CC BY
357
Новые подходы к истории музеев, пишет Э. Сопо, стремятся привлечь внимание к деятельности отдельных субъектов, а не государственных учреждений. Покровительство трех поколений императорской семьи Романовых Финскому художественному обществу является неотъемлемой частью истории музейного дела страны.
Ю.В. Дунаева
2017.01.011. БУДНИЦКИЙ О.В. ТЕРРОРИЗМ В РОССИЙСКОМ ОСВОБОДИТЕЛЬНОМ ДВИЖЕНИИ: ИДЕОЛОГИЯ, ЭТИКА, ПСИХОЛОГИЯ (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XIX - НАЧАЛО XX в.). -2-е изд., доп. - М.: РОССПЭН, 2016. - 383 с.
Ключевые слова: российское освободительное движение; терроризм; идеология терроризма; практика терроризма.
В монографии д-ра ист. наук О.В. Будницкого, состоящей из введения и пяти глав, рассматриваются взаимовлияние идеологии и практики терроризма, этические и психологические основы различных его направлений, идейная борьба по вопросам применения террористической тактики между различными течениями в российском революционном движении; прослеживается воздействие терроризма на российское общество и власть.
Возникновение терроризма в России, пишет автор, не было чем-то уникальным в тогдашней Европе; террористические идеи развивались в работах германских, итальянских, французских революционеров (преимущественно анархистов).
По мнению Будницкого, условия, приводившие к возрождению террористических идей и к возобновлению террористической борьбы, оставались в России неизменными на протяжении четырех десятилетий после начала реформ 1860-х годов. К их числу можно отнести разрыв между властью и обществом, незавершенность реформ, невозможность для образованных слоев реализовать свои политические притязания, правительственные попытки реформ признавались радикалами недостаточными и служили основанием для возобновления террористических атак.
В немалой степени в переходе народников от пропаганды к террору в конце 1870-х годов свою роль сыграли факторы психологического порядка, считает Будницкий. На начальном этапе боль-
шое значение имел юношеский максимализм, когда для молодых людей главным казалось привлечь внимание общества, явственно «выразить протест». Немаловажным было и то, что революционеры, отчаявшись вызвать какое-либо движение в народе, надеялись, что террористические акты побудят народ к решительным действиям против власти. Еще одним фактором перехода радикалов к терроризму автор считает и то обстоятельство, что «при отсутствии в России гарантий личных прав и демократических свобод, террор казался единственным средством самозащиты и справедливого возмездия» (с. 44).
Мотив самопожертвования, сопровождавший террористические акты, привел ряд историков к заключению, что, возможно, многие террористы имели психические отклонения и их участие в террористической борьбе объяснялось тягой к смерти. Однако у автора в связи с этим возникает вопрос - была ли их психическая нестабильность причиной прихода в террор или следствием жизни в постоянном нервном напряжении. Во всяком случае, Будницкий отмечает, что уровень психических отклонений и заболеваний был очень высок (с. 145).
Своеобразным провоцирующим фактором, по мнению автора, стало политическое устройство России. Персонификация власти, сакральность фигуры царя вызывали соблазн одним ударом разрушить могущество этой власти, расчистить дорогу для осуществления идей, которые должны привести к всеобщему благоденствию.
Соблазн террористической идеи состоял в том, что сам террор казался простым и понятным, и даже представлялся наиболее гуманным. В нравственном выборе - или тысячи жертв народной революции, или точно нанесенный удар по виновникам (истинным или мнимым) народных страданий - террористы легко самообольщались подобными ложными представлениями (с. 294).
Террористические идеи, возникнув под влиянием определенных общественных условий в умах молодых людей, постепенно приобретали все более логический и стройный вид. «Они развивались под влиянием революционной практики, но и теоретические изыскания оказывали на нее все большее воздействие. Немалое число неофитов пришло в террор под влиянием чтения соответствующей литературы или речей подсудимых на процессах террористов» (с. 43).
Важным представляется автору и то обстоятельство, что на протяжении всей истории русского революционного движения не-чаевская традиция физического истребления «особенно вредных» лиц, беспрекословного подчинения «низов» революционному начальству, наконец, оправдания любого аморализма, если он служит интересам революции, неизменно оставались востребованными (с. 42).
За десятилетия, полагает Будницкий, не изменились принципиально ни взаимоотношения власти и общества, ни умонастроения значительной части русских революционеров, считавших, что народные массы не смогут выразить свою волю, если революционеры не расчистят для этого дорогу.
По мнению автора, государство позволило втянуть себя в сражение с террористами, вместо того чтобы предоставить обществу соответствующую возможность управления страной. «Экстраординарные полицейские и юридические меры, предпринятые имперским правительством против русских террористов, символизировали крах гражданского общества и триумф терроризма» (с. 24). Власть изначально придавала революционерам чрезмерное значение, возвышая их тем самым в собственных глазах и в глазах общества (с. 291).
Рост рабочего движения к середине 1890-х годов породил у революционеров новые надежды и привел к усилению влияния социал-демократических идей. Однако это не мешало сторонникам тактики терроризма, признавая важность и значение массовой борьбы, считать, что она может принести пользу только при наличии террора и является как бы приложением к нему. Кроме главного назначения террора как средства дезорганизации правительства перечислялись его функции как средства агитации и пропаганды, самозащиты и «охранения» организации, традиционно упоминалось о терроре как средстве борьбы, «подрывающем обаяние правительственной власти», и т.д.
Террористические теории, пишет автор, получили возможность воплотиться в жизнь с еще большим размахом с возникновением партии социалистов-революционеров, которая не только объявила террор одним из средств своей борьбы, но и сумела развернуть его в масштабах, далеко превзошедших народовольческие.
В период революции 1905-1907 гг., казалось, осуществились мечты некоторых идеологов терроризма, - он пошел «в низы» и приобрел массовый характер. Идея революционного насилия попала на благоприятную почву нищеты, озлобленности, примитивного мышления и воплотилась в такие формы, с которыми, полагает автор, не ожидали столкнуться ее пропагандисты. На смену «разборчивым убийцам» пришли люди, стрелявшие без особых раздумий и не обязательно в министров. В 1905-1906 гг. «народился новый тип революционера», констатировал П.Б. Струве, произошло «освобождение революционной психики от всяких нравственных сдержек» (цит. по: с. 297).
Однако именно соединение терроризма с массовым движением, по убеждению О. Будницкого, положило начало деградации террора, и если успешные теракты кануна и начала революции подняли авторитет партии эсеров на невиданную высоту, то вскоре выяснилось, что террор оказался неконтролируемым и к тому же стал производить на общество все более отталкивающее впечатление. Наиболее заметные успехи эсеровского терроризма, полагает автор, одновременно знаменовали начало его разложения (с. 157). Эсеры совершенно неадекватно оценили текущий момент, не уловили перемен в настроении и общества и народа. Террор по-прежнему казался им универсальным оружием.
Что касается анархистского террора, то он, отмечается в книге, представлял собой самостоятельную разновидность этого способа борьбы. Практически все анархистские течения признавали террористическую тактику. Как бы ни были велики расхождения между различными течениями российского анархизма, все они признавали терроризм, в той или иной форме, обязательным условием или симптомом революционной борьбы. Особенности анархистских теорий, в которых делался упор на необходимость «прямых действий», а также «кадровый состав» анархистских организаций и групп обусловили то, что они оставили в истории революционного движения в России начала XX в. наиболее кровавый след (с. 227)1.
1 Именно тяга к непосредственному действию без моральных сдержек, революционный темперамент определяли приход немалого числа революционеров, поначалу примыкавших к социал-демократам или эсерам, к анархизму. - Прим. реф.
Российские социал-демократы, пишет автор, исходя из марксистского учения о классовой борьбе, роли личности в истории, не придавали террору значения решающего средства борьбы против самодержавия. В то же время работы и высказывания основоположников марксизма не делали терроризм чем-то запретным для русских революционеров. Использование террора определялось для них обстоятельствами места и времени. Этого же принципа придерживалось и большинство лидеров российской социал-демократии. Революция 1905 г., поднявшая вопросы о вооруженном восстании и других способах насильственного свержения существующего строя, существенно изменила подходы к проблеме терроризма. Идея о новой роли терроризма в новых условиях, о необходимости соглашения с партией социалистов-революционеров, которая ранее подвергалась ими только критике, нашла поддержку у социал-демократов в 1905 г. В частности Г.В. Плеханов призывал «вместе бить», а В.И. Ленин вести «партизанскую войну» и практиковаться на убийствах городовых (с. 297). Впрочем, считает О. Будницкий, вполне логичным было то, что Ленин, убедившись в тщетности надежд на успех восстания, вновь возвратились к скептическим, а чаще отрицательным оценкам индивидуального террора.
Рассматривая отношение русского общества к революционному терроризму, с одной стороны, и правительственным репрессиям - с другой, автор считает, что оно выглядело алогичным. «Общество плохо вникало в то, что жертвами терактов стало гораздо больше людей, нежели было казнено по приговорам военно-полевых и иных судов; если вполне справедливыми были указания на судебные ошибки, неизбежные при такой скорости отправления правосудия, то ведь террористы "казнили" своих жертв без всякого суда; число случайно погибших при терактах намного превосходило число невинно осужденных» (с. 303).
Свою роль в привлекательности идей терроризма сыграла также позиция части российских либералов. П.Н. Милюков, например, считал возобновление терроризма в России неизбежным, а преимущество «последователей "Народной воли"» перед социал-демократами видел и том, что они «чувствовали себя свободными воскресить наиболее грозный - террористический - способ революционной деятельности» (цит. по: с. 301). В результате такого
отношения революционеры получали не только моральную, но и весьма солидную материальную поддержку.
Автор отмечает и другую важнейшую сторону «воспитательного» воздействия терроризма - общество привыкало к насилию. «Психология гражданской войны, когда думающего по-другому стремятся не убедить, а уничтожить, сложилась задолго до ее начала» (с. 307).
Между тем, подчеркивается в книге, после 1907 г. «России вроде бы удалось остановиться на краю пропасти. Вакханалия убийств и ограблений способствовала "дегероизации" террористов больше, чем любая антиреволюционная пропаганда; раскрывшаяся провокация Е.Ф. Азефа и других адептов террора вызвали отвращение к террористическому зазеркалью. Реформы, хотя и запоздалые, позволили общественному недовольству найти легальные пути для своего выражения; возможности самореализации помимо власти и независимо от нее заметно возросли» (с. 307).
Россия изменялась разительно. В Думе заседала социал-демократическая фракция. Легально выходили оппозиционные журналы и газеты; были легализованы профсоюзы, кооперативы и другие общественные организации. Численность революционных партий сократилась в несколько раз; их руководство, оказавшееся в эмиграции, разделилось на несколько небольших группировок, спорящих между собой. «Терроризм отошел в область чистой теории, довольно вяло отстаивавшейся его адептами. В России хватало проблем и противоречий, но, казалось, преклонение перед героями террористической борьбы русское общество изжило» (с. 308). Однако, подчеркивается в книге, осталась привычка к насилию, остались «кадры», успешно претворявшие в жизнь идеи массового террора или партизанской войны. Когда несколько лет спустя им выпал еще один шанс изменить мир, они его не упустили.
Разразившаяся в 1917 г. катастрофа, напоминает Будницкий, продемонстрировала, что «раковые клетки насилия, притаившиеся в общественном организме, способны к очень быстрому разрастанию при благоприятных обстоятельствах. Политические убийства, от которых "принципиально" не отказывалась ни одна революционная партия в России, стали главным аргументом в борьбе против идейных противников. Государственный террор, унесший с 1917 года миллионы жизней, имеет, - по убеждению автора, - генетическую
связь с террором дореволюционным - как лево- и правоэкстреми-стским, так и правительственным» (с. 308).
В. С. Коновалов
2017.01.012. ГАЙДА Ф.А. ВЛАСТЬ И ОБЩЕСТВЕННОСТЬ В РОССИИ: ДИАЛОГ О ПУТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ, (1910-1917). - М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2016. - 604 с.
Ключевые слова: Россия; Третъеиюнъская система; власть и общественность; политическое развитие; парламентаризм; внутренняя политика.
Книга канд. ист. наук Ф.А. Гайды состоит из введения, пяти глав («Политическая ситуация в конце 1910 - середине 1911 г. и возможности Третьеиюньской системы»; «Политический курс Коковцова: концепция "примирения" и столыпинское наследие (сентябрь 1911 - декабрь 1912 гг.)»; «Формирование альтернативных концепций политического курса (декабрь 1912 - январь 1914 гг.)»; «"Либеральная пьеса": поиски возможностей реального взаимодействия правительства и общественности (январь 1914 - июнь 1915 гг.)»; «Бремя Великой войны: власть и общественность в отсутствие конструктивных стратегий (июль 1915 - февраль 1917 гг.)» и заключения. Она снабжена обширным списком источников и литературы (архивные и документальные материалы, периодика, научные работы, публицистика, дневники, письма, воспоминания, монографии, статьи, рецензии, справочные издания), списком иллюстраций и указателем имен.
Автор рассматривает следующие вопросы.
Взаимодействие власти и общественности по важнейшим политическим вопросам времени: о парламентаризме, политических свободах, местном самоуправлении (в его политическом аспекте).
Выработка и сосуществование альтернативных концепций внутренней политики, происходившие в условиях взаимодействия власти и общественности.
Осмысление политического настоящего и будущего России и Третьеиюньской системы. Такое осмысление было теснейшим образом связано с перипетиями политического процесса. В рамках Третьеиюньской системы «впервые стало возможно устойчивое и
