CC BY
19
отвоевать свой статус ключевого актора в египетской политике» (с. 544).
Т.К. Кораев
2016.04.009. САЛЕХ А., КРЭЦШМАР Х. ПОЛИТИЗИРОВАННЫЕ ИДЕНТИЧНОСТИ, СЕКУРИТИЗИРОВАННАЯ ПОЛИТИКА: СУННИТЫ И ШИИТЫ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ ЕГИПТА. SALEH A., KRAETZSCHMAR H. Politicized identities, securitized politics: Sunni-Shia politics in Egypt // Middle East j. - Wash., 2015. -Vol. 69, № 4. - Р. 545-562.
Ключевые слова: шиизм; суннизм; «арабская весна»; политический ислам; египетская революция.
А. Салех (Институт арабистики и исламоведения, Эксетер-ский университет, Великобритания) и Х. Крэцшмар (Школа языков, культур и обществ, Лидский университет, Великобритания) анализируют попытки салафитов-египтян в период после восстания 2011 г. секуритизировать шиитскую общину1. Учитывая динамизм, с которым на новом Среднем Востоке углубляются разломы по линии границ между сектами (так авторы предпочитают обозначать различные направления в исламе), салафитские группировки в Египте умело использовали призрак шиизма в своей религиозно-политической риторике для продвижения своих конкретных интересов. Авторы исследуют рациональные основания этого дискурса, давая свою оценку взаимодействию внутренней и внешней динамики в столкновениях различных идентичностей в регионе, которые в последнее время затронули Египет.
Политические потрясения, которые в 2011-2012 гг. прокатились по всему региону («арабская весна»), не только оказали мощное формирующее и реформирующее воздействие на внутреннюю
1 Здесь и далее под секуритизацией (securitization) подразумевается имеющее политические задачи придание тому или иному сообществу, идеологии, явлению масштабов национальной угрозы, опасности для действующей власти, вызова государственной безопасности, с целью принятия соответствующих мер контрольно-надзорного или репрессивно-полицейского характера. Фонетическая форма «секуритизация» (и производные от нее) выбрана при передаче на русский язык для расподобления со специальным термином «секьюритизация», имеющим финансовые коннотации. - Прим. реф.
политику его государств, но и совпали с неуклонно нарастающим здесь разделением на суннитов и шиитов. Средний Восток начала XXI в. столкнулся с взаимосвязанными проблемами внутренней и внешней безопасности, составляющими «региональный секуритар-ный комплекс», которые дает о себе знать как прямо (soft power -курс тех или иных сект в отношении других), так и косвенно (hard power - «войны по доверенности»), как то продемонстрировал сложный пример сирийской гражданской войны. Контуры этого «регионального секуритарного комплекса» все более очевидны благодаря взаимодействию внутригосударственных, общенациональных, региональных и международных акторов, которые применяют дискурсивные приемы, основанные на бинарной (dichotomized) демаркации между «своими» и «чужими», чтобы в политических целях мобилизовать еще большую поддержку масс. Таким образом, наряду с конфликтами, сопровождающимися применением насилия, те или иные социополитические группы - сектантские, религиозные, националистические, идеологические - все чаще проявляют склонность изображать самих себя («нас») как защитников некоей аутентичной идентичности, которым угрожают чужаки, описываемые, в категориях более широкого дискурса, как Другие («они»).
Египет - настоящий ключ к арабо-исламскому миру - не составляет в этом плане исключения. С момента падения Мухаммада Хусни Мубарака страна почувствовала на себе не только открытость политической системы, но и ощутимый дискурсивный сдвиг и перемены в политике идентичности по ту сторону от прежнего бинарного дискурса «исламисты - секуляристы» в сторону новой сферы - политики сект (sectarian politics). Движущими силами этого сдвига в риторике стали новообразованные партии салафитов, которые, будучи при Анваре ас-Садате и Хусни Мубараке преимущественно аполитичными, впечатляющим образом прорвались на политическую арену в пост-мубараковский период. Отказ от политического участия как возбраняемого с религиозной точки зрения сменился после 2011 г. интенсивным почкованием салафитских общественных и партийных группировок, самое заметное место среди которых занимала «Партия света» (Хизб ан-Нур), провозглашавшая, что вовлечение в избирательную активность не противоречит ее исламистским принципам. Отныне не только салафиты, но
и копты, суфии и даже шииты вынуждены выходить на открытую арену гражданского общества, чтобы организованно защищать свои права и интересы.
С самого своего появления на политическом ландшафте и партия «Нур», и прочие салафиты заявили о себе как о мощных игроках на правом крыле «Братьев», мобилизовав значительные сегменты египетского общества вокруг своих программы и мировоззрения. Например, в 2011 и 2012 гг., на первых свободных парламентских выборах после ухода М.Х. Мубарака, «Нур» и ее союзники-исламисты завоевали не меньше четверти мандатов, заняв второе место, по опросам на избирательных участках, после «Братьев» и их коалиции, и оставив светские партийные блоки с большим отрывом на третьем месте. Более того, на последовавших президентских выборах 2012 г. партия всецело поддержала во втором туре Мухаммада аль-Мурси, чем помогла ему обойти своего соперника Ахмада Шафика, отличавшегося более секулярными симпатиями. С того времени «Нур» пережила немало испытаний и треволнений, вызванных внутренними распрями: в 2013 г. несколько отколовшихся от нее членов основали конкурирующую с ней партию «Родина» (Хизб ал-Ватан). В том же году военный переворот покончил с недолговечным правительством М. аль-Мурси и привел к запрету «Братьев» и аффилированной с ними Партии свободы и справедливости (ПСС), которые были квалифицированы как террористические организации. Весь этот бурный промежуток времени «Нур» обдумывала свою политическую траекторию, которая, в конечном итоге, вывела ее к сближению со светской оппозицией и генералами против аль-Мурси и «Братьев», что обеспечило ее выживание и позволило выйти из кризиса в числе весьма немногих сохранивших свое влияние исламистских фракций или партий в египетской политике, наряду с «Родиной» (Ватан) и «Сильным Египтом» Абд аль-Мунима Абу-ль-Футуха.
Салех и Крэцшмар утверждают, что «арабская весна», переменив политические структуры на внутригосударственном и общерегиональном уровнях, создала почву, благодаря которой такие силы, как египетские салафиты (в частности, «Нур»), получили возможность играть важную роль в политизации, секуритизации и мобилизации масс, что делает их способными играть собственную роль в борьбе за власть в стране. Обретению политической леги-
тимности служат самые разные механизмы, чаще всего использование (с узкосектантских позиций) антишиитской риторики и акций. Салафиты Египта, в принципе, демонстрируют влияние регионального тренда, заключающегося в усугублении раскола и взаимного неприятия между суннитами и шиитами, которое, в собственных целях, подпитывают различные организации - как государственные, так и негосударственные. Пример тому - непрекращающееся противоборство за доминирование в регионе между Саудовской Аравией и Ираном, которое своими сектантскими (точнее - конфессиональными) обертонами ужесточает суннитско-шиитское разделение, особенно там, где имеются многочисленные и политизированные общины шиитов (Ирак, Ливан, Йемен, Бахрейн).
В контексте возрождения салафитских настроений в Египте и эксплуатации конфессионально мотивированной риторики примечательно, что, в отличие от многих государств в регионе, где представлены приверженцы самых разных сект и направлений ислама, шииты составляют лишь менее 1% населения страны, что делает их потенциальную политическую роль в послереволюционном правопорядке по определению незначительной. «С точки зрения демографии, можно утверждать, что шииты в Египте не представляют серьезной, а возможно - и вовсе никакой, опасности для яркого и традиционно устоявшегося образа суннитской идентичности страны. Кроме того, ни в настоящем, ни в недавнем прошлом, шиитские группы в Египте никогда не претендовали ни на какое участие в политической власти и не вовлекались в противостояния вокруг экономических ресурсов. Иными словами, шииты в Египте не могут служить источником какой бы то ни было ощутимой угрозы, как экономического, так и политического характера, для суннитов. За последнее время, с учетом того, что Египет уже более трех десятилетий не поддерживает полноценных дипломатических отношений с Ираном, крохотное шиитское сообщество в Египте стало еще более деполитизированным и неспособно завязать прямых контактов с крупнейшей исламской республикой земного шара, чьей официальной религией является шиизм» (с. 547). Таким образом, нельзя говорить о формальной аффилиации шиизма в Египте с Ираном. Несмотря на неспособность шиитской общины как бы то ни было угрожать господствующей суннитской идентичности
Египта, новорожденные салафитские партии, включая «Нур», всячески силятся изобразить ее как источник опасности, делая шиитов объектом конфессионального антагонизма. Не останавливаясь на этом, салафиты зачастую делают из шиизма в Египте угрозу общественному порядку, побуждая некоторых из своих приверженцев к актам насилия против членов шиитского сообщества.
Черпая материал из целого ряда письменных источников и свидетельств, собранных в ходе полевой работы в Египте и Иране, авторы прибегают к концептам «секуритизации» и «социетальной безопасности» для разработки аналитического инструментария в целях ответа на вопрос: почему и как шиитов описывают как Другого и каким образом, усилиями салафитов, происходит их секури-тизация в пост-мубараковском Египте. Они приходят к выводу, что движущими факторами такой секуритизации являются: 1) нарастающее отчуждение между суннитами и шиитами в регионе в целом, частью которого является соперничество между саудовцами и иранцами; 2) желание салафитов представить самих себя в качестве политической и идеологической альтернативы «Братьям»; 3) расчет на мобилизацию массовой поддержки и обретение религиозной легитимности в египетском обществе после 2011 г.
Проливая свет на ранее слабо изученные аспекты суннитско-шиитского конфликта в современном Египте, Салех и Крэцшмар показывают, как даже преимущественно суннитское общество оказалось под воздействием встречных течений в конфессиональной политике региона. Тщательное исследование сектантского дискурса салафитских партий облегчит, как они полагают, лучшее понимание внутренней и внешней динамики, задающей главные параметры растущей конфликтности на Среднем Востоке и обусловленной курсом на «очуждение» (оШеп^). Это особенно важно ввиду постоянного развития риторики подобного рода и связанных с ней насильственных и конфликтных практик в Сирии, Ираке, Ливане, Бахрейне и Йемене.
Первая часть статьи посвящена теоретическому осмыслению поставленной проблемы, прежде всего, определению и разъяснению теории секуритизации и ее релевантности выдвинутым аргументам. Секуритизация, а также ее антоним - десекуритизация (т.е. вывод того или иного вопроса «из категории имеющих внеочередную и чрезвычайную важность в пределы нормального для сферы
политического пространства торга и соглашения») - понимаются «как оперативные и в высшей степени адекватные» для рассматриваемой темы концепты. Выходя за рамки «конвенциональной реа-листской парадигмы», в которую укладывается «внимание международного сообщества, сфокусированное на государственной безопасности Египта», авторы предлагают глубже исследовать концепт безопасности, через призму ее понимания как «социеталь-ной» (т.е. «отражающей способность общества сохранять свои сущностные характеристики в изменившихся условиях или при реальной угрозе его существованию»). «Государствоцентричный подход реалистов, считаем мы, не способен не только предсказать, но и объяснить, почему и каким образом так называемая «арабская весна» и последовавшая за ней и широко распространившаяся нестабильность в межгосударственной сфере (intra-state insecurity) наступили и продолжают расширять свое воздействие на Среднем Востоке», а также «бессилен как-либо осмыслить внутренние и транснациональные конфликты в регионе, порожденные вопросами идентичности, как, например, взлет социетального этносектантства (societal ethno-sectarianism) и влияние акторов негосударственного типа». Своей нетрадиционной интерпретацией тех вызовов, что встали перед средневосточным регионом, авторы стремятся «понять влияние политического климата, установившегося после арабской весны, на сектантские конфликты в регионе, изучая негосударственные и невоенные аспекты критически важных проблем безопасности» (с. 550).
Во второй части статьи авторы анализируют то, как конструируется и секуритизируется суннитско-шиитский разлом в регионе вообще и в Египте в частности. Для того что обрести легитимность в глазах широких масс населения, салафиты взяли курс на секуритизацию шиитской идентичности, целью которого является создание образа Чужого. Тем самым они стремятся политизировать сектантскую идентичность, что позволит им мобилизиро-вать суннитов против шиитов как в Египте, так и за его пределами.
Еще в середине X - середине XII в. долиной Нила правили Фатимиды - династия шиитов-исмаилитов, что способствовало «некоторому знакомству египтян-суннитов с шиитской мыслью и даже к принятию ряда общих с шиитами преданий» (особенности отмечания рождества Пророка Мухаммада и бракосочетаний, раз-
дача праздничных сладостей, пост в дни 'ашура', считающиеся у шиитов траурными, и приготовление на разговение после него особых блюд и т. д.). Однако нарратив о мирном сосуществовании и исторически сложившемся взаимодополнении суннизма и шиизма поставили под сомнение (причем и словом, и делом) уже в 2010-е годы «Нур» и ее салафитские единомышленники в своем стремлении ассоциировать шиитское направление с режимом в Тегеране и, напротив, диссоцировать его с исламским контекстом, т.е. представить его исповедников неверными, отвергающими Пророка и поклоняющимися Али, оскорбляющими значимые фигуры среди основателей мусульманской общины, заключающими временные браки (мут 'а).
Третья часть статьи ставит своей задачей понять природу бинарного механизма «мы - они», которым салафиты пользуются, чтобы демонизировать шиитов в Египте и регионе, как в политической, так и в теологической перспективе. «Усиление антишиитской риторики салафитских элит в постмубараковском Египте невозможно, конечно, адекватно понять, безотносительно всепроникающей природы политики идентичностей в регионе. Социеталь-ный уклад региона, транснациональная природа идентичностей и незавершенные процессы формирования национальных государств сделали этот регион особенно уязвимым к интернационализации конфликтов. Идентичности не являются ни органическими, ни автохтонными, хотя именно такими их часто рисует массовый (popular) дискурс. Напротив, идентичности эластично конструируются, политизируются, мобилизируются и могут синхронно перехлестывать через искусственно проведенные границы. Это тем более подчеркивает важность транснациональных идей и идеологий на Среднем Востоке, где ряд государств сталкивается с неким общим набором вызовов своей безопасности. Вопросы политики и безопасности на Среднем Востоке никогда не были исключительно национальными, а их внутренние и внешние аспекты всегда были тесно переплетены. Так называемая "арабская весна" продолжила сдвиг от конфликтов, связанных с межгосударственными отношениями (inter-state), к тем, что переходят в плоскость внутригосударственной безопасности (intra-state security). Политизация иден-тичностей и секуритизация политики - это стратегии, которые те или иные общественные группы принимают для завоевания леги-
тимности и удержания власти. Так, поиски легитимности (^Ш-шасу-8еек1^) заходят по ту стороны от государственных границ» (с. 557-558).
К факторам, способствовавшим политизации разделения мусульман на суннитов и шиитов и «очуждения» первыми вторых, следует отнести, в первую очередь, иранскую революцию 1979 г., ирано-иракскую войну 1980-1989 гг., расширяющийся с 2003 г. разлом между исповедниками обоих направлений ислама в Ираке, разразившийся в 2011 г. сирийский кризис, неоднозначная проблема присутствия «Хизбаллах» в Ливане, да и пресловутое вмешательство ИРИ во внутренние дела других арабских государств, со значительной долей шиитского населения, включая Бахрейн и Йемен - те самые сдвиги в геополитике региона, которые зачастую именуют «шиитским возрождением» или нарождением «шиитского полумесяца». Наряду с ядерными амбициями Ирана, такое развитие событий предоставило повод для роста озабоченности среди суннитских государств относительно собственной безопасности. Иран, в глазах многих неразрывно ассоциирующийся с шиизмом, и его претензии на гегемонию, как можно предположить, оправдывал многие из этих опасений, что способствовало росту антииранских настроений по всему арабскому миру, многие государственные учреждения, общественные движения, партийные объединения и спутниковые каналы которого транслировали откровенно «антишиитский мессидж».
Конфессионально мотивированная риторика превратилась в один из методов, применяемых суннитскими государствами и общественными силами, чтобы сдерживать продвижение шиитов во власть по всему Среднему Востоку. Частью этой стратегии сдерживания, очевидной как на национальном, так и на социетальном уровне, является курс, проводимый, прежде всего, суннитскими режимами, имеющими среди своих граждан более или менее многочисленные шиитские сообщества, как, например, ОАЭ и Катар, не говоря уже о Бахрейне, но, прежде всего, Саудией - основным спонсором салафитских групп. Он направляется одновременно по двум векторам: 1) «очуждение» шиитов в социальной сфере; 2) региональная дипломатия, нацеленная на недопущение нормализации взаимоотношений Тегерана с другими арабскими государствами, где большинство составляют сунниты.
Интересно, что, сами пользуясь поддержкой монархий из Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ), салафиты вышли за рамки критики иранского покровительства шиизму в регионе и, «чтобы надежнее секуритизировать / политизировать Другого» (с. 559), не чураются и риторики этнорелигиозного порядка, обличая тегеранский режим за подавление его собственных меньшинств - не только суннитов, но и арабов вообще (хотя подавляющее большинство арабоязычного населения иранского остана Хузестан, который в арабском мире лучше знают как Ахваз, исповедует шиизм). Таким образом, «наступательно-оборонительная природа сектантского дискурса, поставленного на вооружение салафитами и другими исламистами в Египте, идет дальше простой критики шиизма и режима в Тегеране в сторону защиты суннитского ислама в Иране и за его пределами» (с. 560).
Антишиитская и антииранская риторика египетских салафи-тов постмубараковской эры видится Аламу и Крэцшмару как «диверсионная тактика для достижения внутриполитической легитимности и поддержки», где как враг номер один и угроза суннитской идентичности Египта выступает уже Иран, а не Израиль, которому традиционно отводили место главного недруга как арабско-националистический, так и исламистский дискурсы. Причина в том, что «во-первых, Израиль слишком силен, чтобы иметь с ним дело, во-вторых, салафиты не хотят казаться противниками Запада» (с. 560).
В поисках Чужого вовне, салафиты, таким образом, выбрали Иран в качестве естественнее и легче всего определяемого врага, тем более что это, бесспорно, наиболее изолированное и секурити-зированное государство в регионе (если не считать Израиля), которое окружают могущественные суннитские конкуренты, влиятельные как на региональном, так и на международном уровне. Мишенями салафитского дискурса становятся не только Тегеран, но и другие «про-шиитские» режимы (Багдад и Дамаск), а также шиитские сообщества.
Ухудшение и без того хрупких взаимоотношений Каира с Тегераном тесно связано с соперничеством Ирана и членов ССАГПЗ. Динамика настоящего момента в жизни региона, в частности амбиции иранцев, вносят серьезный вклад в разделение между суннитами и шиитами и тем более обостряют его. В ответ на поощрение
Ираном «шиитского ревивализма переходного типа» (transitional Shi'a revivalism), салафиты в Египте и по всему Среднему Востоку (прежде всего там, где имеется суннитское большинство) стремятся сдержать его растущее влияние через секуритизацию шиитских меньшинств. Поэтому риторика исламистов-суннитов в отношении шиитов руководствуется интересами как внешних, так и внутренних акторов: салафиты противились и противятся нормализации ирано-египетских дипломатических контактов. Недавняя сделка между ИРИ и Западом по ядерному вопросу многими в арабском мире воспринимается как угроза дальнейшего усиления позиций Тегерана, которое подольет еще больше масла в огонь приобретающей региональные масштабы «войне по доверенности», которая ведется по сектантским рубежам между ним и Эр-Риядом. Чтобы сдерживать притязания Ирана на региональную гегемонию и его потенциал «мягкой силы» (soft power), салафитам остается только нападать на шиизм, в котором они видят его единственный инструмент для расширения своего могущества.
Завершается статья, в рамках задачи изучения связей между проблемами внутренней безопасности и их внешними причинами и последствиями, очерком более масштабных конфликтов на Среднем Востоке, вызванных проблемами идентичности и влияющих на усиление межконфессионального разделения в Египте, где свою (более или менее важную, смотря по обстоятельствам) роль играют акторы из-за пределов региона.
Суннитско-шиитские междоусобицы не внове ни Египту, ни региону в целом, а разжигание их нельзя возлагать на совесть одних салафитов. Новым, однако, можно считать возвышение сала-физма как политической силы в стране после «арабской весны» и использование некоторыми из молодых салафитских партий конфессионально (собственно - сектантски) окрашенного дискурса, частью которого является более или менее умелое конструирование суннизма как точки отсчета (угрожаемого) и секуритизация шиитской общины как Чужого (угрожающего). Этот процесс секуритизации разворачивается в вербальных актах (speech acts), применяемых секуритизирующими акторами (securitizing actors) - са-лафитами, чтобы мобилизировать население перед лицом предполагаемой угрозы - шитов - и защитить точку отсчета - суннитскую идентичность.
Салех и Крэцшмар видят свою задачу в нахождении рациональных оснований салафитского конструирования образа шиитов в Египте как угрозы безопасности страны (при том, что шиитская община не может сама по себе представлять ни демографической, ни политической опасности для местной мощной суннитской традиции) и полагают, что два фактора дали салафитам шанс политизировать, а впоследствии и секуритизировать египетских шиитов и шиизм:
1) вакуум власти после низвержения Х. Мубарака, который открыл салафитам, наравне со светско-националистическими и умеренно-исламистскими группами, путь к возвышению на политической арене как альтернативе, прежде всего, «Братьям» в роли истинных защитников суннитского наследия Египта;
2) постоянно растущее взаимное неприятие суннитов и шиитов на Среднем Востоке, которое, подпитываясь непрекращающимся ирано-саудовским противоборством, позволило салафитам-египтянам успешно прибегать в политических целях к конфессиональной риторике.
Подавая самих себя как альтернативу светским националистам и другим группам суннитов-исламистов (например, «Братьям»), египетские салафиты с 2011 г. пытались завоевать легитимность среди народных масс, избрав курс, построенный на бинарном противопоставлении «нашего» (ш-пе88) «чужому» (оШег-пе88). Это достигалось через проработку египетской идентичности, основанной на суннизме, в качестве базового ориентира в определении безопасности (она якобы находилась под угрозой и нуждалась в защите от Других, включая коптов, шиитов, суфиев и египтян-секуляристов). При этом секуритизация шиизма в Египте - это далеко не просто предмет внутриполитических или религиозно-политических дискуссий. Это, скорее, результат столкновения политических идентичностей и конкуренции с применением «мягкой силы», которые идут по всему Среднему Востоку. Региональные амбиции Ирана и приход шиитских группировок к власти в ряде стран арабского мира начиная с 2003 г. весьма поспособствовали убедительности салафитской риторики в «очуждении» шиитов и Ирана. Это особенно важно, поскольку суннитские арабские государства жаждут изолировать своего иранского соперника и ограничить влияние ИРИ, распространяющееся на шиитские общины в их
собственных пределах. Как считают авторы, «такая секуритизация Другого, в данном случае шиитов, в большой мере увенчалась успехом, как стало заметно по расширению антишиитской риторики и политического насилия, осуществляемого в отношении членов этого меньшинства. Присутствие шиитов в Египте, таким образом, было политизировано, и существует вполне реальная опасность того, что продолжающийся в соседних странах региона суннитско-шиитский конфликт, а также антишиитская агитация салафитов в Египте, цель которой - политические дивиденды, только подогреют сектантски мотивированное насилие в стране» (с. 562).
Т.К. Кораев
2016.04.010. ЛАДЖАЛЬ Т., БЕНСАИД Б. СУФИЗМ И ПОЛИТИКА В СОВРЕМЕННОМ ЕГИПТЕ: ОЧЕРК ПОЛИТИЧЕСКОГО УЧАСТИЯ СУФИЕВ В ПРЕД- И ПОСТРЕВОЛЮЦИОННЫХ РЕАЛИЯХ (ДО И ПОСЛЕ ЯНВАРЯ 2011 г.).
LADJAL T., BENSAID B. Sufism and politics in contemporary Egypt: A study of Sufi political engagement in the pre- and post-revolutionary reality of January 2011 // J. of Asian and Afr. studies. - L., 2015. -Vol. 50, № 4. - Р. 1-19.
Ключевые слова: суфийские движения; братства; «арабская весна»; политический ислам; египетская революция.
Тарик Ладжаль (кафедра истории и исламской цивилизации, Малайский университет) и Бенауда Бенсаид (Международный исламский университет Малайзии) напоминают, что, по мнению экспертов по суфийским движениям, последние играют довольно значимую и даже критически важную роль в формировании политических сил нового типа на карте Ближнего Востока после «арабской весны». Это особенно верно применительно к одному из наиболее динамичных очагов суфизма в мусульманском мире, Египту, где проживает рекордно большое число приверженцев этого течения ислама - более 10 миллионов. Однако уже через год после египетской революции развитие ситуации продемонстрировало, что суфии так и не смогли обрести устойчивое положение на политической арене новой эры. Авторы обсуждают ограничения и трудности, с которыми суфии столкнулись при участии в египетской политике и отдельно фокусируются на их историческом опыте
