CC BY
11
стимулировать движение заинтересованных ученых и их организаций в неправительственной сфере глобального управления наукой.
С.М. Пястолов
2016.02.024. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЭКОЛОГИ КАК АГЕНТЫ ИЗМЕНЕНИЙ: КОМПРОМИСС МЕЖДУ НАУКОЙ И ЗАЩИТОЙ ИНТЕРЕСОВ? / МИЛКОРЕЙТ М., МУР М.-Л., СКУНК М., МИК К. Л. Resilience scientists as change-makers - Growing the middle ground between science and advocacy? / Milkoreit М., Moore M.-L., Schoon М., Meek C.L. // Environmental science & policy. - 2015. - N 53. - Р. 8795. - Mode of access: http://dx.doi.org/10.1016/j.envsci.2014.08.003 1462-9011/# 2014
Ключевые слова: интерфейс научной политики; упругость; научные эксперты; защита интересов.
Группа американских и канадских экспертов обращается к теме формирования сообщества ученых, которые действуют на границе между наукой (область исследования - окружающая среда) и обществом. Авторы замечают, что управление интерфейсом научной политики всегда было спорной темой, и действующие лица с обеих сторон часто выражают неудовлетворенность процессом или результатами. Недавно некоторые из спорных утверждений в очередной раз были выдвинуты на первый план частично из-за дебатов по таким глобальным проблемам, как изменение климата.
Название области науки, которая обсуждается в статье, -«наука упругости» (resilience science) - подобласть экологии. Однако актуальность реферируемой статьи обусловлена в том числе тем, что современная экология в той ее части, где определяются критические параметры экосистем, выходит на прямые взаимодействия с проблемами власти и политики.
Политика и власть не являются предметами исследования экологии как науки, устанавливающей предельные значения параметров «упругости» планетарной экосистемы, но они неизбежно являются как субъектами, в адрес которых направлены рекомендации этой науки, так и объектами, реакции и поведение которых исследуются и прогнозируются. Более того, политика и власть оказываются частью мира - соглашения, в котором существует экология,
и, осознавая себя в таком качестве, данная область науки вынуждена трансформироваться в «политическую экологию».
Некоторые экологи хотели бы игнорировать этот аспект исследования, но продвижение политической экологии (науки упругости) может повлечь определенные риски, «о которых ученые должны по крайней мере знать» (с. 93). Авторы ставят задачу выяснить, как ученые этой группы определяют свою роль агентов институциональных изменений на границе между сферами науки и политики.
Научное экологическое сообщество утвердилось как основной источник знаний и опыта, связанных с функционированием социально-экологических систем (СЭС). Расчеты параметров «упругости» таких систем основаны на теориях, которые учитывают определенные «ценности, такие как ориентация на изменения и предпочтение интерактивных процессов управления» (participatory governance processes) (с. 92). Эта методология продолжает развиваться в направлении от традиционно небольших исследований и локального управления СЭС к более широким аспектам, формализованным стратегическим процессам, пониманию других подходов. Таким образом, нормативные модели становятся все более и более важными. Это особенно релевантно в глобальных процессах управления, как это видно в случае установления «планетарных пределов». Здесь была бы полезна рефлексивная позиция, учитывающая, что в текущих политических процессах проявляется большое недоверие между более развитыми и менее развитыми странами, растущее на почве различного восприятия (справедливости) распределения затрат и выгод от глобальных соглашений в сфере экологии.
По итогам обзора публикаций по теме исследования авторы отмечают, что сохраняются разногласия относительно понимания роли ученых в формировании политики и институтов. Для некоторых научных областей, таких как постнормальная наука (postnormal science), главная цель науки заключается в решении социальных проблем, и, следовательно, все новое знание понимается как создаваемое в контексте определенной социальной проблемы. Такая эпистемологическая трактовка частично объясняет «повышающиеся требования инвесторов и гражданского общества, кото-
рые хотят, чтобы исследование решило "реальные" проблемы» (с. 88).
«Миф научной объективности» в последнее время оспаривается все чаще, и многие ученые начинают признавать важное значение других форм знания и опыта, влияющих на разные стратегические процессы. Комбинирование различных форм знания может породить новые способы понимания проблем и их решений и таким образом объединить ранее изолированные группы, имеющие разное знание. Многие эксперты называют этот процесс «конвергенцией»: в нем совместно используются наука, знание и политика для выработки коллективных решений. Однако, принимая во внимание социальный характер отношений в науке, авторы предполагают, что «ученые, которые признают субъективность в пределах научного предприятия, автоматически осуществляют "защиту чьих-либо интересов", если они участвуют в политическом процессе» (с. 88).
Для политической экологии это традиционное разделение между объективной и субъективной наукой не имеет смысла, учитывая, что данный подход к исследованиям социально-экологических систем часто подразумевает включение запроса на объективность науки, признавая при этом социальный и субъективный характер сообществ и институтов, в рамках которых они действуют. Но учитывая срединную позицию, которую занимают политические экологи, остаются вопросы о том, осуществляют ли они защиту чьих-либо интересов автоматически, просто потому, что признают некую напряженность между объективностью и субъективностью в своих исследованиях.
В последнее десятилетие три события обратили эти давнишние и часто абстрактные философские дебаты в горячую дискуссию: 1) активизация научных дебатов о «бедственных» проблемах; 2) политизация науки в контексте глобальных усилий по управлению в связи с изменениями климата; 3) появление понятия планетарных границ (с. 89). При этом многие соглашаются с тем, что определенные политические проблемы сегодня можно рассматривать не только как «бедственные», но как «супербедственные». Учитывая все более усложняющийся характер проблем и новые области науки, которые ориентируются на «реальные проблемы», границы научной политики становятся все более размытыми. Не так давно
экологов («экспертов по упругости экосистем») буквально «втиснули в центр внимания» этих дебатов (с. 89).
С 2009 г. группа исследователей во главе с Й. Рокстрёмом (J. Rockstrom), директором Центра устойчивого развития в Стокгольме, начала работу по формированию и популяризации понятия «планетарные границы». Планетарные границы - это набор пороговых значений экологических параметров на планетарном уровне, которые человечество не должно превышать. Й. Рокстрём и его коллеги получили поддержку со стороны ООН, и понятие планетарных границ было включено в концепцию SDG (Sustainable Development Goals).
Социально-экологическая упругость - «способность системы поглотить возмущение, реорганизовать, претерпевая изменение, и сохранить по существу прежние функцию, структуру, идентичность и обратные связи» (с. 89). Большая часть недавних публикаций представляет упругость как нормативное понятие, рассматривая ее в качестве желательной системной особенности. Парадигма упругости появилась в экологии благодаря работе К. С. Холлинга1, который с коллегами организовал Союз упругости (Resilience Alliance) - научное объединение ученых и практиков, которые ведут исследования динамики социально-экологических систем и развивают теорию посредством реализации совместных проектов. В результате этой работы были, в частности, разработаны другие понятия, связанные с упругостью: панархия (panarchy) и адаптивный цикл (adaptive cycle), критические переходы (определенный тип нелинейного изменения). Эти понятия применяются не только к экологическим, но и к социально-экологическим системам.
Наблюдения за открытыми системами и оценка потенциала преобразований включают анализ многовариантного будущего и открывают возможности выбора желательного варианта и путей его достижения. Будущее до некоторой степени может зависеть от исторически пройденного пути, но оно также может быть продуктом теории. В связи с этим авторы замечают, что подходы политической экологии разрабатываются в условиях реального мира и направлены
1 Holling C.S. Resilience and stability of ecological systems //Annual review of ecology and systematics. - 1973. - Vol. 4, N 1. - P. 1-23.
на решение нормативных проблем создания желательного будущего и предотвращения реализации нежелательных вариантов.
В ходе формальных политических процессов социологи, работающие в рамках научного сообщества политической экологии, популяризировали идею и потенциальную власть интегрированных исследования и управления. Однако выбор участников этих процессов является неизбежно политизированным и может быть оспорен другими. Он также зависит от того, кто является частью процесса, у кого есть «право голоса» и каким образом распределены ресурсы. Кроме того, в продвижении идеи интегральных процессов как рабочего инструмента для чиновников политэкологическое сообщество должно признать необходимость обоснования определенного представления о том, каким образом «должна» развиваться политика.
Базовой концепцией управления системой, в которой на разных уровнях взаимодействуют субъекты, обладающие собственной автономией, является полицентричность (рolycentricity). Центральными аспектами концепции являются масштаб и институты, пригодные для управления сложными социально-экологическими системами.
Как известно, большая часть политической экологии направлена на прикладные исследования. Специфика этой области науки, возможно, не отличается от специфики, например, биологии охраны природы (conservation biology) (состояния экосистем) или других смежных научных дисциплин. Однако биологи охраны природы исторически рекомендовали «нисходящие» варианты политических стратегий, в то время как научное сообщество политэкологии предлагает новый подход управления ресурсами в целом. Полит-экологи отвергают директивные подходы и методы управления, основанные на механистическом понимании мира, и стремятся к гибкому управлению, используя онтологию сложных адаптивных систем (с. 90).
Но есть проблемы, возникающие в связи с выбором адаптивного, полицентричного подхода. Во-первых, политэкологи стали активно продвигать свою позицию относительно того, как должно быть организовано управление социально-экологическими системами, и эта позиция часто отличается от позиций групп и ученых из других областей. Во-вторых, «у сообщества еще нет полного,
хорошо разработанного философского понимания того, каким образом наука должна быть включена в такое управление» (с. 91). Раскрывая данную проблему, авторы замечают, что наблюдение мира через линзу социально-экологических систем является само по себе отходом от разделения на естественные и социальные науки и переходом от редукционизма к более целостному подходу в науке.
Далее авторы предостерегают ученых, говоря, что в полит-экологии есть потенциальные политические «минные поля», через которые ученым придется пройти, чтобы выявить свой личный интерес и профессиональные обязанности. Существуют три варианта выбора своей позиции в науке.
Выбор 1. Вся наука - это «чистая наука», основная цель которой заключается в поиске истины. Принятие этой модели не противоречит основным предпосылкам и ценностям политической экологии.
Выбор 2. Новый гибрид (искатели истины ПЛЮС - truth-seeker PLUS). Это нетрадиционные ученые, которые «обладают особым типом знания и определенным набором методов, инструментов и навыков, которые могут способствовать более эффективной мобилизации, поддержке и организации процессов управления» (с. 92). Осознавая проблемы компромиссного выбора, ученые в ходе своей работы используют любые возможности, для того чтобы поддержать организационные и политические процессы. Однако на первом месте у таких ученых остаются личные профессиональные интересы, а не политические предпочтения.
Примеры такого выбора экологов включают анализ провала реализации политических решений, связанных с восстановлением экосистемы заболоченных мест в Южной Флориде, и проблемы адаптивного управления такими крупномасштабными объектами всемирного наследия, как Большой барьерный риф и Большой каньон (с. 92).
Выбор 3. Вся наука - это политика (агенты перемен - change-maker). Сделавшие такой выбор ученые следуют «модели Джеймса Хансена» (James Hansen-model), определяя предмет своего исследования исходя из своих политических предпочтений, а также понимания «уместности и своевременности». Люди, которые признают политическую власть научных знаний и, соответственно, ее
способность влиять на убеждения и поведение других людей, принимают и связанные с этим издержки, выражающиеся в том, что их воспринимают как представителей определенной группы интересов. Это - цена, которую они платят в обмен на свободу своего участия в политической деятельности.
Указывая на то, что любой выбор ученого сопровождается ожидаемыми выгодами и рисками, авторы в качестве «выгоды» называют расширение спектра возможных форм сотрудничества с заинтересованными лицами, что повышает эффективность совместного управления. Известны примеры «стратегического гибкого управления», которые используют служащие национальных парков в южноафриканском Национальном парке Крюгер (Kruger National Park) и совместные управленческие сети, комбинирующие различные источники знания и политической власти в биосферном заповеднике Kristianstads Vattenrike (Швеция) (с. 92). Подобные методы, в том числе организация более прозрачных, демократических процессов управления посредством совместных исследовательских проектов, способствуют росту социального благосостояния и производству общественных благ.
Однако авторы предупреждают, что в некоторых случаях две выгоды - большая эффективность и емкость - непосредственно противоречат друг другу. Расширение участия заинтересованных лиц в процессах управления может иногда снижать эффективность, поскольку может привести к пренебрежению мнением ученых в пользу частных ценностей и интересов. Подобные формы существуют только на основе компромисса между полицентричностью и эффективностью.
В то время как выгода от применения подходов политэколо-гии в целях институциональных изменений накапливается на социальном уровне в форме эффективных институтов управления, политических мер и соответствующих процессов, некоторые риски, связанные с участием в работе, ориентированной на политические решения, проявляются и на других уровнях: профессиональном и личном. Политэкологи, например сделавшие выбор 2, могут порой восприниматься как лоббисты определенных интересов и получать ярлыки отрицательного характера: эйвайронменталисты, хиппи, «борцы за социальную справедливость» или неискренние люди, которые скрывают истинные мотивы за научными терминами.
Много климатологов уже попадали в эту «ловушку защиты интересов». Биологи, специализирующиеся на охране природы и сохранении биологического разнообразия и применяющие подход «ищущих истину», также знакомы с этими проблемами. Даже не защищая интересы определенных политиков или не действуя в целях изменения институтов, ученые могут подвергнуться нападению со стороны политических деятелей из-за якобы ненаучных побуждений, их позиция может быть искажена в СМИ и в результате они могут потерять часть своей переговорной силы в научных и политических процессах. В этих случаях фундаментальные ценности политической экологии становятся слабостью.
Политэкологи также сталкиваются со многими карьерными рисками. Их методологические подходы и ориентация на практические исследования могут оказаться фактором отрицательного влияния при приеме на работу, поощрениях, в процессе профессионального роста и продвижения по службе. Кроме того, продвижение адаптивного подхода, экспериментирования и изучения новых явлений требует времени и открытого мышления - ресурсов, не всегда доступных и политически обусловленных.
Продолжающееся размывание границ между наукой и политикой или наукой и обществом, связанное с исследованиями в области политической экологии, генерирует системные риски. В то время как этот вид исследований представляется авторам не просто желательным, но необходимым для поиска решений существующих проблем управления СЭС, он может подорвать авторитет науки как «предприятия поиска истины», если в ряду прочих факторов внимание средств массовой информации преднамеренно будет направлено на преследование ненаучных ценностей и интересов.
Авторы полагают, что более ясное определение значимости политической экологии, ее роли в политике и в процессах институциональных изменений должно помочь ученым, работающим в данной области, найти компромисс между наукой и политикой. Для сообщества политической экологии была бы полезна открытая дискуссия о его собственном потенциальном статусе на границе пересечения разных областей - науки, политики и общества.
С.М. Пястолов
