CC BY
16
меняет этот постулат, который впервые услышал из уст отца. Для Басилио «жизнь есть сон» означает ирреральность, иллюзорность, обманчивость, Сехизмундо вкладывает в эту сентенцию специфический смысл: «сны это тоже сны», эфемерность и относительность всего, что окружает человека, приводит его к необходимости «творить добро», делает его мудрым и осторожным, т.е. осознающим свою ответственность за принятые решения.
Новизна данного произведения видится автору статьи именно в построении фабулы вокруг парадоксального псевдосна, в разочаровании героя, оборачивающемся прозрением и признанием универсального присутствия иллюзорности во всем. Пьеса «Жизнь есть сон» - это форма размышления о краткости жизни, бренности бытия, memento morí, концепция воспитания принца-христианина приближается здесь к идеям некоторых сочинений Ф. Кеведо или Б. Грасиана. И одновременно это пьеса, вписывающаяся по своей проблематике в политические и нравственные реалии своего времени, здесь драматург приближается к философским вопросам бытия, истины, чувственного восприятия, которые через год будут подняты в труде Декарта «Рассуждение о методе». Более того, в работах З. Фрейда можно найти не только следы прочтения этим ученым Сервантеса, но и Кальдерона. Сехизмундо - современный человек, борющийся с ограничениями, которые ставит перед ним система, построенная тираном-отцом, с деструктивным знанием, с недостаточным воспитанием, отдаляющим от добродетели. Он проходит путь от одинокого знания, добытого в темноте башни-«пещеры», к мудрости, порожденной свободным суждением, рождающимся в общении с другим человеком. Сон в таком случае, делает заключение Ф. Дюмора, это гипотеза, позволяющая сравнить существующее и несуществующее, «я» и «другого», действующая как своего рода диалектический и эвристический рычаг.
Н.Т. Пахсарьян
2017.03.014. БАЛЛАРД П. БРИТВА СВИФТА.
BULLARD P. Swift's razor // Modern philology. - Chicago, 2016. -
Vol. 113, N 3. - P. 353-372.
Ключевые слова: Джонатан Свифт; Эдвард Юнг; Джон Драйден; сатира; бритва; глупость; остроумие; анатомирование; спор «древних и новых».
Падди Баллард (университет Рединга) объединяет под условным названием «бритвы Свифта» целый комплекс мотивов, типичных для текстов Джонатана Свифта, в которых постоянно встречаются образы «языков, работающих как ножи; остроумия, уподобляемого лезвию бритвы; человеческой глупости, подвергаемой рассечению» и т.п. (с. 353).
Эти мотивы, объединенные идеями бритвы, ножа, остроты, лезвия, анатомирования, образуют в творчестве Свифта метафорический комплекс, семантика которого не так проста и однородна, как может показаться на первый взгляд. П. Баллард полагает, что «символ бритвы» в целом связан с тремя проблемами, занимавшими Свифта. Первая из них - этика речи как действия, агрессивного поступка; вторая - осмысление современности, «новизны» (modernity) в исторической перспективе (собственно, в ее антитезе к «древности»); третья - стилистика утонченного красноречия, ассоциируемого с остротой бритвы.
Обращаясь к первой проблеме, которая естественным образом возникает из рефлексии Свифта над спецификой сатирического жанра, П. Баллард отмечает, что ассоциация острого оружия с агрессивным словом была хорошо известна уже во времена Античности (Цицерон, Гораций), а в Новое время варьировалась неоднократно. Так, Томас Дрэнт (Drant), издавший в 1566 г. перевод сатир Горация, в предисловии к нему описывает сатиру как инструмент для прокалывания и разрезания, утверждая при этом, что само слово «сатира» по-арабски означает «меч» (на самом деле ложная этимология от персидского «satur» - «мясницкий нож») (с. 355).
Развивая эту метафору, современники Свифта обыгрывают различие между грязным занятием мясника с его тупым ножом или топором и тонкой работой хирурга или анатомиста, филигранно оперирующих острым ланцетом. Джон Драйден в «Рассуждении о сатире» сравнивает ее с мастерским ударом мечом, который отсекает голову так, что она остается на плечах, а в «Жизнеописании Лукиана» сравнивает иронию Лукиана «с оружием не только острым, но и сияющим: оно блестит в глазах того, кого убивает» (цит. по: с. 358).
Этот метафорический ряд появляется и у Свифта, с некоторыми оригинальными вариациями: если настоящая сатира, предполагающая блестящую и свободную речь, остра как бритва или ланцет, то речь тупая и косноязычная подобна ножу мясника. Этим ходом мысли объясняется странный образ «ножа во рту», который появляется в некоторых сатирических текстах Свифта - например, в стихотворениях, высмеивающих (под именем «Траулус») его литературного и политического противника Джошуа, виконта Алле-на. Свифт сравнивает его с мясником, который обречен всю жизнь носить во рту нож; этот образ, заимствованный из пословицы, не только намекает на заикание Аллена, но и на слабость его риторических способностей. Если «бритва во рту» символизирует агрессивность по-настоящему блестящей сатиры, то «нож во рту» означает нечто обратное - косноязычную речь.
Острое лезвие, бритва имеют в текстах Свифта и более широкий смысл, выступая как символ новизны, «модерности». Свифт был участником разгоревшегося в последние десятилетия XVII в. «спора древних и новых», выступив в нем на стороне первых. В конце 1697 г. он написал связанный с этим спором памфлет «Битва книг» (опубликован в 1704 г.), который представлял собой, по мнению П. Балларда, не столько выступление на стороне «древних», сколько сатирическое изображение склоки как таковой; характерно, что участники «спора» в памфлете изображены вооруженными всевозможными острыми орудиями - косами, копьями, длинными ножами и т.п. (с. 359).
Анатомия научного спора - одна из главных тем «Сказки бочки», опубликованной в 1704 г. вместе с «Битвой книг». Не поддерживая ни одну из дискутирующих сторон, Свифт анализирует сам механизм современной (modern) научной дискуссии, позволяющий «исключить из дебатов любого, кто не соблюдает некие общие принципы, негласно разделяемые оппонентами» (с. 360). Примером такой полемики служит карикатурно изображенная Свифтом борьба последователей картезианской механики и эпикурейцев, разделяющих идеи Пьера Гассенди. Если первые стремятся прорваться, «врезаться» в самую глубину вещей, то вторые довольствуются тем, что можно наблюдать эмпирически, т.е. внешними, поверхностными свойствами материальных объектов. Первая школа метафорически представлена образом острия, вторая - образом
«тупой» поверхности; они, таким образом, дополняют друг друга, составляя вместе некое символическое подобие бритвы. При всей внешней несовместимости антагонистов полемики они, по сути дела, негласно преследуют одну и ту же цель - достижение культурного доминирования.
Выбор между острием и поверхностью, который совершают «новые» (т.е. приверженцы Декарта), с точки зрения Свифта, неверен. Опасность этого выбора, собственно, и символизирована образом лезвия, которое в руках «новых» якобы дает доступ к глубине вещей, но лишь посредством их рассечения, анатомирования. Повествователь «Сказки бочки» констатирует бессмысленность этой процедуры: «Поскольку легковерие (Credulity) является более спокойным достоянием души, чем любопытство, постольку и мудрость, обретающаяся на поверхности, предпочтительнее мнимой философии, которая проникает в глубину вещей и затем торжественно возвращается с важными сведением и открытием, что в глубине (inside) ничего важного нет» (цит. по: с. 362). Рассекающий скальпель в руках «новых» приводит их в глубину, где нет ничего кроме банальностей: острие оборачивается плоской поверхностью -Свифт вновь косвенно обыгрывает двойственность бритвы, состоящей из острого края и «тупой» плоскости.
П. Баллард не придает большого значения выраженному повествователем «Сказки бочки» предпочтению «эмпирической мудрости поверхностей рационалистическому анатомированию глубин» (с. 362), полагая, что Свифт и здесь стремится не столько обозначить собственную позицию, сколько вскрыть ограниченность обеих сторон, доведя их аргументацию до абсурда. При этом П. Баллард признает, что бритва или нож в текстах Свифта все-таки чаще оказываются в руках именно «новых», символизируя инструментарий науки, которая превращает мир в анатомический театр.
Третья тема, связанная с символикой бритвы, - тема утонченного красноречия, - возникает, в частности, в собрании максим, опубликованных Свифтом в 1711 г. под названием «Мысли о различных предметах». В одном из афоризмов этого сборника красноречие недвусмысленно сравнивается с бритвой: «Красноречие гладкое и острое подобно бритве, отточенной (whetted) в масле» (цит. по: с. 367). По мнению П. Балларда, в этом тексте содержится скрытая парономасия «whetted (отточенный) - wetted (влажный,
увлажненный)»: читателю, воспринявшему эту парономасию, представляется не столько процесс оттачивания лезвия в масле, сколько гладкая поверхность лезвия, покрытая жидким маслом. Тем самым Свифт создает двойной образ красноречия, одновременно острого и гладкого: еще одна вариация на тему столь любимого им противопоставления глубины и поверхности.
Сравнивая красноречие с бритвой, отточенной в масле, Свифт не был оригинален: П. Баллард обнаруживает тот же образ во второй сатире Эдварда Юнга, озаглавленной «Любовь к славе, всеобщая страсть» (1725-1728). Рассуждая об остроумии (wit), Юнг предостерегает от слишком частого его использования («проявляй свое остроумие так же редко, как ты вытаскиваешь шпагу...»); остроумие должно соединяться с учтивостью (politeness), подобно тому как «бритва наилучшим образом оттачивается в вязком масле» (цит. по: с. 368).
В этот метафорический комплекс Свифт добавляет свой смысловой нюанс: остроумие особенно опасно для того, кто им пользуется, подобно тому как и бритвой легче пораниться самому бреющемуся. Этот мотив фигурирует в «Сказке бочки» и в вольном переводе Горация («Гораций, книга Вторая, Ода Первая, парафразированная»). Однако самое примечательное его появление (хотя и в неявной, косвенной форме) П. Баллард усматривает в латинской эпитафии, которую Свифт написал самому себе для собственной гробницы в кафедральном соборе Св. Патрика в Дублине. Начало эпитафии гласит: «Здесь покоится тело Джонатана Свифта, декана этого собора, где неистовое негодование больше не сможет разрывать сердце (ubi saeva indignatio ulterius cor lacerare nequit)...» (цит. по: с. 371).
И в этом тексте появляется столь характерный для Свифта мотив мучимого, раздираемого тела - мир ему может принести лишь храм, где «сердце Свифта, как он сам надеется, будет спасено от ярости его собственного негодования». П. Баллард находит в этой автоэпитафии «необычное признание» в том, что «любой удар бича, который Свифт наносил миру своей сатирой, возвращался к нему и удваивался в мучении, приносимом ему самому» (с. 372). Сатирическая бритва немилосерднее всего режет самого сатирика.
А.Е. Махов
