CC BY
394
ДРЕВНИЙ МИР
2017.02.002-006. АФИНСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ: СВОБОДА, ВЛАСТЬ ЗАКОНА И СУВЕРЕНИТЕТ НАРОДА. (Сводный реферат).
2017.02.002. ХАТЦИС А.Н. Нелиберальная демократия Древних Афин.
HATZIS A.N. The Illiberal Democracy of Ancient Athens // Ancient Greek and Roman History, eJournal. - Aug. 24, 2016. - P. 1-12. -[Электронный ресурс]. Mode of access: https://ssrn. com/ abstract=2810070. (Accessed 26.12.2016.)
2017.02.003. ЛАННИ А. Закон и демократия в классических Афинах.
LANNI A. Law and Democracy in Classical Athens // The Greek Polis and the Invention of Democracy: A politico-cultural transformation and its interpretations / Ed. by Arnason J.P., Raaflaub K.A., Wagner P. -Malden (MA): Wiley-Blackwell, 2013. - P. 163-180.
2017.02.004. МОССЕ К. Участие демоса в принятии решений: Принципы и реальность.
MOSSE Cl. The Demos's Participation in Decision-making: Principles and Realities // The Greek Polis and the Invention of Democracy: A politico-cultural transformation and its interpretations / Ed. by Arnason J.P., Raaflaub K.A., Wagner P. - Malden (MA): Wiley-Blackwell, 2013. - P. 260-273.
2017.02.005. ФОРСДАЙК С.Л. Воздействие демократии на жизнь общины.
FORSDYKE S.L. The Impact of Democracy on Communal Life // The Greek Polis and the Invention of Democracy: A politico-cultural transformation and its interpretations / Ed. by Arnason J.P., Raaflaub K.A., Wagner P. - Malden (MA): Wiley-Blackwell, 2013. - P. 227-259.
2017.02.006. КАРАГИАННИС Н., ВАГНЕР П. Свобода современных в сравнении со свободой древних.
KARAGIANNIS N., WAGNER P. The Liberty of the Moderns compared to the Liberty of the Ancients // The Greek Polis and the Invention of Democracy: A politico-cultural transformation and its interpretations / Ed. by Arnason J.P., Raaflaub K.A., Wagner P. - Malden (MA): Wiley-Blackwell, 2013. - P. 371-388.
Ключевые слова: афинская демократия; коллективная свобода; власть большинства и права индивида; власть закона; суверенитет народа.
Исследования по античной (преимущественно - афинской) демократии последних десятилетий нередко характеризуются новыми интерпретациями ее исторического опыта. При этом все более отчетливо формируется понимание того, что различие между древней и современной демократией отнюдь не сводится главным образом к тому, что в одном случае народ осуществлял свою власть непосредственно, а в другом - через своих представителей. Очевидной становится и необходимость коррекции представлений о якобы принципиальном сходстве идеалов и ценностных установок прямой демократии Афин и представительной демократии Нового времени.
Статья профессора философии права и теории институтов Афинского университета Аристида Хатциса (002) представляет собой доклад, подготовленный для международной конференции «Древняя Греция и современный мир» (Древняя Олимпия, август 2016 г.). Рассматривая такие ключевые категории, как свобода, суверенитет народа, власть закона, права личности, автор показывает принципиальное отличие наиболее продвинутой демократии античного мира, афинской, от современной либеральной демократии по всем указанным параметрам.
Демократия вообще, пишет автор, является, в сущности, способом достижения коллективных решений, при котором большинство придает им политическую легитимность даже при наличии несогласных с ним. Разумеется, такой способ принятия решений противоречит свободе, но он называется демократическим, поскольку именно так реализуется принцип суверенитета народа, в основе которого лежит именно власть большинства.
Политическая система Афин, несомненно, была демократией, поскольку она представляла собой власть большинства в самой прямой, непосредственной форме. Но афинский режим, даже если он был самым либеральным в Древней Греции, имеет очень мало сходства с либеральной демократией Нового времени, при которой свобода индивида в частной сфере защищена от вмешательства в нее не только авторитарного правительства, но и демократического большинства, зафиксированными в конституции правами личности.
Для древних греков свобода состояла в прямом и коллективном использовании тех или иных аспектов полного суверенитета: в обсуждении вопросов войны и мира, в заключении союзов с другими государствами, в принятии законов и вынесении судебных вердиктов и т.д. Но чем-то абсолютно противоположным этой коллективной свободе было полное подчинение индивида воле гражданского коллектива, членом которого он являлся, и который строго контролировал все его действия как частного лица. В этом плане особенно примечателен институт остракизма, базировавшийся именно на представлении о том, что общество обладает полной властью над своими членами (002, с. 4).
Таким образом, пишет А. Хатцис, афинский гражданин обладал правами, но, во-первых, это были политические права, а не права личности, и, во-вторых, эти политические права принадлежали ему не в индивидуальном порядке, как в современных демократиях, а как части органического целого. «Индивидуалистическое» поведение вообще ассоциировалось с эгоцентризмом, и политическая система, находившаяся под защитой института остракизма, как, впрочем, и общественное мнение, относились к нему нетерпимо. Неудивительно, что в такой среде представление о правах личности не могло получить развитие (002, с. 6-7).
Вряд ли, полагает автор, можно говорить о существовании в Афинах и власти закона, при которой, согласно Аристотелю, закон стоит выше граждан, даже большинства их. Власть демоса не была ограничена ничем. Конституция отсутствовала, и любой закон мог быть аннулирован или проигнорирован временно сложившимся большинством.
Судебная система занимала в Афинах доминирующее положение. Однако афинские Шка81епа были не столько судебными, сколько политическими органами. Не следует, разумеется, недооценивать прогрессивный характер системы афинских народных судов для своего времени, отмечает автор. В ее рамках афиняне, действительно, достигли такой степени защиты себя от произвола властей, какой не имел ни один народ на земле, по крайней мере в течение двух последующих тысячелетий. Они вполне могли ощущать себя свободными и независимыми, что, однако, в какой-то мере было иллюзией, учитывая нередко имевший место произвол самих народных судов.
Наиболее ярким примером в этом отношении является нарушение по воле демоса всех законных процедур в процессе над стратегами - победителями в морском сражении при Аргинусских островах и провал попыток Сократа защитить «права» стратегов. Манипулирование законом для достижения политических целей в конечном счете привело к осуждению на смерть самого Сократа. Причем, как подчеркивает автор, подлинным обвинителем был не Анит - нувориш с подмоченной репутацией и политик, ставший популярным (несмотря на свое прошлое) благодаря участию в свержении «Тридцати», но сама демократическая «партия». Анит лишь озвучил имевшую широкую поддержку позицию демократов относительно критики Сократом идеи правления большинства и суверенитета демоса. При этом критика со стороны Сократа отнюдь не являлась выражением его пренебрежительного отношения к демократии. Сократ был всего лишь приверженцем идеи власти закона, и его критика демократии затрагивала главным образом этот аспект афинской политической системы (002, с. 8).
Представлению об Афинах как обществе, в котором никогда не было ни власти закона, ни прав личности, казалось бы, противоречит хорошо известная речь Перикла - лидера афинской демократии, произнесенная им (в передаче Фукидида) при погребении афинян, павших в первый год Пелопоннесской войны (431-404 гг. до н.э.). В ней Афины представлены как подлинно толерантная либеральная демократия. Однако нет никаких других исторических свидетельств, указывающих на то, что Афины действительно были таким открытым либеральным обществом. Очевидно, пишет автор, что Перикл сильно преувеличивал, или, что более вероятно, Фуки-дид дал волю своему воображению, когда описывал современную ему афинскую демократию. Но сам по себе этот факт является свидетельством наличия напряженной интеллектуальной жизни, которая, возможно, не нашла отражения в институтах и повседневной практике, но была явно инспирирована идеей свободы (002, с. 12).
Роль закона в демократических Афинах - относительно малоисследованный сюжет, по крайней мере в сравнении с политическими институтами. Само отсутствие детального анализа этой проблемы позволяет некоторым ученым высказывать иногда весьма спорные предположения о том, что «власть закона» имела в Афинах более фундаментальное значение, чем власть народа, или
(в качестве более осторожного варианта), что демократия IV в. до н.э. эволюционировала в таком направлении.
Адриан Ланни, профессор права Гарвардской школы права, анализирует специфическую правовую культуру и судебную практику демократических Афин в идеологическом, политическом и социальном контекстах (003).
С современной точки зрения, пишет автор, «всеобщий непрофессионализм» является определяющей чертой афинского подхода к праву. Формальные правовые нормы были поразительно нечеткими. Дела в афинских судах заслушивались коллегиями численностью в несколько сот человек, отобранных по жребию. Греческий термин dikastai обычно переводят как «присяжные» («jurors») или как «судьи» («judges»). Впрочем, ни тот, ни другой вариант не являются вполне адекватными, поскольку афинские дикасты выполняли функции, сходные с функциями как современных судей, так и современных присяжных. Но, с точки зрения А. Ланни, термин «присяжные» предпочтительнее именно потому, что позволяет избежать оттенка профессионализма, который заключен в слове «судьи» в современном мире, и который был совершенно не свойственен греческим dikastai (003, с. 166).
Исход процесса решался простым большинством голосов в результате тайного голосования. При этом афинские «судьи» не чувствовали себя обязанными строго следовать нормам закона и были вольны основывать свой вердикт, исходя из общественных норм и обычаев, не являющихся объектом прямого и однозначного законодательного регулирования. Очень часто решающую роль играли сведения о репутации участников процесса и прочие аргументы внеправового характера. Представлять какие-либо обоснования вердикта судам не требовалось, а право апелляции на их решения отсутствовало.
«Парадоксально, - пишет автор, - но именно те особенности судебной системы, которые могут показаться нам наиболее противоречащими принципу власти закона, могли иметь действительно самое важное значение в поддержании порядка и, следовательно, в обеспечении стабильности демократии» (003, с. 168).
Несмотря на не вполне квалифицированное применение законов, случайный характер и спорность отдельных судебных вердиктов, афинские суды играли важную дисциплинирующую роль,
воздействуя на поведение афинян в большей степени, чем любые неформальные общественные санкции или ценностные установки. Необходимо иметь в виду, что среднестатистический афинянин мог оказаться вовлеченным в судебный процесс гораздо чаще, чем современный гражданин западного общества, и суд, как правило, рассматривал, прежде всего, особенности его личности и поведения в прошлом, формально не относящиеся к существу дела. Тем не менее столь необычный афинский подход к правосудию, с точки зрения самих афинян, по-видимому, способствовал утверждению демократических ценностей тем, что расширял дискреционное право и, следовательно, свободу народного суда (003, с. 174).
В целом, заключает автор, афинский порядок вряд ли можно отождествлять с «властью закона», что, впрочем, не предполагает малую значимость юридических процедур в афинском обществе. Афинская судебно-правовая система была неразрывно переплетена с афинской прямой демократией. Организация, личный состав, процедуры и система аргументации в народных судах отражали демократическую идеологию, особенно - враждебное отношение к профессионализму. При этом, однако, полагает А. Ланни, афинские суды, бесспорно, с большим успехом поддерживали политическую стабильность, чем суды в Риме - государстве с его абсолютной верой в «изобретенное» формализованное право (003, с. 176).
Подход к проблеме различий между древней афинской и современной демократиями нередко сводится к тому, что прямое самоуправление граждан противопоставляется представительной системе управления, а коллективный суверенитет без «сдержек и противовесов» выступает как противоположность основанному на правах конституционализму. Те же исследователи, которые склонны максимизировать дистанцию между «древними» («ancients») и «современными» («moderns»), рассматривают polis как безгосударственное общество. Соответственно, с их точки зрения, демократическая версия полиса не имеет ничего общего с современными демократическими государствами, поскольку государством вообще не является.
Для преодоления столь упрощенческого подхода в современной науке предпринимаются большие усилия к тому, чтобы выяснить, как работал демократический режим в данных конкретных
исторических условиях и как эволюционировал его modus operandi с течением времени.
В статье Клод Моссе, профессора Парижского университета (004), рассматривается один из важнейших аспектов данной проблемы - принципы и реальность участия демоса в процессе принятия решений. При этом, как считает необходимым с самого начала подчеркнуть автор, это различие не следует ошибочно принимать за дихотомию идеологии и практики или понимать в смысле не полностью реализованного проекта. Суть, скорее, состоит в том, что сам процесс ретрансляции принципов в реальность также создает проблемы и ограничения, которые становятся неотъемлемой частью демократии.
Прежде всего французская исследовательница обращает внимание на тот факт, что на каждом отдельном народном собрании обычно присутствовало не более одной пятой гражданского коллектива. Введение в IV в. до н.э. платы (misthos) за посещение заседаний экклесии могло послужить некоторым стимулом, но кардинально ситуацию не изменило. Если для жителей города поход на Пникс, место проведения собраний, не был слишком обременительным мероприятием, то для крестьян, особенно из отдаленных районов Аттики и особенно в сезон сбора урожая, misthos не могла служить сколько-нибудь значимой компенсацией потерянного времени (004, с. 263)
Абсолютно верно данное известным французским антикове-дом П. Видал-Накэ определение греческой цивилизации как «цивилизации политического дискурса», пишет автор. И нет оснований сомневаться, что «равное право на публичные высказывания», isegoria, было как принципом, так и реальностью. Любой афинский гражданин мог участвовать в обсуждении любых вопросов, рассматриваемых народным собранием. Но на уровне реальности обсуждение неизбежно предполагает дебаты между противоположными точками зрения. А это, в свою очередь, требовало определенной квалификации и, следовательно, подготовки, немыслимой без наличия соответствующих ресурсов в виде материального достатка и свободного времени. И если демос в целом обладал определенной политической культурой, то отнюдь не любой рядовой гражданин мог реально воспользоваться своим правом isegoria просто в силу отсутствия соответствующей подготовки. Этим объясняется столь
важная роль ораторов в афинском демократическом полисе и формирование особой категории граждан, роШеиошепо1, «политического класса», подавляющее большинство членов которого, естественно, принадлежало к экономической элите (004, с. 266).
Вопрос о том, какова была численность «политического класса» в сравнении с массой демоса сложен в силу неопределенности контуров данной группы. Критерием «членства» в ней могла бы служить принадлежность к категории ргое18рИегоп1е8, насчитывающей 300 наиболее состоятельных лиц, ответственных за уплату чрезвычайного налога на имущество (е18рИога), а также за выполнение различных литургий. Однако известно, что многие из тех, кто нес на себе бремя триерархии и других тяжелых финансовых затрат в пользу общины, старались держаться в стороне от политической деятельности. В то же время ряд политически активных граждан не относились к числу ргое18рИегоп1е8. И если возможность конвертировать экономическое могущество в политическое влияние теоретически существовала, то исторические источники не позволяют обнаружить правление экономической элиты в Афинах через использование демократических институтов.
Таким образом, отмечает К. Моссе, исключительная автономность политической сферы полиса привела к возникновению исключительно политической элиты, отличающейся особенно высокой степенью вовлеченности в общественные дела и лишь отчасти совпадающей с экономической элитой. Процесс дифференциации элит стал более выраженным в IV в. до н.э., но и тогда он отчасти корректировался такими демократическими процедурами, как замещение должностей по жребию. Именно сочетание политического лидерства с народным участием предопределило успешность афинской демократии как политической системы. Однако в любом случае более внимательное изучение источников, по мнению французской исследовательницы, убеждает в том, что равное участие и прямая демократия являются заблуждением (004, с. 260).
Афинская демократия, пишет Сара Форсдайк, профессор классической истории штата Мичиган (США), была конечным итогом развития тенденций и трансформаций, которые усилили роль политики в греческих городах-государствах (005). При этом воздействие демократических перемен на всю социальную и культурную среду, по-видимому, признавалось как сторонниками, так и
противниками демократии из числа современников. В статье автор предпринимает попытку реконструировать историческую действительность, скрывающуюся за двумя противоположными оценками афинской демократии: крайне негативного мнения о ней как об анархическом царстве всеобщей свободы (Платон) и явно идеализированного образа хорошо организованного общества, в котором с уважением относятся как к индивидуальной свободе, так и к законам (Перикл в изложении Фукидида).
Действительно, отмечает С. Форсдайк, трудно оспорить тот факт, что в социальном плане афинская демократия была более свободным обществом, чем какое-либо другое прежде (и долгое время после) существовавшее. Как показывают новейшие исследования, несмотря на четкое разграничение в формально-юридическом и идеологическом плане между гражданами (т.е. взрослыми афинянами мужского пола) и всеми прочими группами (женщинами, свободными негражданами - метеками и рабами), повседневная реальность, по-видимому, была существенно иной. Очевидно, что демократические принципы свободы и равенства в той или иной степени отражались на положении всех социальных групп. И именно эта социальная свобода столь сильно тревожила Платона (005, с. 229). Таким образом, демократия не только создавала новые институты, но и новые идеалы, меняющие характер ассоциации среди афинян.
Подлинно революционным явлением, связанным с установлением демократии, по мнению автора, было введение жеребьевки в качестве базового механизма замещения должностей, который стал одним из главных символов демократической формы правления. Выборы считались элитарной процедурой, поскольку благоприятствовали лицам более высокого социального статуса, обусловленного их происхождением, богатством и образованием. Применение жребия утверждало подлинное равенство всех афинян и способствовало реализации на практике идеала демократии в античном его понимании: управлять и быть управляемым по очереди
(005, с. 233).
Однако первым и наиболее важным фактором воздействия демократии на жизнь рядовых афинян стала необходимость и возможность регулярно принимать участие в политических решениях, и позднее это рассматривалось Аристотелем как ключевой аспект
свободы. В целом, отмечает автор, афинская демократия предъявляла высокие требования к своим гражданам, заставляя их жертвовать значительной долей личной свободы ради общественных дел. При этом даже в известной речи Перикла, идеализирующей афинскую политическую систему и образ жизни, содержится намек на то, что не все граждане стремились участвовать в политической жизни. Об отсутствии у рядового афинянина особого энтузиазма к общественной деятельности свидетельствуют как внимание к этой теме в аттической комедии, так и меры по материальному стимулированию гражданского участия со стороны властей (005, с. 238).
Обращаясь к вопросу о том, как изменилась частная жизнь афинской семьи при демократии, автор в качестве важного фактора выделяет существенную коррекцию критерия принадлежности к афинскому гражданству. Ограничение по закону 450 г. до н.э. числа граждан лицами афинского происхождения не только по отцовской, но и по материнской линии, с одной стороны, повысило статус афинских женщин, но с другой - парадоксальным образом привело к ограничению их свободы передвижения и стиля жизни. Необходимость быть уверенными в собственном отцовстве сделала в глазах афинских мужчин более значимой сексуальную верность их жен. В результате афинские женщины при демократии сделались объектом гендерной сегрегации в большей степени, чем в других греческих государствах. При этом они продолжали играть важную, хотя и, по большей части, неформальную роль в жизни полиса. Более того, в реальной жизни большинство афинянок вполне свободно передвигались по городу и контактировало с женщинами и мужчинами различных общественных классов (005, с. 230-231).
В заключительной части автор рассматривает вопрос о том, какое воздействие демократия оказывала на культурную жизнь общества, главным образом о том, как демократия оформляла гражданское пространство путем строительства храмов и других общественных построек, установки монументов и статуй, стел с текстами законов и декретов, являвшихся зримыми памятниками институтам и идеалам демократии. При этом не только граждане, но и женщины, и свободные неграждане, и рабы имели возможность видеть эти публично артикулируемые проявления власти на-
рода, принципов свободы, равенства и справедливости в ней воплощенных (005, с. 249).
На современном Западе широко распространено мнение о том, что идея личной свободы является отличительной чертой так называемых «обществ эпохи модерна», сложившихся в результате либерально-демократической и индустриально-рыночной революций, начавшихся с конца XVIII в. При этом считается, что Древняя Греция, несмотря на свое «изобретение» демократии, не была знакома с данной концепцией. Напротив, та высокая степень преданности, которую греческий полис, и особенно демократические Афины, требовал от своих граждан, означает, что последние должны были жить скорее для полиса, чем для себя. Одним из первых, кто озвучил эту мысль, был Бенжамен Констан (1819), и с тех пор в течение длительного времени она оставалась канонической.
В статье греческой исследовательницы Натали Карагианнис и профессора кафедры социологической теории, философии права и методологии общественных наук университета Барселоны Питера Вагнера (006) рассматриваются античная и современная концепции свободы с целью показать, что то различие между ними, которое нередко подчеркивается в научных дискуссиях, на самом деле не столь велико. Более того, авторы стремятся продемонстрировать, что концепция свободы в том виде, как она сложилась в период между VI и IV вв. до н.э., может в некоторых своих компонентах послужить «лекарством от недостаточности» современной концепции свободы в индивидуалистическом либерализме эпохи модерна. Необходимость ее коррекции, с их точки зрения, обусловлена тем, что акцент на свободе индивида угрожает устойчивости современной политии, и, следовательно, актуальной задачей является восстановление связи между идеей «быть свободным в политии» и идеей «свободы политии» (006, с. 373).
Особое значение Афин для анализа данной проблемы объясняется тем, что их исключительной чертой является совпадение коллективной и индивидуальной свободы, а также возможностью достаточно детально проследить процесс, который привел к такому результату. В этом процессе исследователи выделяют ряд этапов. На первом этапе, в начале VI в. до н.э., происходит расширение индивидуальной свободы, связанное с реформами Солона. Среди них наиболее важной мерой был запрет долгового рабства, обеспе-
чивший юридическую защиту статуса свободного человека, или, иными словами, установивший неотъемлемое право каждого гражданина на личную свободу.
Вторым этапом стало создание политической сферы. Реформы Клисфена в конце VI в. до н.э. стали «открытием политики» в смысле создания и институционализации сферы участия граждан в обсуждении и решении общих вопросов, сферы коллективного самоопределения, т.е. - коллективной автономии.
Борьба за свободу против внешнего врага положила начало следующему этапу политико-концептуального развития. Вопрос о внешней свободе особо остро встал вместе с греко-персидской войной в начале V в. до н.э., в которой личная свобода каждого оказалась в тесной взаимосвязи со свободой своего полиса. После этих событий концептуальная связь между свободой в полисе и свободой полиса стала в целом очевидной, и результатом их соединения явилось «изобретение» демократии.
В дальнейшем (особенно после двух весьма кратковременных и столь же катастрофических эпизодов олигархического правления в 411-410 и 404-403 гг. до н.э.) взаимосвязь между демократией и свободой, т.е. между коллективным и индивидуальным самоопределением, уже более не подвергалась сомнению. В развернувшейся в IV в. до н.э. теоретической рефлексии относительно лучшей политической формы Аристотель отстаивал идею о том, что именно свобода является основой демократии, и, в свою очередь, базируется на двух всеобщих принципах: 1) управлять и быть управляемым по очереди и 2) каждый живет так, как ему хочется (006, с. 375-376).
Таким образом, отмечают авторы, просматривается определенный континуитет между Аристотелевским акцентом на личной свободе и индивидуалистическим либерализмом эпохи модерна, отдающим приоритет автономии индивида. Примечательно, однако, что Б. Констан в свое время определял современную свободу, как «мирное наслаждение индивидуальной независимостью», а античную свободу - как «активное и постоянное участие в коллективной власти». Не отрицая в целом правомерность этих дефиниций, Н. Карагианнис и П. Вагнер, в отличие от Б. Констана и его последователей, считают, что современная концепция не доказала своего однозначного превосходства над античной. Пренебрежение
коллективной свободой, которая подозревается в способности нарушить принцип «каждый живет так, как ему хочется», определяет, по мнению авторов, базовую несостоятельность современной концепции. Соответственно, решить проблему соотношения между индивидуальной свободой и коллективным самоопределением либеральные теоретики пытаются решить путем ограничения воздействия последней на первую. Как следствие, современные демократии фокусируются скорее на процедурах, чем на реальной жизни общества.
В целом, заключают исследователи, убожество современной политической мысли предполагает необходимость более внимательно рассмотреть ту концепцию свободы, которую создала Древняя Греция или, по крайней мере, древние Афины, и которая ни в коем случае не может считаться несостоятельной и отвергнутой историческим прогрессом. Эта концепция свободы заключает в себе комбинацию личной и коллективной свободы, которая обнаруживает тенденцию к исчезновению в «современном» акцентировании свободы индивида. Преодоление ошибочного понимания личной свободы как «современной», а коллективной свободы как «древней», с точки зрения авторов, позволит взять из древнегреческой мысли методы восстановления правильного соотношения между личной и коллективной свободой не с целью воссоздать существовавший тогда баланс, но найти тот баланс, который подходит для нашего времени (006, с. 382-383).
А.Е. Медовичев
2017.02.007. ШЕЙДЕЛ У. ИМПЕРИИ НЕРАВЕНСТВА: ДРЕВНИЙ КИТАЙ И РИМ.
SCHEIDEL W. Empires of inequality: Ancient China and Rome // Ancient Greek and Roman history. - Aug. 1, 2016. - P. 1-21. - [Электронный ресурс] Mode of access: https://ssrn. com/abstract=2817173. (Accessed: 08.01.2017.)
Ключевые слова: Ханьский Китай; Римская империя; государственная власть; система землевладения; имущественное неравенство; римская аристократия; бюрократический аппарат.
В статье Уолтера Шейдела, профессора классической истории Стенфордского университета (США), рассматриваются дина-
