечивает более широкий взгляд на существование плюралистического статуса логики (с. 389).
Л.А. Боброва
2017.03.042. КОКЕЛЬМАН П. ЧЕТЫРЕ ТЕОРИИ ВЕЩЕЙ: АРИСТОТЕЛЬ, МАРКС, ХАЙДЕГГЕР И ПИРС.
KOCKELMAN P. Four theories of things: Aristotle, Marx, Heidegger, and Peirce // Signs and society. - Chicago, 2015. - Vol. 3, N 1. -P. 153-192.
Ключевые слова: первопричины Аристотеля; факторы производства Маркса; ссылки Хайдеггера; семиотический процесс Пирса.
Пол Кокельман, профессор антропологии Йельского университета, посвятил свою статью отношению между мышлением и
вещью в философии Аристотеля, Маркса, Хайдеггера и Пирса. В начале статьи автор задается вопросом, каков наш стереотип вещи? И перечисляет некоторые примеры: молотки, стулья и таблицы; здания, мосты и велосипеды; скалы, цветы и цыплята. У всех этих объектов есть свойство, которое можно определить как «вещность». Согласно Уайтхеду, вещи постоянно открыты для органов чувств. По Гибсону вещи состоят из вещества, ограниченного поверхностью, они существуют в пространстве и времени, обладают мобильностью. Сказать, что некоторая сущность есть объект, пишет Кокельман, означает прикоснуться сразу к нескольким философским традициям. Например, с одной стороны, для Декарта объекты противопоставляются субъектам. Первые имеют пространственную протяженность (res extensa), вторые обладают мысленными представлениями (res cogitans). С другой стороны, для Канта вещи противоположны людям. Первые являются средством достижения цели, последние являются целью самих себя. В обеих традициях есть противопоставления (протяженность против мышления, средство против цели) и соответствия (субъект и объекты, так же как и люди и вещи, являются по существу взаимосвязанными). Все объекты, перечисленные выше, являются и декартовскими объектами, и кантианскими вещами (с. 154).
В первом параграфе «Аристотелевское понимание причин (оснований)» (с. 155-158) автор пишет, что в своей «Физике» Аристотель выделил четыре вида первопричин, которые лежат в основании вещей: материальная причина (по которой все вещи из чего-то состоят); формальная причина (форма или идеальные атрибуты, данные материалу); действующая, или производящая причина (то, с чего начинается существование вещи); целевая или телеологическая причина (то, ради чего существует вещь). По теории Маркса о производстве потребительской стоимости, пишет автор, можно было бы сказать, что рабочие (и их средства производства) дают форму веществу ради функции. У каждой вещи может быть несколько различных причин каждого типа, поскольку она вмещает разные субстанции, включая диапазон различных качеств и форм, являющихся результатом многих различных действующих сил, и может служить многим различным функциям. По Аристотелю, причиной вещи может быть другая вещь со своей собственной причиной, и так до бесконечности.
По Аристотелю, сам труд (или рабочий), понятый, как один из видов действующей причины, может быть понят как сам являющийся продуктом предшествующих производственных процессов. Форма включает социальные положения и психические состояния и, следовательно, систему общественных отношений и познавательных представлений. Функция - это роль, которую играют такие отношения и представления (например, посредник между собой и другими или между умом и внешним миром). «Рабочими» являются родители, преподаватели, мастера и полицейские (т.е. все те, кто несет на себе определенную функцию: воспитывает, обучает, дисциплинирует, социализирует, тренирует). «Инструментами», используемыми рабочими, могут являться школы и книги, тюрьмы и фабрики, кнуты и пряники, золотые звезды и университетская литература, законы математики и моральные аллегории (с. 157). Таким образом, не только «вещи», их причины и следствия, но и «люди» являются вещами так же, как и их причинами и следствиями (вещей и людей). Взаимосвязь, таким образом, оказывается рекурсивной и ретикулярной (подобной «сетчатому узору») (с. 158).
Во втором параграфе «Теория производства Маркса» (с. 158163) автор отмечает, что понимание Марксом производственного процесса включает рекурсивную ретикулярную структуру, которая напоминает аристотелевское понимание причинной связи (с. 162). Так «факторы производства» для любого значения потребительской стоимости могут быть поняты как ее причины, будь то: рабочие (кто бы ни работал), субъекты труда (независимо от того, что производится) и средства производства (независимо от того, с помощью чего осуществляется работа). Потребительская стоимость может создаваться самостоятельно, помогая созданию других потребительских стоимостей (таких, как средства производства), или она может быть потреблена и таким образом продолжит способствовать созданию того же, что создают другие потребительские стоимости (такие, как рабочая сила).
Причинно-следственные цепочки, как и целевая причинность, представляют собой своего рода онтологический каскад, в котором множество маленьких причин дают начало одному большому следствию, которое, в свою очередь, может быть одной из многих маленьких причин, которые дают начало другому большому
следствию, - и так далее, до бесконечности. В капиталистической экономике абстрактная причинная связь (в качестве рекапитализи-рованной прибавочной стоимости) может быть структурирована как «заключительная причина» всей системы. В последней части «Капитала» Маркс, пытаясь раскрыть причины первоначального накопления, уходит в бесконечность этих причинно-следственных цепочек. Данную попытку Маркса лучше всего понять, как лежащую между гегелевской историей (как начала) и ницшеанской генеалогией (как истока), хотя у нее также есть элементы фрейдовской мечты и веберовского идеального типа (с. 163).
В третьем параграфе «Идолы (фетиши) по Гоббсу» (с. 163166) автор пишет, что Гоббс дал сжатое определение идола (фетиша): «Незнание отдаленных причин толкает людей к тому, чтобы приписать все события причинам непосредственным, поскольку только их они чувствуют» (с. 163). Таким образом фетиш - это неправильно истолкованная из-за ограничений восприятия причинная связь. В терминах аристотелевских категорий это означает две вещи. Во-первых, пишет Кокельман, мы фокусируемся на действующих (вынуждающих) причинах, забывая о материальных, формальных и целевых причинах. Во-вторых, мы фокусируемся только на непосредственных причинах и забываем об отдаленных и периферийных.
В четвертом параграфе «Хайдеггеровская оценка ссылок» (с. 166-172) Кокельман пишет, что Хайдеггер в книге «Бытие и время» начинает рассматривать введенное им понятие «суетности» с того, что фокусируется на практических вещах или «оборудовании» (например, рычаг или обувь). Для пояснения он вводит понятие «ссылки» (на что-то) (die Verweisungen), которые могут быть лучше поняты, как практические отношения между вещами (например, гвоздь имеет смысл только «в отношении» молотка). С одной стороны, ссылки (отношения) подобны причинам Аристотеля (понятым в человеческих терминах, относительно системы средств и целей). С другой стороны, ссылки подобны факторам производства Маркса (понятым с точки зрения вовлеченного пользователя (рабочего), а не отстраненного наблюдателя (капиталиста)).
С позиций своей теории ссылок Хайдеггер критиковал традицию, сосредоточенную на репрезентациях, определяющих предикаты субъекта. Представления (репрезентации) обычно понима-
ются как психические состояния: верования, намерения, восприятия, воспоминания, планы. Но они могут быть также дополнены речевыми актами: утверждениями, вопросами, командами, обещаниями и извинениями. У таких объектов есть пропозициональное содержание, которое представляет мир такими способами, которые могут как соотноситься с миром, так и нет. Например, верования могут быть истиной или ложью, восприятие может соответствовать действительности или быть иллюзией, намерения могут быть выполнены или нет.
Для понимания ссылок, как отношений, которые вещи имеют по отношению друг к другу в контексте вовлеченности в человеческие дела, следует, отмечает автор, сфокусироваться на «инструментах». Инструмент относится (ссылается) к действию, он используется в рамках своих функций (то, что Хайдеггер назвал «для того, чтобы»). Например, молоток есть ссылка на действие забивания гвоздя. Инструмент относится к другим инструментам, которые его дополняют. Например, молоток есть ссылка на гвозди и древесину, так же как на тиски и верстак. Причем инструмент может сам быть работой, созданной предшествующим действием, и работа может быть инструментом, который делает последующее действие. Точно так же материалы могут самостоятельно быть работой, созданной предшествующими действиями, и работа может быть материалом, включенным в последующую работу. Наконец, пользователь (потребитель) может сам быть агентом, который использует работу как инструмент, и деятель может быть пользователем работы, созданной предыдущим действием (с. 169).
Для Хайдеггера когерентность (взаимосвязанность) ссылок (то, за счет чего инструменты, действия, роли и идентичность имеют смысл в контексте друг друга) более онтологична, чем корреспон-дентность представлений (способов, которыми предмет соответствует объекту, в смысле истинности верований или соответствия восприятия действительности).
В пятом параграфе «От равнины к ландшафту» (с. 172-174) говорится, что предыдущие разделы статьи («равнина») были посвящены тому, как вещи, оказавшиеся в ансамбле отношений, были поочередно упорядочены с точки зрения причин Аристотеля, факторов Маркса и ссылок Хайдеггера. Все они фокусировались на полноте средств и целей как особой разновидности содержательно-
сти, которая была проигнорирована или вытеснена в большинстве теорий ценностей, поскольку они или ошибочно соединялись с различными формами функционализма, или неверно противопоставлялись относительно упрощенному пониманию ценности. Настоящее прочтение структурировало объекты и события с точки зрения их отношения к другим объектам и событиям (а также предметам и людям) в их декартовских и кантианских смыслах. Формулируемые иначе декартовские «объекты» и кантианские «вещи» зависят от сглаживания текстуры, исключения деталей и потерь значения. Если взять в качестве примера язык, они будут эквивалентны конкретному произношению, удаляющему из языка не только его значение (в качестве концептуальной структуры) и интерпретацию (в качестве понимающего адресата), но также и его ситуативный и непосредственный контекст, что низводит язык до пустой акустики (с. 173).
Следующая часть статьи («ландшафт»), отмечает автор, посвящена отношению «смысла» к различным пониманиям «ценности».
В шестом параграфе «Объекты, запреты, объективность, и объективация» (с. 174-178) Кокельман пишет, что при стереотипном понимании объектов и вещей следует сфокусироваться на знаках или выразительной форме бытия: где объект (вещь) воспринимается чувством субъекта (человека). Ссылаясь на Ч.С. Пирса, автор указывает, что введение компоненты знака предполагает семиотический процесс. Такие процессы должны быть определенны с точки зрения трех компонент: «знаков» (независимо от того, символизируют ли они что-то); «объектов» (независимо от того, что символизирует знак); и «интерпретантов» (вне зависимости от того, каким образом создается знак, чтобы начать символизировать объект). Знаки должны быть определенным образом интерпретированы, чтобы быть знаками. Осуществляется это благодаря интер-претантам, заполняющим онтологическую «пропасть» между реальностью (Динамическим Объектом) и знаком. Интерпретант -это новый знак, возникающий в сознании человека, пользующегося данным знаком. Это может быть перевод, истолкование, концептуализация отношения знак / объект в последующем знаке (например, определенная реакция человека на воспринимаемый знак), т.е. все то, что производится знаком в интерпретаторе (первая возни-
кающая мысль при восприятии потенциального знака и есть интер-претант).
Кокельман, ссылаясь на представителя чикагской социологической школы Джорджа Герберта Мида, одного из основоположников символического интеракционизма (изучающего «символические коммуникации»), пишет, что любое взаимодействие есть семиотический процесс: компонент знака действия контролирует поведение, компонент объекта действия - это намерение или цель, канонический интерпретант действия является чьей-либо реакцией.
Возвращаясь к Пирсу, автор указывает, что каждый из трех компонентов любого семиотического процесса может быть самостоятельно связан с любым из компонентов других семиотических процессов. Например, интерпретант одного семиотического процесса может быть знаком последующего семиотического процесса; или весь семиотический процесс может быть объектом метасемио-тического процесса, и так далее. По Аристотелю получается, что любая вещь стоит в центре четырех видов причин, и любой такой причиной, в свою очередь, может быть также вещь, стоящая в центре четырех различных видов причин и так далее. По Марксу средства потребления для одних могут одновременно выступать средствами производства для других. То же для ссылок Хайдеггера и для компонентов семиотических процессов Пирса.
В седьмом параграфе «Полезность, суетность и вовлеченность интерпретантов» (с. 178-182) автор пишет, что для того, чтобы утверждать, что инструменты являются семиотическими процессами, необходимо показать, что они состоят из знаков, объектов и интерпретантов. Например, молоток. Его объектная составляющая - само его существование (некоторая совокупность древесины и стали, которая, по крайней мере, частично доступна чувствам некоторого пользователя). Знаковая составляющая будет разниться в зависимости от того, кто смотрит на молоток: тот, кто его создал, или тот, кто им пользуется. Одно из существенных составляющих молотка - его интерпретант, его действие по отношению к забиваемому гвоздю. Хайдеггер бы сказал, что такой инструмент «ссылается» (относится) на какое-то действие (т.е., он имеет смысл только «в отношении» его). Таким образом, отмечает Кокельман, феноменологическое не может быть противопоставлено семиотическому больше, чем семиотическое - материальному.
Сам Пирс выделял четыре типа интерпретантов: аффективные (эмоциональные), когда, например, человек краснеет от смущения; деятельные, когда человек поворачивается посмотреть туда, куда ему указывают; представительные (логические), например, вера или утверждение, которое репрезентирует мир в истинном или ложном свете; окончательно-репрезентативные - это, например, привычки или склонности (как воплощенные предрасположенности) (с. 179). С точки зрения таких категорий боязнь ударить свой палец молотком будет являться аффективным интерпретантом молотка. Владение молотком при забивании гвоздя будет обеспечиваться его деятельным интерпретантом. Чтобы назвать инструмент «молотком» необходим его репрезентативный (представительный) интерпретант. Для привычной работы с молотком необходим окончательно-репрезентативный интерпретант.
В восьмом параграфе «Потребительская стоимость, истинное значение, меновая стоимость и моральная ценность» (с. 182-185) автор пишет, что есть много способов, которыми можно интерпретировать вещь и таким образом толковать ее значение и ценность. Использование вещи структурирует ее с точки зрения функций и целей. Возвращаясь к Хайдеггеру, пишет Кокельман, можно ассоциировать вещь с психическим состоянием или описать ее с помощью слов и таким образом структурировать ее с точки зрения пропозициональной сути и концептуальной структуры языка. С точки же зрения Маркса, можно обмениваться вещами и таким образом структурировать их с точки зрения спроса или предложения, трудового времени или выгоды, потребности или дефицита.
Каждое интерпретирующее структурирование включает в себя различные типы условных выражений реляционности (относительности или родственности). Можно выделить: «инструментальную реляционность» (включающую выполнимые цели данными средствами или возможные эффекты данной причины); «семантическую реляционность» (включающую выводимые заключения данной предпосылки или возможные описания данного состояния дел) и «экономическую реляционность» (включающую пропорциональные количества базового качества). Так, например, фокусируясь на экономической реляционности, можно отметить, что цена товара (такого, например, как бур или сверло) включает
цену его материала (металл или пластик), цену на сопутствующий товар (например, такой как долото или винты), а также цену на товар, способствующий его созданию (например, столы и стулья), и т.д. Фокусируясь на семантической реляционности, автор отмечает, что значение репрезентации (такое, как пропозициональное содержание суждения) включает значение этой репрезентации (концептуальную структуру слов, из которых она составлена), значение репрезентаций, которые считаются допустимыми (необходимыми для логического вывода), и значения логических выводов, которые это дозволяют. Кроме того, можно исследовать способы, которыми методы инструментальной, семантической и экономической реляционности включают и ограничивают друг друга: средства и цели, предпосылки и выводы, качество и количество, которые находятся во взаимосвязи как сопутствующие феномены. При этом, например, деньги одновременно оказываются во всех трех модальностях (как и инструменты, мера, репрезентация).
В заключительном девятом параграфе «От формы к основе, от интерпретации к интервенции» (с. 185-190) Кокельман пишет, что такие мыслители, как Аристотель, Маркс и Хайдеггер, не говоря о Фрейде, предложили первопричины (качественные и договорные) мировой онтологии, радикально перекроив предшествующие представления и таким образом радикально реконфигурировав семиотические процессы. С другой стороны, эти теоретики поняли, что сами семиотические процессы играют ключевую роль в мире, который они пытаются объяснить. Если уделять серьезное внимание теории Маркса о происхождении стоимости, можно начать воспринимать мир новым способом. Также, если уделять серьезное внимание фрейдовским истокам сознания, можно начать интерпретировать людей (а также их собственные интерпретации самих себя) новым способом. Такой подход требует вовлеченности в процесс (интервенции). Можно заключить, пишет Кокельман, что интерпретации вмешиваются в процесс так же, как вмешательства интерпретируются. Наши миры не только состоят из интерпретаций и интервенций, они их требуют (с. 190).
Р. С. Гранин
