CC BY
32
тивной прозой), определяет свое состояние как бесконечную книгу, из которой он не может выбраться1. Однако основным представителем модернистского сознания в трилогии становится изолировавший себя от мира Феншо, персонаж заключительного романа -«Запертая комната».
Феншо, выражающий модернистское наследие в мире постмодерна, теряет свою притягательность для людей аналогично уничтожению его красной тетради, записи в которой Р. Эспехо сравнивает с экспериментальной постмодернистской прозой. По мнению исследователя, «красная тетрадь» - лебединая песнь модернизма в «Нью-йоркской трилогии» Пола Остера. Каждый последующий роман в «Трилогии» приобретает все больше черт реализма («Запертая комната» больше всех трех романов похожа на классический детектив, сюжет которого вращается вокруг исчезновения Феншо). Отказавшись от «тетради», герой романа «Запертая комната» мысленно возвращается к этапу жизни до своих поисков, тем самым признавая тот факт, что без того, что было до нас (культурного наследия, т.е. модернизма), не было бы и нас (постмодернизма).
В.М. Кулькина
ЛИТЕРАТУРА РАЗНЫХ ПЕРИОДОВ
2016.02.032. ГЛАДКОВА О.В. ЖИТИЕ ЕВСТАФИЯ ПЛАКИДЫ В РУССКОЙ И СЛАВЯНСКОЙ КНИЖНОСТИ И ЛИТЕРАТУРЕ IX-XX вв. - М.: Индрик, 2013. - 912 с.
Ключевые слова: литература Б1ауга Ог1койоха; древнерусская литература; переводная литература Древней Руси; мировая литература Средневековья; литературное влияние; жанр агиографии, символика; изобразительное искусство.
Автор книги - доктор филол. наук О.В. Гладкова анализирует историю создания цикла славяно-русских литературных памятников, посвященных св. Евстафию Плакиде, великомученику, по-
1 Постмодернизм, принимающий мир как текст, отрицающий реальность вне текста, вписывает действительность в рамки текста.
страдавшему, согласно его Житию, в 118 г. в Риме при императоре Адриане.
Во Введении автор отмечает, что христианская церковь издавна почитает Житие св. Евстафия Плакиды, созданное в Византии и ставшее популярнейшим произведением мировой литературы Средневековья. Житие было написано под влиянием своего непосредственного предшественника - античного романа, воспринявшего восточную, в первую очередь индийскую, традицию. Оно увлекало читателя своими «вечными» сюжетами - рассказом о явлении Божественного оленя с крестом между рогами, захватывающим и одновременно трогательным повествованием о приключениях на суше и на море, о разлучении и воссоединении семьи. В то же время оно обращалось к фундаментальным вопросам бытия и говорило о сущности мирового порядка, о борьбе добра и зла, о Теофании, о Крещении и о Спасении во Христе.
С принятием христианства Житие широко распространялось сначала в славянской (южнославянской), а затем и русской (древнерусской, восточнославянской) книжности во множестве переводов и редакций. Вследствие этого с течением времени образовался цикл агиографических текстов, посвященных св. Евстафию. Однако «это не был цикл в его современном миропонимании, а скорее конгломерат разнообразнейших преимущественно анонимных версий Жития (и Службы), которые порой могли быть действительно тесно связаны друг с другом... а порой возникали и существовали независимо друг от друга на протяжении около тысячи лет в силу ряда исторических, литературных, политических и других причин» (с. 51).
Цикл славяно-русских литературных памятников формировался на протяжении веков в соответствии с требованиями церковного Устава, и состоял из разных переводов, редакций и видов «большого» Жития, т.е. входящего в Четьи Минеи, Торжественники и другие четьи сборники, и «малого» (проложного) Жития, а также Службы.
Материалом исследования послужили 305 списков Жития в составе русских и славянских рукописей Х111-Х1Х вв., из которых de visu обследовано 183 списка «большого» Жития, по возможности учтено 29 списков, не имеющих электронных копий и не изданных, отмечено существование четырех списков, местонахожде-
ние которых не установлено, de visu обследовано 86 списков «малого» Жития.
Книга состоит из двух частей.
Часть первая содержит четыре главы и представляет собой монографическое исследование не изученного ранее переводного агиографического памятника, имевшего богатую и сложную историю рукописной традиции в русской литературе и - шире - в литературе Slavia Orthodoxa, образующего цикл текстов.
В первой главе «Об истории текста о Житии Евстафия Плакиды» проводится реконструкция истории переводных текстов Жития, существовавших во множестве списков около тысячи лет на огромной территории от Черного моря до Белого, от Балкан до Сибири. Житие св. Евстафия Плакиды повлияло на многие произведения Средневековья и Нового времени разных стран и народов и стало феноменом европейской культуры.
Анализируя оригинал переводного Жития св. Евстафия Пла-киды, исследовательница констатирует, что оно было составлено значительно позже описываемых в нем событий, предположительно в V-VI вв., и не в Риме, где начинаются и заканчиваются события Жития, а, скорее всего, в Константинополе на греческом языке. Впервые текстуальное свидетельство существования Жития обнаруживается у Иоанна Дамаскина (f ок. 750 г.), цитировавшего его в своем третьем Слове в защиту иконопочитания, написанном после 730 г. Цикл начал формироваться еще в Византии: известны греческие и латинские версии Жития.
Проанализировано пять древнейших славянских переводов Жития, два русских перевода ХVII в., учтено два перевода с польского, возникших на границе перевода Slavia Orthodoxa и Slavia Romana - из «Житий Святых» Петра Скарги и составе Син. 752. В целом в работе рассмотрено 11 переводов (включая переводы в составе Пролога), 42 редакции, три подредакции, 30 видов, четыре извода Жития св. Евстафия Плакиды и три новых самостоятельных произведения (одно из которых - с двумя вариантами), составленных с привлечением Жития св. Евстафия Плакиды (с. 207).
Автор отмечает, что первые переводы цикла текстов о св. Ев-стафии, возникшие в эпоху начального христианства, создавались и переписывались в соответствии с раннесредневековыми представлениями о «триадности» сакрального текста с его выходом в
мистическое пространство. Его поздние переводы близки поучительным повестям, рассказывающим о судьбе частного человека, попавшего в волны «моря житейского».
Во второй главе «Житие Евстафия Плакиды как памятник литературы 81ау1а ОгЛоёоха» исследуются идейно-художественные особенности переводов и редакций текста, ставшего феноменом в древнерусской и мировой литературе.
По мнению О.В. Гладковой, оригинал и его славянский перевод можно назвать во многом разными произведениями. В литературе Средневековья произведение, во-первых, при переводе обретало новое авторское начало и фактически сразу же редактировалось, опираясь на возможности нового для него языка, во-вторых, в процессе переписывания оно вольно или невольно снова и снова редактировалось (как и произведения оригинальной литературы, зачастую уже без привлечения оригинала), в-третьих, оно становилось участником нового для него литературного контекста и исторической жизни. Исследовательница рассматривает Житие Евстафия как феномен древнерусской литературы, неотъемлемой части 81ау1а ОгЛоёоха.
Автор предлагает теоретические основы анализа житийных текстов. Исходя из того что переводное Житие св. Евстафия как произведение агиографическое, т.е. описывающее подвиг (в соответствии с избранной аскезой) «вослед Христу», создавалось и воспринималось образованным средневековым читателем, во всяком случае в ранних версиях памятника, по крайней мере на трех символических уровнях - на уровне земном, житейском, на уровне дидактическом и на самом высоком уровне, обращенном к особо посвященным, - мистико-символическом. Такое понимание текста жития как сакрального опирается на традицию восприятия главного сакрального текста Средневековья - Священного Писания, служившего первейшим образцом для агиографии. Художественная структура жития должна была воссоздавать указанную триаду, способы воссоздания ее были самые разнообразные, задача исследователя - увидеть, как средневековому книжнику удается отразить эту иерархию смыслов в сюжете, образах, числовом иносказании, ритмическом членении текста и т.д.
На первом, событийном, уровне Житие представляло увлекательнейшую историю о язычнике и его семье, принявших христи-
анство благодаря чудесному оленю, разлучившихся и вновь соединившихся, пострадавших за веру и удостоившихся за это Царства Небесного.
На втором, дидактическом, уровне Плакида представал во многих ипостасях: как благонравный язычник, принявший христианство, как воин, побеждающий «поганых варваров», т.е. язычников, как страдалец и как мученик. Три важнейших аналогии впрямую назывались в тексте: «Плакида - (как) апостол Павел», «Плакида - (как) Иов», «семья Плакиды (как) три отрока в пещи огненной». Эти аналогии - структурообразущие для второго уровня Жития, которое объясняло, что путь к истине - это путь к Христу через крещение, что земные страдания посылаются свыше и отмечают праведника (с. 281). Для Жития важнейшей была также семейная тема, точнее, тема Спасения семьи, ведь путь «вослед Христу» был выбран не только самим Плакидой, но и «разумной» женой и послушными воле родителей малолетними детьми.
Просвещенный и посвященный читатель проникал в высший, мистический, смысл произведения, он постигал сакральную сущность описываемого через знак, слово, грамматическую конструкцию, ритм и рифму, образ, соотношение образов, сюжет, числовую символику и т.д.
Важнейшую роль, как и в романе Античности, играл в Житии прообразовательный зачин - Чудо об олене. Образ оленя в ранней агиографии имел двойственный характер: светлая сторона соседствовала с темной, не соприкасаясь с ней, олень мог одновременно, но в разных измерениях выступать не только как символ Христа, Спасения и т.д., но и как символ грешника, враждебных сил и даже самого сатаны. Такая бинарность, характерная для Средневековья, была присуща не только оленю, она сопровождала также образы-символы льва, змеи, страуса, совы, козла и даже овна-Агнца - синонима Христа.
В переводной и оригинальной славяно-русской агиографии нередко появляется олень, а также неоднократно варьируется сюжет об охотнике и олене. Более всего сюжет о явлении оленя известен именно по разным версиям Жития, однако олень появляется довольно часто и в других памятниках переводной и оригинальной славянской и русской агиографии. В некоторых житиях (Евстафия Плакиды, Петра Афонского, Саввы Сербского, Александра Свир-
ского; в Слове 103 Синайского патерика) происходит соединение двух мотивов - встречи с Божественным оленем и восхождением на гору для получения Откровения. Символика образа горы имеет богатейшую традицию в святоотеческой литературе, где трактуется и как Христос, и как дьявол, как высшее знание и гордыня.
Особое внимание автор акцентирует на символических син-такических конструкциях, многие из которых представляют собой «нумероформы» (термин В.М. Кириллина) и лексика эпизода Чуда. В Чуде об олене Плакида узнает сразу всю сущность мироздания, он оказывается в ситуации выбора между светом и тьмой, добром и злом, между язычеством и христианством. Автор и переводчик создают напряженное, насыщенное ритмикой повествование, которое захватывает и реальным ходом событий, и открывающейся Тайной - сакральной сущностью миропорядка.
Драматизм эпизода не в душевных исканиях «героя» (их нет), а в открывающейся читателю и Плакиде масштабности непрекращающейся и непримиримой борьбы добра и зла, в которую неизбежно вовлекается человек. Сам же выбор - веры в Христа Плаки-да делает сразу, как только видит и слышит Его.
Анализируя особенности переводов и редакций Жития Евстафия Плакиды ХУ11 в., исследовательница приходит к выводу, что в них отражены процессы, происходившие в литературе того столетия. Демократизация общества и литературного процесса, усиление авторского начала привели писателей, в частности Дмитрия Ростовского, к решительному отказу от третьего, мистического, уровня ранних текстов Жития. Важнейшей задачей для Святителя при составлении новой редакции Жития стало изложение новой социальной программы, обоснование идеалов семейных и государственных отношений, пасторское поучение и просвещение читателя.
Авторы новых текстов в первую очередь сосредоточились на перипетиях занимательного сюжета, чья роль стала определяющей. Символика перестала быть основным организующим центром произведения, она переходила в новое качество и в определенном смысле начинала превращаться из категории мировоззренческой в категорию литературную. Новые переводы превращали житие-роман в поучительную повесть, рассказывающую теперь о частном человеке - «блудном» сыне, «рыцаре Плакидусе».
На основе Жития Евстафия Плакиды в древнерусской и славянской книжности и идеологии складывался устойчивый топос -парадигма княжеской святости. («Константин Великий - Евстафий Плакида - князь Владимир»). Другой топос, сложившийся во многом благодаря Житию св. Евстафия, проявился в агиобиографии церковных деятелей: олень, помогающий обнаружить жилище святого (жития Александра Свирского и Никандра Псковского). В названных памятниках произошло слияние сюжета об охотнике и олене из Жития св. Евстафия с последним сюжетом. Славянский и русский книжники могли быть знакомы также по Синайскому патерику.
В третьей главе «Житие Евстафия Плакиды в славянской и русской агиографии» рассматривается проблема влияния памятника на агиографии и на произведения некоторых других жанров. Повесть о Житии Петра и Февронии, Повесть о царе Аггее или Сказание о Феодоровской иконе рассмотрены в этом ключе впервые. Житие св. Евстафия Плакиды активно участвовало в создании государственной идеологии средневековой Руси: «Константинова модель», реализованная в Житии, позволила выстроить парадигму древнерусской княжеской святости. В первую очередь, со св. Ев-стафием Плакидой был отождествлен князь Владимир, Креститель Руси; сыновья Владимира - князья-страстотерпцы св. Борис и св. Глеб отождествлялись с детьми Евстафия, Агапием и Феопистом. На основе Жития было создано своего рода «антижитие» - Повесть о царе Аггее.
В зависимости от исторических условий, идеологических и литературных задач в произведениях актуализировались разные аспекты идейного и художественного содержания Жития св. Ев-стафия. Рассмотрение влияния Жития св. Евстафия позволило, с одной стороны, выявить особенности восприятия и бытования этого древнейшего произведения, с другой стороны, глубже понять указанные памятники.
С учетом более глубокого проникновения в художественную структуру Жития автор рассматривает произведения Нового времени, авторы которых обращаются к древнему памятнику: «Русское тайнобрачие» Н.С. Лескова, «Автобиография» Н.Г. Чернышевского, стихотворения И.А. Бунина и С.А. Есенина, «Пейзаж, нарисованный чаем» М. Павича. Обращение писателей к образу
Евстафия Плакиды было обусловлено творческими задачами, стоявшими перед ними. Для Лескова Житие стало параллелью к судьбам главных героев, для Чернышевского - поэтическим воспоминанием детства. Если этих писателей привлекал собственно романический сюжет Жития, то Бунин вдохновился эпизодом Чуда на охоте и увидел в Плакиде, встретившем Божественного оленя, романтического героя, демоническую личность.
Описывая распад семьи на фоне социальных потрясений, Есенин запечатлел, возможно, какое-то выражение из устной речи («Поет она плакидой / Сволочь вьюга!»), когда-то попавшее туда из церковного обихода. Тема распада семьи, намеченная в связи с Житием у Лескова и Есенина, нашла свое отражение и в творчестве современных зарубежных писателей, обращавшихся к образу римского стратилата, - в романах М. Павича, О. Токарчук и П. Рембо. О.В. Гладкова оставляет открытым вопрос, мог ли А.С. Грин использовать Житие для создания ключевого образа серебряного оленя в романе «Дорога никуда», поскольку этот вопрос требует фундаментального изучения биографии и творчества писателя (с. 450).
Сюжет Жития, а также ретроспективные исторические аналоги, связанные с памятником, отразились в древнерусском изобразительном искусстве. В четвертой главе «Изображения св. Евстафия Плакиды: Иконография и литературные источники» исследовательница обращается к иконографии св. Евстафия в свете древнерусского (восточнославянского) искусства. По ее наблюдениям, во-первых, в зависимости от ситуации св. Евстафий Плакида выступал то как мученик (суздальская икона «Мученик Евстафий» конца ХУ11 в.), то как воин (медальон южных врат собора «Рождества Богородицы», Суздаль 20-х годов ХУ11 в.), то как отец семейства или как защитник посевов (икона конца ХУ в. «Святые Евста-фий и Трифон», Петрозаводск), а то как удачливый охотник (фреска 1705-1707 гг. «Св. Евстафий с оленем» в диаконнике церкви св. Николы на Меленках, Ярославль). Во-вторых, в древнерусском искусстве и литературе оказалась довольно устойчивой древнейшая параллель, отразившаяся в Чтении о Борисе и Глебе -«Константин Великий - Евстафий Плакида - Владимир Святой», из которой логически вытекала еще одна аналогия - «сыновья Евста-фия Агапий и Феопист - сыновья Владимира Борис и Глеб».
В-третьих, наиболее оригинальные живописные решения вызвало Чудо на охоте, сюжет которого был особенно распространен в поздней книжной миниатюре и лубке. Чудо на охоте, понимаемое как Теофания, стало своего рода визитной карточкой Евстафия Плакиды. Именно внимающим гласу свыше изображен Евстафий на киевском (ок. 1062 г.) и владимирском (собор Св. Димитрия, конец XVII в.) рельефах в ряду святых воинов. На более поздних изображениях, в лицевых рукописях, создававшихся в демократической среде и для нее, Чудо об олене во многом теряло сложный символический подтекст, характерный для древнейших памятников.
Во второй части книги опубликованы тексты: «Большое» житие Евстафия Плакиды по русским спискам: I, II, III переводы, смешанные редакции, перевод в составе Великого Зерцала, перевод в составе Римских Деяний, редакция св. Дмитрия Ростовского; «Большое» житие Евстафия Плакиды по южнославянским спискам; «Малое» житие Евстафия Плакиды; Служба св. Евстафию, его жене и чадам.
В Заключении подводятся итоги исследования.
В книге содержатся: Указатель рукописей, Именной указатель, Список сокращений, используемый при классификации текстов Жития Евстафия Плакиды (виды, редакции, группы и проч.).
Т.М. Миллионщикова
