CC BY
24
ФОРМАЦИИ. ЦИВИЛИЗАЦИИ. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
2016.03.001-006. ЦИВИЛИЗАЦИИ / РАН. Отд-ние ист.-филол. наук. Ин-т всеобщей истории; Отв. ред. Чубарьян А.О. - М.: Наука, 2015. - Вып. 10: Модернизация и цивилизационные вызовы в XXI в. - 271 с. - Библиогр. в конце ст. (Сводный реферат).
Из содержания:
2016.03.001. ХОРОС В.Г. Модернизация в цивилизационном анализе. - С. 7-15.
2016.03.002. МУХИН О.Н. «Больше модернов, хороших и разных?»: Специфика модернизации в незападных обществах. - С. 1630.
2016.03.003. АЛАЕВ Л.Б. Модернизация или «опора на собственные слабости»? - С. 31-51.
2016.03.004. СЛЕДЗЕВСКИЙ ИВ. Культурные и научные основания теории модернизации. - С. 52-78.
2016.03.005. ШЕМЯКИН Я.Г. Модернизация как процесс межци-вилизационного взаимодействия.
2016.03.006. ГОРДОН А.В. Восток: от классической к постклассической модернизации. - С. 147-178.
Ключевые слова: модернизация; цивилизации; «вторая мо-дерность; Китай.
Очередной выпуск сборника «Цивилизации» в рамках научного межинститутского проекта «Цивилизации в глобализирующемся мире» посвящен преимущественно методологическим и теоретическим аспектам модернизации на современном этапе мирового цивилизационного процесса.
В.Г. Хорос (д-р ист. наук, руководитель Центра проблем развития и модернизации ИМЭМО, Руководитель научного межинститутского проекта «Цивилизации в современном мире») (001)
определяет модернизацию как «переход от традиционного, добур-жуазного общества к современному, от аграрного к индустриальному. Это длительный исторический процесс - примерно с XVI в. по настоящее время, причем для многих стран он еще не завершен. А на Западе и в Японии индустриальное общество массового потребления создано, там идет переход к постиндустриальному обществу, поэтому там термин "модернизация" уже не годится» (001, с. 8).
Традиционное доиндустриальное общество было основано на простом воспроизводстве, ремесленно-ручных технологиях, об-щинно-корпоративистских ценностях, почтении к авторитету и возрасту, ориентации на прошлое и его повторение. Оно являло собой «поддерживающуюся неизменность». Конечно, общество изменялось, но это происходило по большей части спонтанно, не вытекая из сознательных целей людей.
Современное, индустриальное общество, напротив, можно определить как «самоподдерживающуюся изменяемость». Человек в нем способен воспринимать постоянные сдвиги в технологии, стандартах потребления, правовых нормах и ценностных ориента-циях и инициировать их. Возникает качественно иной тип общества, который несет с собой и новые проблемы.
Модернизация - комплексный процесс. Она охватывает все сферы - экономику, социальную жизнь, политику, право, культуру. Изменения в этих областях связаны между собой и могут взаимно стимулировать друг друга. Но эти изменения могут и не вполне стыковаться. Если, например, экономические сдвиги не сопровождаются политическими изменениями или введение новых законов и «правил игры» противоречит сложившимся представлениям в обществе, тогда развитие наталкивается на препятствия, модернизация оказывается лишь частичной, неполной.
Модернизация в цивилизационном анализе - это, прежде всего, фиксация изменения тех или иных ценностей и институтов. Определение Хоросом цивилизации исходит из соотношения и различения понятий цивилизации и культуры. Культура - это весь комплекс смыслов и ценностей, имеющих хождение в том или ином социуме. Цивилизация же - «это как бы "оплотневшая", кристаллизовавшаяся культура, "осевшая" в некоторых долговременных ценностях и мыслительных парадигмах, прошедших тест на прочность, на длительность и потому в некотором смысле "усред-
ненных" и так или иначе общезначимых. Кроме того, цивилизация -это не только ценности, но и институты, т.е. определенные учреждения и организационные кластеры как формы реализации соответствующих ценностей» (001, с. 9).
Модернизация - это естественно-исторический процесс. В любом традиционном обществе со временем сами собой происходят изменения, которые в той или иной степени могут образовывать предпосылки модернизации. Наиболее яркий пример - Китай в эпохи Сунской и Минской династий (Х1-ХУ вв.), когда в стране наблюдался заметный экономический рост, множились технические изобретения, был построен флот, который потенциально был готов, подобно европейскому, к Великим географическим открытиям, происходила рационализация управления. Все эти изменения происходили на базе внутренних культурных ресурсов, практически без влияния извне. Почему указанные изменения не переросли в настоящую модернизацию - это вопрос другой (связанный с «самодостаточностью» китайской цивилизации и присущей ей склонностью к изоляционизму). По другим цивилизациям симптомы или признаки «самомодернизации» также обнаруживаются, хотя, возможно, менее ярко или отчетливо по сравнению с китайским примером.
«Самомодернизация» впервые и в полной мере получилась в западноевропейской цивилизации. Она и образует первой эшелон всемирного процесса модернизации.
Для него характерно, во-первых, длительное, постепенное становление новых общественных институтов, элементов буржуазной формации (мануфактур, бирж, акционерных кампаний, парламентских учреждений и пр.). Во-вторых, определенная органичность процесса - относительная преемственность, вырастание новых идей и институтов из традиционных отношений. В-третьих, социокультурное единство и взаимосвязанность европейских стран, в силу чего факторы становления буржуазного общества воспроизводились снова и снова.
В других регионах модернизация проходит со значительным опозданием и обладает существенными особенностями по сравнению с первым эшелоном. Дело не только в сдвинутых (на столетия) сроках развертывания модернизации, но и в меньшей степени ее органичности, в более слабых внутренних предпосылках. Импульс
развития в большей мере исходит извне - от мирового Центра, ушедшего вперед Запада, который становится не только примером, но и угрозой для отставших стран. Эти страны, могут использовать уже имеющиеся, готовые достижения «передовиков» - в технике, организационных формах, культуре. Однако проблема заключается в том, чтобы совместить свои традиционные структурные ценности с этими достижениями «привить» их на собственную цивилизаци-онную почву - причем в короткий исторический срок по сравнению с веками европейской эволюции.
Среди обществ запоздалой модернизации можно выделить второй эшелон - крупные страны, осуществлявшие модернизацию и капиталистическое развитие на независимой национальной основе (Россия, Япония, Турция, некоторые государства Латинской Америки). Это - «полупериферия» если использовать термин ми-росистемной теории И. Валлерстайна. Ее модернизационный старт начинается примерно от начала XVIII и до середины XIX в.
Третий эшелон модернизации - это так называемые развивающиеся страны Азии Африки и Латинской Америки - «третий мир». Это - мировая периферия, которая изначально интегрировалась в общемировой процесс модернизации через систему колониализма и зависимости, в качестве сырьевого придатка к Центру. Разделяя со вторым эшелоном ряд черт запоздалого развития, страны «третьего мира» обладают и большой спецификой. Модернизация здесь осуществляется в эпоху обострения глобальных проблем человечества. Демографический, ресурсный, экологический и продовольственный кризисы становятся для этих государств объективными ограничителями развития.
Объединяет эти группы стран то обстоятельство, что модернизация в них проходят при значительном, порою решающем влиянии внешнего фактора, иначе сказать, включает вестернизацию, заимствование тех или иных форм, ценностей и институтов европейской цивилизации.
Успешная модернизация - это всегда синтез традиционных и современных элементов. Именно такой синтез имел место в процессе модернизации первого эшелона европейской цивилизации.
Синтез традиционного и современного происходит и в странах «вторичной» и «третичной» модернизации. Здесь он еще более важен и труднее осуществим, поскольку «опоздавшая» модерниза-
ция должна проходить в более короткие исторические сроки и при наличии менее сложившихся цивилизационных предпосылок. Поэтому успешность модернизации еще более требует эффективности указанного синтеза. Наиболее убедительны на этот счет: Япония второй половины XIX, Тайвань и Южная Корея второй половины ХХ в., нынешний Китай, некоторые страны Юго-Восточной Азии.
Менее удачным был этот синтез в ряде других незападных стран. Так, подражательное заимствование принципов экономического либерализма в Латинской Америке XIX и до середины ХХ в. привело к закреплению ее отсталости, обернулось выгодой лишь для европейского и североамериканского промышленного экспорта и местной латифундистской и торговой олигархии.
Еще более очевиден пример посткоммунистической России, где попытка прямолинейной вестернизации, внедрения ценностей и институтов рыночного либерализма, индивидуализма и торопливое возведение структур имитационной демократии привели к экономическому коллапсу, олигархическому капитализму и дискредитации демократических ценностей.
В этот ряд можно поставить и насаждение США и их союзниками демократии силовыми методами в исламском мире, игнорируя цивилизационные традиции данного региона.
Глобализация вносит существенные коррективы в мировой модернизационный процесс. Сегодня вестернизация в качестве воздействия стран Центра на периферию все больше превращается в попытку формирования наднационального, мирового управления со стороны Запада.
Процессу модернизации всегда была присуща амбивалентность - в смысле присущей ему неравномерности, развития одного сектора экономики и общества за счет других, возникновение на этой почве разного рода диспропорций и проблем, что создавало раскол в модернизирующемся социуме. Сегодня можно говорить об усиливающемся размежевании (иногда и настоящем расколе) политических элит в странах Юга и Востока под влиянием глобализации: их размежевании на адептов глобализации, прозападно настроенных деятелей, разделяющих принципы неолиберализма, и национально ориентированных политиков или представителей бизнеса. Первые уверены в том, что рыночная среда, единая для всех субьектов мирового экономического пространства при минималь-
ном вмешательстве национальных государств и умелом дирижировании со стороны международных финансовых центров, наднациональных экономических организаций (МБРР, МВФ, ВТО) обеспечит всему миру процветание. Вторые полагают, что отдельные государства или регионы имеют свои особенности и интересы, которые нельзя унифицировать в едином своде общих «правил игры», которые к тому же выработаны по своим лекалам, для себя и в своих интересах - наиболее развитыми государствами.
В идейно-культурном плане воздействие глобализации на незападный мир также противоречиво. Лозунги демократии, свободы, прав человека и т.п. зачастую компрометируются действиями правящих элит самих западных стран - двойными стандартами их применения, прессингом в отношении «несогласных», далеким от действительной демократической толерантности, наконец, прямыми силовыми методами в отношении тех или иных непокорных стран.
Достаточно сомнительны и те ценности, которые несет миру инициированная Западом глобализация, так сказать в позитивном плане, - гипертрофированный индивидуализм, культ денег и богатства, потребительство как смысл жизни. Они вступают в противоречие с национальными традициями многих стран и регионов, так же как унифицирующе-нивелирующий пафос глобализации с ее лозунгами «единый мировой цивилизации» и «общечеловеческих ценностей».
Все это привносит новые моменты в проблему соотношения модернизации и вестернизации в современном мире, учитывая ее цивилизационный контекст. «Сегодня, - заключает Хорос, - становится все более актуальной задача поиска успешных национальных моделей модернизации в незападных странах в ситуации, когда на самом Западе проступают черты цивилизационного кризиса. Это не значит, что вестернизация в каких-то ее элементах (демократия, рыночная экономика, правовое государство...) утрачивает свое значение. Но сегодня еще более ясно, что эти элементы или понятия должны быть «посажены на собственную почву; что возможны и другие модели модернизации по сравнению с западной. И сейчас поиск таких моделей активно идет в некоторых странах (например, в Китае и Бразилии)» (001, с. 14).
О.Н. Мухин (д-р ист. наук, Томский государственный педагогический университет, кафедра всеобщей истории) (002) считает, что введенное Ш. Эйзенштадтом понятие «множественных модер-нов», ставшее лозунгом «второй плюралистичной редакции» теории модернизации, «фактически поставило вопрос о дальнейшем существовании этой теории как эвристически ценной исследовательской конструкции. В современной литературе существует масса вариантов трактовки термина «модернизации» - от самого широкого - способность общества к ускоренному самоусовершенствованию до привязанного к одной ключевой характеристике. Возникает ощущение, что в понятие модернизации можно «втиснуть» любые подвижки, происходившие в той или иной стране в Новое и Новейшее время... Без четко определенного перечня характеристик понятие модернизации становится избыточным» (002, с. 16-17).
Базовой моделью теории модернизации стали процессы, проходившие на Западе в XVI - первой половине XX в. (время генезиса и господства общества модерна). Можно выделить три основных процесса: индустриализация, демократизация и рационализация. Именно эти процессы и связанные с ними явления, копировались или вызывали желание копировать их в незападных странах. Основные параметры западной цивилизации стали казаться элите восточных государств более привлекательными, нежели собственные. Для данного случая употребляется специальное понятие «догоняющей модернизации», основными характеристиками которой являются ведущая роль государства, выборочность аспектов заимствования и поверхностность результатов.
Таким образом, полагает Мухин, «наиболее логичным представляется понимать под модернизационными процессами, протекавшие как на Западе, так и в незападных странах в XVI - первой половине ХХ в. и включавшие указанную триаду как идеальный тип» (002, с. 19).
Предлагаемая трактовка не является полной противоположностью концепции «множественных модернов», которая предлагает учитывать при анализе модернизационных процессов в незападных обществах локальную специфику. Ведь специфика предполагает общую основу с некими добавлениями или видоизменениями. И в любом случае речь всегда идет (пусть часто и в имплицитной форме) о вариациях на тему «западного модерна». В рамках предла-
гаемой версии речь должна идти об обязательном присутствии всех элементов триады, каждый из которых при этом может иметь специфический «налет» местных традиций. Лучший пример такого пути модернизации - Япония, которая явила все основные черты современности в ее западном варианте (капиталистическая индустрия, демократия, рационализм), при этом сохраняя те или иные черты традиционности. Так, отличительной чертой производственных отношений здесь является практика пожизненного найма, восходящая к патерналистской форме социокультуры.
Мухин особо подчеркивает, что речь идет вовсе не о признании западного пути в качестве идеальной модели развития, но о том, чтобы устранить однозначное тождество понятий «модернизированное общество» и «современное общество». В результате удается снять большинство противоречий при применении теории модернизации к конкретным историческим реалиям, а также скорректировать представления о сегодняшних задачах развития незападных обществ.
Принятие четкого определения модернизации как идеального типа, основанного на базовых характеристиках общества модерна (капитализм, демократия и рациональность), позволит, по мнению Мухина, более адекватно оценивать результаты процессов модернизации в незападных обществах. При этом следует учитывать следующие аспекты: «далеко не всегда имеющие место модернизаци-онные процессы заканчиваются переходом общества к стадии модерна; переход может совершиться лишь в том случае, если западные заимствования примут в данном конкретном обществе органические формы; констатировать успешность модернизации можно лишь тогда, когда трансформация по всем требуемым направлениям (индустриализация, демократизация и рационализация) свершается не только на институциональном уровне, то и на уровне идентичности. Для анализа тех обществ, которые в наши дни развиваются по иному пути, нежели западные страны, следует создать иные теоретико-методологические конструкции, оставив теории модернизации в качестве ее «епархии» общество модерна и его региональные и цивилизационные версии, что позволит сохранить за ней ее эвристический потенциал» (002, с. 29).
Л.Б. Алаев (д-р ист. наук, главный научный сотрудник Института востоковедения РАН) (003) понимает под модернизацией
многосторонний процесс, движение от «традиционности» к «современности», выражающееся в индустриализации, урбанизации, бюрократизации, профессионализации, рационализации, демократизации, становлении современных ценностно-мотивационных механизмов, образовательной и коммуникативной революций.
В основе теорий модернизации лежит эволюционизм, процветавший в Европе в XIX в., противопоставление традиционного («агрикультурного») и современного («индустриального») обществ. Модернизация трактовалась как простое следование отсталых стран по пути, проложенного Западом, как тотальное вытеснение традиционных институтов. Считалось, что импорт европейской технологии рано или поздно приведет к «цивилизованности» народы Азии, Африки и Латинской Америки.
Однако программы модернизации, начавшие реально осуществляться в освободившихся странах после Второй мировой войны, столкнулись с непредвиденными трудностями. Некоторые элиты новых государств стремились модернизировать свои страны, но институциональные структуры и коллективная ментальность масс зачастую оказывались не адекватными задачам модернизации. Другие местные элиты, декларируя на словах приверженность программам модернизации, в действительности заботились лишь о собственном обогащении. Все это зачастую приводило к усилению традиционных структур и лояльностей.
Трудности на пути модернизации стран Азии, Африки и Латинской Америки стали восприниматься многими политиками и учеными как «провал» стратегии модернизации. Одним из итогов разочарования в результатах модернизационных процессов явился так называемый «цивилизационный подход», который до сих пор не имеет никакого научного основания, опирается на интуицию и чувства и зачастую выливается в отказ от модернизации под предлогом ее несовместимости с «цивилизационными ценностями». В последнее время произошел переход от однозначно негативного отношения к социокультурной традиции к признанию ее определенной роли в процессе модернизации, появилась идея о разных путях развития.
Все же до сих пор доминирует понимание традиционного и современного обществ как диаметрально противоположных. Мо-
дернизация выступает как демонтаж традиционного общества, перестройки его институциональных и социокультурных основ.
Примером новых модернизационных веяний 1980-х годов может служить исследование С. Хантингтона, посвященное тенденциям развития демократии в развивающихся странах. Он полемизировал с прямолинейными схемами демократизации, согласно которым экономическое развитие непосредственно ведет к демократии. Стремясь преодолеть расхождение между теориями и реальностью (отсутствие демократии там, где она вроде бы в силу достигнутых экономических успехов уже должна была установиться; или наоборот демократизация при дефиците ее предпосылок). Хантингтон предложил концепцию «зоны перехода», в которой, по мере экономического развития, традиционным политическим институтам становится все труднее обслуживать новые функциональные потребности, что вынуждает общество делать выбор политического будущего из множества альтернатив.
«Модернизация без вестернизации» стала лозунгом восточных элит, не желающих отказываться от привычных привилегий и страшащихся радикальных перемен. Правящим элитам Юга надо защищать свою власть (политическую и духовную). Но нельзя защищать отсталость. Гораздо комфортнее защищать самобытность (на практике - все то, что мешает модернизации. Другими словами, фактически предлагается опираться на собственные слабости. Призывы сохранить именно отжившее, тормозящее: самодержавную власть, одиозные обычаи, привилегированное положение верхних слоев или духовенства.
С. Хантингтон, выдвигая тезис, что западные ценности не универсальны и не равны «общечеловеческим ценностям» и что их принятие не обязательно для модернизации и общего прогресса, приводит слова недавнего руководителя Малайзии Махатхира Му-хаммада: «Европейские ценности - это европейские ценности; азиатские ценности - это универсальные ценности (003, с. 41).
Получает распространение, «антирасистский расизм», который противопоставляет «черных» и «цветных» белым, национальные культуры - западным и готов видеть во всем незападном непререкаемый образец. Наиболее яркое явление этого порядка -идеология негритюда. Оказывается, что негру свойственны единство с природой, духовность, естественность, доброжелательность,
коллективизм. А европейцу - материализм, стремление к наживе, воинственность, индивидуализм. Негры обладают особым методом познания, основанным на интуиции и восприятии сверхъестественного, негр воспринимает мир целостно.
Сейчас негритюд, кажется, отброшен. Но многие страны Азии разрабатывают свой «синотюд», «индотюд», «ниппонтюд» и др.
«Цивилизационный подход» в данном случае является необходимым подспорьем. Китайский цивилизационщик Лян Шумин (1893-1988), взяв идею у Тойнби и других адептов «цивилизацион-ного подхода», открыл, что в мире существует всего три «идеальных культурных архетипа» - Индия, Запад и Китай. Они должны последовательно сменить друг друга в качестве мировых культур. Культура - это целостная система, она не может заимствовать из другой культуры отдельные элементы. В конце концов китайская культура станет универсальной, мировой (003, с. 42).
В Индии комплекс неполноценности, занесенный в индусские души английским режимом, дал на «выходе» «комплекс полноценности». Лидер индусских коммуналистов В.Д. Саваркар (1883-1996) еще в 1930-е выразил идею индусского превосходства: «Индусская мысль - исчерпала все возможности человеческого мышления». Современные идеологи этого направления утверждают, что некогда весь мир принадлежал индусам и в будущем должен принадлежать им же (003, с. 43).
В арабских государствах даже далекие от фундаментализма писатели и ученые наделяют ислам и арабизм особыми ценностями и цивилизационными качествами. Они создают «научные» подкрепления традиционной мусульманской враждебности к неверным.
Наиболее реалистичные из современных восточных мыслителей понимают, что для полноправного вхождения восточных обществ в общемировую цивилизацию недостаточно просто привнести туда свои накопленные столетиями духовные богатства, а нужно серьезно поработать с целью придания им общечеловеческого значения.
Японский ученый Китахара, например, предлагает сторонникам сохранения идентичности подумать о том, чтобы их национальные (цивилизационные) ценности были 1) повсеместно приняты как ценности и 2) функционально эффективны, т.е. давали
возможность дальнейшего развития и модернизации. «В чем мы нуждаемся - это в собственных постоянных и продуманных усилиях по рафинированию нашей культуры до уровня универсальной гуманитарной ценности, даже путем пересмотра слабых мест и дефектов нашей культуры» (003, с. 46).
Когда-то экономисты образно представляли себе мир в качестве сочетания «мировой фабрики» и «мировой деревни». Сейчас ситуация изменилась. Ныне в мире существует трехчастное деление: постиндустриальные экономики, индустриальные придатки постиндустриальных экономик и аграрно-сырьевые придатки индустриальных экономик.
Появление постиндустриальных экономик - это как переход на другую орбиту. Переход от модели экономики роста путем увеличения потребления сырья, ресурсов, рабочей силы к развитию путем ресурсосбережения и трудосбережения на основе приращения знания. Самые быстрорастущие страны Азии находятся на этапе индустриализации. Отвечая на вопрос, смогут ли Китай или Индия стать локомотивами мировой экономики, Алаев считает, что такой сценарий пока не просматривается. «Успехи этих стран объясняются и состоят в том, что их экономики приспосабливаются к рынку капитала, созданного не ими, и в том, что они используют, развивают достижения Запада. Способность перенимать и развивать - это великое качество. Но оно не обеспечивает движения по "особому", "специфически цивилизационному" пути. Китайский эксперимент покажет, можно ли модернизироваться авторитарными средствами без вестернизации политического строя. И можно ли преодолеть грань между индустриальным и постиндустриальным обществом в условиях, когда постиндустриальный мир уже существует» (003, с. 47-48).
И. В. Следзевский (д-р ист. наук, заведующий центром циви-лизационных и региональных исследований в Институте Африки РАН) (004) исследует роль, структуру и эволюцию теории модернизации.
Идеи социальных преобразований по модели модернизаци-онных сдвигов уходят своими корнями далеко в глубь истории новоевропейской цивилизации, в мировосприятие эпохи европейского Ренессанса и особенно эпохи Просвещения.
Но как сфера специального научного дискурса они приобрели значимость и актуальность примерно с середины ХХ в., когда идеи модернизации выделились из комплекса более общих теорий развития и начали быстро превращаться в сравнительно самостоятельные научно-теоретические концепты. Если первым толчком к развитию концептов модернизации (разграничению и противопоставлению современного и традиционного типов общества) стали огромные сдвиги в Европе XIX в., связанные с промышленной революцией, демократизацией и секуляризацией общества новоевропейской цивилизации, то вторым и более важным императивом дискурсивного возвышения, смыслового и культурного самоопределения этих концептов стало быстрое образование в результате распада колониальных империй «третьего мира» - развивающихся стран, поднявших на новый уровень исторического знания идею развития как модернизации по образцам развитых стран.
Произошедший сдвиг в распространении идей модернизации, ее научно-дискурсивной практики означал революцию в превращении культурного конструкта «современности» в разработанный теоретический концепт.
Первоначально, в 1950-1960-е годы смысл и значение модернизации понимались, в соответствии с ее универсалистской парадигмой, как уподобление новых, независимых стран Азии, Африки и Латинской Америки Западу, западной модели капитализма, т.е. как вестернизация этих стран. Следовательно, «осовременивание» традиционных обществ приравнивалось к универсальному распространению западных ценностей и методов ведения хозяйства, к переходу к одному, нормативно закрепленному западному типу общества, к превращению Запада в универсальную мировую цивилизацию.
Однако сравнительно быстро - уже в 1960-1970-е годы - это понимание и определение модернизации пришлось отбросить как не соответствующее действительности. Стало очевидным (на уровне эмпирических фактов), что к современному типу общества ведут многие пути, что с модернизацией совместимы в большей или меньшей степени многие типы политических систем, а не только либерально-демократический тип общественно-политического устройства, что традиция, традиционный тип организации общества обладает значительно большей степенью устойчивости (и в совре-
менных, и в модернизирующихся обществах), чем это предполагалось в первых концепциях модернизации.
Кроме того, обнаружилось значительное разнообразие традиционных обществ с точки зрения восприятия или отторжения ими западной модели модернизации. Окончательный удар по идеям модернизации как процесса вестернизации нанес быстрый переход к модели индустриального общества, осуществленный в конце ХХ в. странами Восточной и Юго-Восточной Азии без разрыва с традиционными формами социальной организации и идентичности, а в значительной степени на их основе.
Критическим периодом для развития теории модернизации стали 1970-1980-е годы. Сомнения в историчности и объективности ее исходного постулата (движение доиндустриальных обществ к типу социальной организации, характерному для развитых капиталистических стран) в этот период приобрели опасный для теории характер благодаря появлению и консолидации теорий мирового развития (теории зависимости и мир-системы). Сосредоточив внимание на характере распространения капитализма и сформированной под его влиянием международной системе отношений, эти теории предложили иное, альтернативное объяснение различий между современными и традиционными обществами, указывая на эмпирически диктуемое неравенство отношений между центром и периферией мирового капиталистического хозяйства как на главную причину этих различий.
Теория модернизации смогла сохранить в этих условиях свой независимый научный статус исключительно благодаря развитию внутри самой этой теории критического и эмпирического подходов образцам и аксиоматике современного общества. Обоснованные в работах целой группы западных социологов (Ш. Эйзенштадт, Р. Будон, Э. Шиллз, В. Хозелиц и др.) новые подходы направления теории отвергли идеи универсального характера модернизации и заданности движения незападных обществ в сторону современного Запада, возглавляемой им универсальной современной цивилизации, как предвзятые.
Основное внимание стало уделяться содержательному аспекту модернизации - специфике и уникальности конкретных условий и движущих сил модернизации в отдельно взятых странах. Общая категория современного общества, до этого сильно унифицирован-
ная и практически безальтернативная, подверглась релятивизации и стала более вариативной. Возник образ гетерогенной современности, включающей в себя традиции и преемственность перемен.
«Релятивизация культурных основ теории модернизации разрушала классическую модель модернизации сразу по нескольким направлениям: методологическому (критика понимания "осовременивания" общества как вестернизации, как уподобления развтия только одному типу социальности); теоретическому (введение альтернативных понятий "самобытность", "самобытное развитие", "неопатримониализм" и т.д., фиксирующих формально разные варианты взаимодействия модернизации и традиционности: симбиоз, синтез, противостояние, системный социокультурный кризис; нормативно-ценностному (критика "западного империализма" как определенной культурной и идеологической практики)» (004, с. 65).
Следзевский констатирует, что сегодня остается неясным, насколько далеко может зайти в итоге культуралистской критики кризис теории модернизации как проекта, общего для всех развивающихся стран движения за каким-то единым образом (западным, современным), и как этот кризис способен отразиться на состоянии научного знания о развитии в целом. «Поэтому баланс приобретений и потерь теории модернизации зависит во многом от того, в какой мере она доводит идеальные схемы до собственно научного объяснения, т.е. объяснения четко определенных процессов и конкретных ситуаций, а в какой - облекает в псевдонаучные одежды эстетические стандарт, культурные образы и доминирующие эмоции. Если баланс этих составляющих теории нарушается, теория развития способна в той или иной степени терять свое научное значение. Сегодня этот вывод, пожалуй, более чем когда-либо актуален для понимания проблем, с которыми сталкиваются теория и практика модернизации общества, культуры и человека» (004, с. 77).
Я.Г. Шемякин (д-р ист. наук, главный научный сотрудник Института Латинской Америки РАН) (005) анализирует феномен модернизации в свете цивилизационного подхода. Он считает, что западноцентристский подход к теории и практике модернизации блокирует понимание феномена модернизации во всей его реальной исторической сложности. Адекватно его можно оценить, лишь решительно преодолев европоцентристскую «оптику», рассмотрев модернизацию не как исключительно западный по происхождению
и по сути феномен, оказывающий одностороннее воздействие на всю основную «незападную» часть человечества, а как процесс, главное содержание которого составляло и составляет межцивили-зационное взаимодействие (005, с. 109).
Именно такое понимание положено в основу одного из наиболее влиятельных направлений современной научной мысли -концепции «множественности модернов», сторонники которой утверждают кардинальную значимость цивилизационных традиций тех или иных человеческих общностей как важнейшего фактора модернизационного процесса.
Самое общее определение модернизации, по мнению Шемякина, должно быть сформировано следующим образом: «это процесс создания общества современного типа. Это - исходное звено понятийной цепи, поскольку упомянутый процесс предстает в конкретной истории как сложнейшее взаимодействие многочисленных качественно разнородных составляющих» (005, с. 112).
Одним из главных глобальных последствий процесса модернизации стало формирование мирового капиталистического рынка. Долгое время считалось, что этот рынок окончательно стал реальностью после включения в единую мировую систему связей Западного полушария. Между тем многочисленные исследования последних десятилетий ХХ - начала XXI в. доказывают особую, решающую роль включения Китая в формирующуюся планетарную структуру всемирного рынка. «Процесс модернизации (в том числе и на самом Западе) совершенно непредставим вне глобального контекста планеты, в первую очередь западной и китайской» (005, с. 114).
В последние годы усиленное утверждение собственной ци-вилизационной идентичности через сопоставление с Западом и противопоставление ему особенно характерно для представителей Китайской цивилизации.
В неевропейских цивилизациях модернизационный процесс имел важные отличительные особенности по сравнению с Западом. В конечном счете все эти особенности были обусловлены тем, что народы «незападного» мира, встав на путь модернизации вынуждены были догонять далеко ушедших по этому пути западноевропейцев и североамериканцев.
Состав комплекса ценностей модернизации предстал в неевропейских циилизациях в несколько ином виде по сравнению с Западом. В условиях европейской колониальной экспансии, когда возник вопрос о самостоятельном существовании «незападных» народов и государств наибольшую актуальность для них приобрела задача овладения прежде всего теми сторонами западного опыта, которые давали европейским державам огромные военно-технические и организационные преимущества. Поэтому особое значение для неевропейского мира имело усвоение достижений научно-технического прогресса (главным образом в том, что касается военной техники, а также методов административного управления). Сосредоточение внимания именно на этой стороне западного опыта привело к тому, что в восприятии комплекса ценностей модернизации в «незападном» мире на первое мето в иерархии ценностей в сознании представителей неевропейских цивилизаций выдвинулся рационализм.
Рациональный подход к действительности неизбежно приводил к выводу, что условием быстрого вхождения в современность для «незападных» народов является ускоренное, «догоняющее» развитие, причем эти народы должны были за десятилетия пройти тот путь, который страны Запада прошли за столетия. В результате развитие получило в неевропейских цивилизациях статус важнейшей самостоятельной ценности модернизации.
Для того, чтобы в кратчайшие исторические сроки решить комплекс задач модернизационного процесса, необходима была концентрация всех сил неевропейских обществ. На подобную концентрацию был способен только народ, ощущающий себя хозяином собственной судьбы, следовательно, избавившийся от колониальной зависимости.
Поэтому национальная независимость обрела в глазах стран Азии, Африки и Латинской Америки особую аксиологическую значимость, заняла одно из наиболее важных мест в иерархии ценностей модернизации.
Совершить прорыв в современность могли лишь государства, добившиеся национальной независимости и сумевшие сплотить все общество во имя целей развития. Такого рода консолидация превратилась для неевропейских цивилизаций в важнейшую составную часть системы ценностей модернизации.
Таким образом, рациональный подход к действительности, развитие, национальная независимость, национальная консолидация, заняли в неевропейских обществах более высокие места в иерархии ценностей модернизации, чем индивидуальная свобода выбора, терпимость, плюрализм, развитая правовая структура, гражданское общество, политическая демократия.
Специфику восприятия комплекса ценностей модернизации в «незападном» мире обусловило то обстоятельство, что среди руководителей национально-освободительного движения, а затем освободившихся стран, широкое распространение получила тенденция, суть которой сводилась к попытке решить противоречия модерни-зационного процесса за счет усиленной акцентировки одних ценностей модернизации в ущерб другим, которые либо отбрасывались, либо признавались лишь формально. Причем чаще всего «выносились за скобки» именно принципы личной свободы, плюрализма и демократии.
Исторический опыт убедительно свидетельствует, что добиться подлинно глубокой и всесторонней модернизации можно, лишь утверждая одновременно все ее ценности в комплексе.
«Единственный способ утвердить все ценности модернизации в комплексе, - утверждает Шемякин, - это синтез, т.е. органическое соединение данных ценностей и местной цивилизационной традиции. К рубежу XX-XXI вв. это обстоятельство было осознано практически во всех неевропейских цивилизациях. Срывы модер-низационного процесса, связанные с попытками выборочного внедрения одних ценностей модернизации при игнорировании других или отказе от остальных, обусловили необходимость смены идентификационной стратегии: практически повсеместно в незападном мире в основу этой стратегии в последние десятилетия была положена идея синтеза ценностей модернизации и собственных цивили-зационных традиций "незападных" народов.
Все цивилизации существенно отличаются друг от друга. Поэтому каждой из них должна соответствовать собственная "формула синтеза". Найти такую формулу - в высшей степени сложная задача. Ключевое здесь имеет учет особенностей и умение использовать в интересах обновления специфику цивилизационно-религиозного фундамента той или иной страны: решающим фактором, определяющим мировые религии - христианство, буддизм,
индуизм, конфуцианство, ислам. Как мера восприятия, так и мера отторжения модернизационного импульса были в определяющей степени обусловлены характером цивилизационно-религиозной основы соответствующих обществ» (005, с. 132).
В заключение Шемякин формулирует свой главный методологический вывод. «По своему историческому содержанию модернизация представляла собой процесс взаимодействия качественно разнородных составляющих. Взаимодействие, происходившее повсюду в мире "на глубине" человеческой экзистенции, есть все основания рассматривать как универсальный фактор истории, а ценности модернизации, соответственно, как универсальные ценности. Такой характер подобное взаимодействие могло приобрести лишь в том случае, если имел место контакт цивилизационных основ, т.е. базовых принципов, в которых фиксировался подход представителей контактирующих традиций к решению ключевых экзистенциальных проблем-противоречий, принципов, придающих смысл существованию человека или человеческой общности. Иными словами, в основе свой процесс модернизации есть не что иное, как диалог смыслов, олицетворяющих различные цивилизационные традиции» (005, с. 138).
А. В. Гордон (д-р ист. наук, заведующий сектором Восточной и Юго-Восточной Азии, Институт научной информации по общественным наукам РАН) (006) анализирует эволюцию классической теории модернизации с учетом опыта развития стран третьего мира, прежде всего государств Восточной Азии в условиях глобализирующегося мира.
Парадигма модернизации-вестернизации варьировалась в различных теориях, обосновывалась разнообразным историческим, экономическим, политическим материалом, оставаясь неизменной по свой эволюционистской сути. Мысля себя венцом развития, индустриальная цивилизация Запада, рассматривала общества третьего мира, говоря словами Маркса, как «ступени к самой себе» (006, с. 149).
Исходя из исторического опыта Запада в программу модернизации включали экономический рост, индустриализацию, урбанизацию, превращение рыночных отношений в универсальный принцип хозяйствования, консолидацию частной собственности и развитие на этой основе предпринимательства, распространение
грамотности и новейших средств коммуникации, обособление индивида и безличный характер социальных связей, секуляризацию и выработку рационалистского мировосприятия, внедрение правового порядка и демократических форм политического устройства, создание централизованных национальных государств.
Типологической чертой классических теорий модернизации был дихотомизм, представление о развивающихся обществах как антиподе развитых по всей сумме социально-экономических и культурных характеристик. Различие между теми и другими сводилось в ряд бинарных оппозиций: аграрные-индустриальные; распределяющие ограниченные материальные ресурсы и регламентирующие общественные потребности - ориентированные на неограниченный рост производства и потребностей; авторитарные-либеральные; иерархические-эгалитарные; закрытые-открытые; семейственность-гражданственность; «стадная» личность-самостоятельный индивид; конформизм-творчество и т.д.
Схема «идеально-типической» модернизации диктовала разрыв государств третьего мира со своим прошлым, отказ от преемственности с культурной традицией.
Практика развития афро-азиатских и латино-американских стран в 1950-1960-е годы со всей очевидностью показала слабость и порочность постулатов «идеально-типической» модернизации. Заговорили о кризисе теорий модернизации и о провале модернизации в третьем мире.
Общим направлением пересмотра сделался отказ от рецептов формирования модернизации, вдохновляемых идеей «скачка» от «традиционности» к «современности». На смену пришло толкование этого перехода как длительной исторической эпохи, наполненной противоречивым соединением нового и старого.
«Переходность» была осознана как типологический аспект модернизации. Для понимания его важным становилось раскрытие системной стабильности модернизирующихся обществ, создающих механизм самосохранения и специфические институты социальной регуляции.
Под углом зрения «переходности» раскрывался творческий потенциал традиции незападных обществ. Подчеркивался ее собственный динамизм, проистекавший из внутренней разнородности. Ключевым в скорректированной парадигме модернизации сдела-
лось приспособление традиции к требованиям современности, ее в конечном счете «осовременивание». Так в социологии развития вместо представления о прирожденном пороке стал утверждаться конструктивный подход к традиционности, подразумевавший дифференциацию различных элементов и возможностей их избирательного использования в модернизационной стратегии.
В «провале» или «срывах» модернизации был вскрыт исторический дефект классических теорий модернизации. «Идеально-типическая» концепция требовала от стран третьего мира образцов политической модернизации, к которым сам Запад пришел в результате длительного исторического развития, полного кровопролитных классовых сражений и насильственных государственных переворотов. Переосмысливалось в этом свете значение порядка и стабильности как ключевых факторов развития. Отнюдь не демократические свободы, а эффективность политического режима все чаще стала признаваться исходным критерием модернизации страны.
Вопреки либеральным концепциям роли государства С. Хантингтон, один из крупнейших теоретиков модернизации последних десятилетий, отстаивал тезис сильной и активной власти, находя, что только такая власть отвечает потребностям развивающихся обществ. Успех модернизации зависел, по Хантингтону, от способности политической системы осуществить радикальные преобразования, которые должны охватить все области общественной жизни, включая сферу общественного сознания (ценности, мотивацию, поведенческие нормы, структуру личности и определение ее идентичности). Немаловажно, что власть должна преобразовывать и саму себя, рационализировав форму и природу управления.
Другой виднейший теоретик модернизации Ш. Эйзенштадт, подчеркивавший в своих работах разнородность традиции, логически перешел к выявлению модернизационной вариативности. Глубинным историческим основанием ее стала осознаваться обусловленность современного развития модернизирующихся обществ особенностями их традиционного устройства и культурной традиции. В 1990-е годы Ш. Эйзенштадт предложил свою трактовку единства и многообразия современного цивилизационного процесса, сформулировав концепцию «множества модернизаций». Он считал ее новой парадигмой, более адекватной, чем классическая модер-низация-вестернизация. Суть ее: 1) нет единой модерности, 2) раз-
личие модерностей восходит к «осевым цивилизациям» различных культурных ареалов, 3) для прорыва к модерности должны быть внутренние предпосылки, 4) западная модерность - цивилизация особого типа «второго осевого века». От «осевых цивилизаций» ее отличает прежде всего «открытость» как во времени, так и в пространстве. Открытость во времени делала существование этой цивилизации процессом бесконечных трансформаций, открытость в пространстве привела ее к распространению во всем мире. Признавая актуальность полицивилизационного подхода к мировой политике, поскольку ее субъектами все более становятся не нации-государства, а более обширные образования, объединенные культурой и историей, Эйзенштадт подчеркивал сохранение ядра мо-дерности как особой культурной программы, выдвинутой в Европе и сохраняющейся при всех трансформациях.
В русле критики классической теории модернизации и анализа опыта некоторых успешно развивающихся стран Восточной Азии, в которых соединяются элементы традиционности и ранней и новейшей фаз модернизации, ряд европейских исследователей разрабатывают теорию «второй модерности». «Смысл понятийной инновации двоякий: это и вступление мирового цивилизационного процесса в новую фазу и новое истолкование последнего» (006, с. 162).
Теоретики новой парадигмы, в отличие от идеологов классической модернизации, не воспринимают тезис, что Запад является венцом исторического развития («конец истории»). Модернизация трактуется как открытый процесс, охватывающий как развитые страны, так и развивающиеся. И те, и другие критически переосмысливают свое недавнее прошлое (состояние «первой модерности»), отсюда, в частности, другое название «второй модерности» -«рефлексивная». На смену торжествующей модерности классических теорий приходит восприятие ее кризисного состояния. Открытость процесса модернизации делает его принципиально непредсказуемым.
Возникающие в ходе модернизации риски и их предупреждение выводятся в центр стратегии развития («общество риска» и «мир риска»). Риски носят глобальный характер. От загрязнения природной среды и техногенных катастроф в одних странах страдает население соседних стран, целых регионов, в конечном счете
все человечество. Соответственно и меры предупреждения должны носить глобальный характер. Все это требует интеграционного, или «космополитизированного», как называют его теоретики «второй модерности», подхода к модернизации, подразумевающего рассмотрение развития отдельных стран через призму их взаимозависимости.
Теоретикам «второй модерности» в основании модернизаци-онного плюрализма видятся не столько внутренние особенности модернизирующихся стран и регионов, обусловленные предшествующим развитием, сколько особенности их взаимодействия с окружающим миром. Более отчетливо, чем у Эйзенштадта, проводится мысль о единстве современного цивилизационного процесса. Его глобальная единонаправленность выражается в «эпохальном разрыве» с типологическими характеристиками «первой» (западной) модерности. Сама модернизация на новом этапе подрывает базовые социальные институты «первой модерности» - национальные государства, партии, профсоюзы, рынок, системы социального обеспечения, здравоохранения, образования, семью, гендерные роли и т.д. В новых условиях эти институты становятся неэффективными или дисфункционаьными. Развивается индивидуализация, которая носит в значительной мере вынужденный для индивида характер из-за резкого ослабления, либо неразвитости социальных функций государства.
Важнейшим постулатом теоретиков «второй модерности» является разграничение между «базовыми институтами» и «базовыми принципами». Разрушая базовые институты индустриального общества, «вторая модерность» удерживает «базовые принципы модерности». Поэтому нет полного разрыва между двумя этапами модернизации, грани между ними подвижны. Вместо жесткой дихотомической логики «или-или» теоретики «второй модерности» придерживаются амбивалентной логики «и то, и другое», нацеливающей на раскрытие совмещения институтов и принципов различных фаз модернизации, а также традиционности и модерности. Именно такая нацеленность и определила адекватность новой парадигмы для анализа современного развития на Востоке.
В Китае вследствие преобразований сформировалась специфическая социетальность. «Мы, - пишет ученый из КНР, - ввели социалистическую рыночную экономику, которая дает полный
простор действию рыночного механизма, одновременно подчеркивая сильную макрорегуляторскую функцию правительства... Мы активно включились в глобализацию и модернизацию. Однако мы надеемся, что эта трансформация будет осуществлена под руководством Коммунистической партии Китая, под знаменем китаизированного марксизма и в рамках социализма... Наследуя и развивая замечательные исторические культурные традиции Китая, мы в то же время, стремимся быть в авангарде современной цивилизации» (006. с. 166)1. Важнейшей особенностью модели оказывается в итоге именно государство-партия.
В КНР имеют хождение и более широкие подходы к модернизации, включая те, авторы которых используют теории «второй модерности». В наиболее развернутом и систематическом виде такой подход представлен в публикуемых с 2001 г. ежегодных обзорных докладах Центра по модернизации Академии общественных наук КНР. Феномен «второй модерности» здесь истолкован двояко: это движение мировой цивилизации - в том виде, в каком она формировалась в Европе в Новое время, от одной фазы к другой и это -вступление человечества в новое состояние, когда вектор развития определяется в конкурентной борьбе различных цивилизационных подходов и систем ценностей.
Согласно теории «вторичной модернизации», основные положения которой ее автор, руководитель Центра Хэ Чуаньци опубликовал в 1998 г., «первичная» модернизация связана с индустриальной эрой, «вторичная» - с информационной, или эрой знаний. Хэ относит свою теорию к «постмодернизационным», пришедшим на смену классическим теориям модернизации. Последние исчерпали свое познавательное значение, считает он, после того как промышленные страны завершили в 60-х годах ХХ в. «классическую модернизацию» и выяснилось, что индустриальная экономика «не конечная точка и не кульминация мирового экономического развития», а индустриальное общество «не конечная точка развития человеческого общества» (006, с. 167)2.
1 Kang Ouyang. «Chinese values» and innovation in philosophy and social sciences in present day China // Social sciences in China. - Beijing, 2012. - Vol. 33, N 3. -Р. 187-189.
Обзорный доклад о модернизации в мире и в Китае (2001-2010) / Пер. с англ., под ред. Н.И. Лапина. - М., 2011. - С. 51.
Главное для китайских авторов состоит в том, что «постмо-дернизационные» теории позволяют учесть специфику развивающихся стран и прежде всего самого Китая, выражающуюся в наложении «вторичной» модернизации на «первичную». Две фазы модернизации, будучи тесно связанными, подчиняются разным законам и обладают различными чертами.
Теория «вторичной» модернизации предлагается в качестве обоснования национальной стратегии «интегрированной модернизации» Китаю «удалось перейти от традиционного аграрного общества к индустриальному и вступить в фазу первичной модернизации». Теперь требуется завершить ее и одновременно «в максимально сжатые сроки» осуществить вторичную. В связи с этим у Китая возникает уникальный шанс - вырваться в лидеры именно успехами в информатизации и сфере знаний. Уже сейчас, подсчитали в Центре модернизации, «если основываться на индексе вторичной модернизации», уровень страны выше, чем «по степени завершенности первичной» (006, с. 168)1.
Китайских теоретиков воодушевляет именно идея «вырваться в лидеры» мирового развития, возглавить цивилизационный процесс в эпоху «второй модерности.» Такую привлекательную перспективу они «вычитывают» в той цивилизационной критике, которой предаются европейские теоретики. Поскольку цивилиза-ционный потенциал «первой модерности», концептуализованный в фундаментальном проекте поступательного и прямолинейного всемирно-исторического прогресса, который был выдвинут эпохой Просвещения, представляется исчерпанным, духовный вакуум должен быть заполнен новыми проектами. Ученые КНР предлагают обратиться к потенциалу, какой явлен современной мощью Китая и его культурным наследием.
В духе парадигматической инновации теорий «второй мо-дерности» они трактуют современную ситуацию как новую ипостась цивилизационного процесса, когда возрастают риски развития для всего человечества. Все страны оказываются уязвимыми, и прежняя иерархия мирового порядка может претерпеть радикальную трансформацию.
«Вторая модерность» предстает полем битвы, которая называется «межстрановой конкуренцией». Модернизационный процесс в таких условиях становится отчаянной гонкой за лидером, в которой статус нынешних лидеров отнюдь не гарантирован. В этом соревновательном процессе в полной мере выражается нелинейная логика всемирной модернизации, неравномерность темпов, «асин-хронность» ее осуществления и неодинаковость результатов. Решающей становится роль исторического субъекта. Хотя модернизация является всемирно-историческим процессом, в основе которого заключены универсальные и объективные закономерности, успешная их реализация, подчеркивают авторы обзоров о модернизации, зависит от качеств и воли конкретного национального субъекта.
Развивая своеобразный рыночный подход к модернизации в сфере культуры, китайские специалисты приходят к знаменательному выводу: «культурная конкурентоспособность постепенно становится главной конкурентной силой страны, важнейшим козырем в международном соперничестве» (006, с. 169)1. Так в теоретическом плане подкрепляется одно из фундаментальных положений внешнеполитической доктрины КНР о роли «мягкой силы» в укреплении международного престижа страны и повышении ее статуса.
При этом модернизация представляется процессом международного культурного взаимодействия. Нет такой страны, «которая не впитала бы в себя элементы культуры других стран в ходе культурной модернизации, и ни одна страна не должна отвергать международный культурный обмен и сотрудничество в ходе модернизации» - таков один из основополагающих постулатов мо-дернизационной парадигмы ученых КНР.
Не менее важен другой: «нет такого удачного примера осуществления культурной модернизации, который можно скопировать». Ведущие страны дают пример для обучения, но не для подражания. Модернизация принимает разные формы, осуществляется по «разным моделям и в разных режимах. Цель одна, но идут к ней разными путями» (006, с. 169-170)2.
Китайские теоретики модернизации против навязывания каких-либо моделей общественного устройства своей стране; но совершенно определенно отстаивают особую роль Китая в мировом цивилизационном процессе.
Культурная модернизация является всемирно-исторической потребностью и одновременно сознательным выбором различных стран и народов, которые «должны нести ответственность за свой выбор», поскольку развитие национальной культуры - созидание «духовного дома» всего человечества. Таким образом, культурная модернизация Китая - вклад в общечеловеческую цивилизацию, в обустройство жизни на Земле (006, с. 170)1.
Выбор страной своего пути в значительной мере обусловлен ее культурным наследием. Культура каждой страны и народа уникальна, и с «позиций международных законов и гуманизма, каждый тип культуры равен всем остальным и имеет равные шансы на сохранение и развитие» (006, с. 170)2.
В целом картина модернизационного процесса выглядит у китайских обществоведов весьма непростой, а сам процесс - многомерным. Не случайно авторы докладов о модернизации в мире и Китае призывают «избегать линейного мышления», столь характерного не только для классических теорий модернизации, но и для тех моделей модернизации, которые по-прежнему имеют распространение в КНР как среди догматических сторонников социалистического пути, так и среди либеральных поборников вестернизации.
Успешное осуществление курса на модернизацию требует преодоления того, что китайские авторы называют «духовной сла-боразвитостью», а значит, как они понимают - высокой степени умственной зрелости и самостоятельности мышления, политической свободы и духовного раскрепощения. Поэтому модернизаци-онная парадигма как способ видения перспектив страны при всем историческом оптимизме имеет у них отчетливо вероятностную интонацию.
Модернизация - процесс бесконечный и может быть в отдельных аспектах и секторах обратимый. Решающую роль играют
творческие возможности и энергетика народа, а также гибкость режима и рациональность его политической стратегии. «Неизвестно, что сулит нам будущее, но история строится людьми. Народ, обладающий великой историей, определенно способен создать великое будущее» (006, с. 174)1.
В отличие от других стран Восточной Азии и, разумеется, государств Запада, китайское общество остается обществом мобилизационного типа, ориентированным на широкомасштабные цели. В целеполагание входит: достижение к 2050 г. уровня среднеразвитых стран и создание общества среднего достатка, упрочение статуса мировой державы и обретение лидерства в мировом цивили-зационном процессе.
Таким образом, вразрез с установками «второй модерности» теоретики китайской модернизации выступают приверженцами программированного, целенаправленного развития страны. И это отличие в большой мере объясняется справедливостью другого постулата теорий «второй модерности» о возрастании рисков модернизации. Китайское общество в большей степени, чем многие другие, в том числе и на Востоке, может считаться «обществом риска». Явственны катастрофическая нехватка природных ресурсов для поддержания высоких темпов роста, деградация природной среды как оборотная сторона ускоренного экономического роста. При всем том поддержание форсированных темпов не роскошь, а объективная необходимость, поскольку снижение их грозит драматическими социальными последствиями.
Подводя итог своему исследованию, А.В. Гордон констатирует, что «переход от классических теорий модернизации к новейшим обусловлен тремя обстоятельствами: сценарием развития стран Востока (на примере Восточной Азии), общемировыми процессами и выражением того и другого в историческом сознании людей Запада. Хотя этот переход представляет общее движение научной мысли, нельзя сказать, что именно парадигма "второй модерности" является мейнстримом движения... Перспективность "второй модерности" придает, во-первых, то, что эта концепция наиболее основательно выражает указанный переход и, во-вторых,
находит позитивный и осознанный отклик на Востоке» (006, с. 175).
Ю.И. Комар
2016.03.007. ШПЕЙХ ШАССЕ Д. «ТРЕТИЙ МИР» КАК РЕЗУЛЬТАТ ТЕОРЕТИЗИРОВАНИЯ: ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ЗНАНИЯ И ГЛОБАЛЬНАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ.
SPEICH CHASSE D. Die «Dritte Welt» als Theorieeffect: Öko-nomishes Wissen und globale Differenz // Geschichte und Gesellschaft. -Göttingen, 2015. - H. 4. - S. 580-612.
Ключевые слова: третий мир; колониализм; коммуникационный процесс.
Автор (Люцернский университет, Швейцария) рассматривает процесс деколонизации как коммуникационный процесс (с. 612) и показывает, как понятие «третий мир», явившись результатом вполне определенной концептуализации мирового устройства в исторически подходящий для этого момент, со временем становилось все менее конкретным, пока почти полностью не вышло из употребления, уступив место новым, лучше, по мнению их разработчиков, отражающим особенности эпохи1.
Автор указывает на слабую изученность данной проблематики и считает, что «необходимо лучше разработать историю восприятия мировых различий, начиная, по крайней мере, с эпохи Просвещения» (с. 580). Именно тогда из представлений о возможности перестроить общество на разумных - с точки зрения идеологов Просвещения - основаниях выкристаллизовались идеи мирового порядка, всеобщего мира, и т.д. Подразумевалось, что кто-то лучше соответствует идеалу мирового порядка (иначе говоря, более прогрессивен), а кто-то - менее; таковым следует идти в ученики к «передовикам».
Мировое устройство все более стало трактоваться в терминах антагонизма, конфликта, и т.д. - разные страны и народы либо соответствовали, либо препятствовали прогрессу человечества (следует, кстати, отметить, что представление о «прогрессе», введенное
