CC BY
22
ЛИТЕРАТУРА СРЕДНИХ ВЕКОВ И ВОЗРОЖДЕНИЯ
2015.04.009. МЕТИС Х. РАННЕСРЕДНЕВЕКОВЫЕ ТОЛКОВАНИЯ «ПЕСНИ ПЕСНЕЙ» И МАТЕРИНСКИЙ ЯЗЫК КЛЕРИКАЛЬНОЙ ВЛАСТИ.
MATIS H. Early-medieval exegesis of the Song of Songs and the maternal language of clerical authority // Speculum. - Cambridge (Mass.), 2014. - Vol. 89, N 2. - P. 358-381.
Ключевые слова: библейская экзегетика; метафора матери; эротическая метафорика; церковь; пастырское попечение; житие.
Песнь Песней - одновременно и библейская книга, и памятник любовной поэзии - стала предметом интенсивной экзегезы начиная с Оригена (III в.); однако историки экзегетики и герменевтики наибольшее внимание уделяли толкованиям, созданным в эпоху Высокого Средневековья (в первую очередь - знаменитым проповедям Бернарда Клервоского).
Ханна Метис (университет Нотр-Дам в штате Индиана, США) заполняет одно из белых пятен в истории экзегезы Песни Песней, обращаясь к раннему Средневековью, главным образом к эпохе Каролингов. Она полагает, что влияние каролингской экзегетики на более позднюю традицию остается недооцененным, а сама каролингская практика чтения Библии если и исследуется, то из перспективы Высокого Средневековья, а не в пределах собственного исторического контекста.
Экзегетика в каролингскую эпоху имела важную социальную роль, поскольку «само каролингское общество получало свои ориентиры из изучения и интерпретации Библии» (с. 358). Аллегорическая интерпретация связывала те или иные группы образов библейского текста с определенными социальными доктринами или практиками. Соответственно, изучение Песни Песней для раннехристианских толкователей было не «домашним» ученым занятием, как позднее для цистерцианских монахов, но социальным действием, регулирующим отношения внутри христианской общины; и хотя каролингские и более ранние экзегеты уже воспринимали Песнь Песней как «эпиталамий», а ее персонажей - как аллегорических Жениха и Невесту (Sponsus, Sponsa), ее аллегорический смысл усматривали в описании не мистического устремления ин-
дивидуальной души к Богу, но коллективных форм жизни в христианской общине (с. 361).
Суть раннесредневековой (в том числе каролингской) алле-горезы Песни Песней состояла в том, что идея клерикальной власти старших священников, doctores, метафорически связывалась с образами женского тела, прежде всего тела материнского. Прекрасная и чувственная фигура Невесты была осмыслена толкователями как фигура матери, символизирующей Церковь и ее представителей.
Уподобление Церкви матери само по себе не ново: оно встречается уже в посланиях ап. Павла, а затем в патристике - у Тертуллиана, Амвросия Медиоланского, Иеронима и др. Августин сравнивает новообращенных верующих с малыми детьми (parvuli), которые питаются «молоком веры», даруемым матерью-Церковью.
В раннесредневековой экзегезе Песни Песней эта метафора матери-Церкви проецируется на образ Невесты. Первый шаг в этом направлении делает уже Ориген, который Жениха библейской книги отождествляет с Христом, а Невесту - поочередно то с Церковью, то с душой верующего. Комментарий Оригена, однако, мало был известен раннесредневековым западным книжникам, как, впрочем, и ранние латинские комментарии Амвросия и Аппония. Базовым экзегетическим текстом для каролингского понимания Песни Песней стал комментарий Беды Достопочтенного, написанный ок. 716 г. Беда сосредоточивается на теме внутреннего роста Церкви, которая посредством тяжких трудов из ветхозаветной Синагоги постепенно превращается в Невесту Христа. Труды и подвиги Церкви включают и деяния апостолов, и работу современных Беде doctores и praedicatores (т.е. епископов, монахов, проповедников и т.п.).
Тело Невесты, отдельные его части истолкованы Бедой как аллегорические именования деятельности doctores в ее различных аспектах. Так, глаза Невесты символизируют духовное постижение (sensus spiritualis), присущее клирикам, которые способны проникать в небесные тайны, закрытые для обычных верующих. Каролингские экзегеты (Алкуин, Хаймо Осерский, Ангелом) заимствуют у Беды это понимание: глаза Невесты - аллегория способности духовного постижения, а заодно и аллегория тех людей, которые обладают этой способностью (т.е. doctores).
Шея Невесты, уподобленная Давидовой башне, на которой висит «тысяча щитов» (Песн. 4, 4), также служит аллегорией церковных учителей - и у Беды, и у его каролингских последователей. В данном случае обыгрывается медиативная функция doctores, которые связывают Христа и его учение с паствой, как шея связывает голову с телом. Нос Невесты аллегорически обозначает присущую учителям способность различать зловоние порочности и благоухание истинной добродетели. Сравнение волос Невесты со стадом коз, а ее же зубов - со стадом овец (Песн. 4, 1-2) проецируется всеми упомянутыми экзегетами на оппозицию учителей и паствы (doctores - parvuli): белоснежные зубы - конечно же doctores, которые способны разжевать твердую пищу христианского учения для «малых детей» (паствы); черные волосы - сама паства. Алые губы Невесты, источающие мед и молоко, символизируют одновременно и красноречие doctores, и их способность питать паству духовной пищей.
Та же «дихотомия потребностей parvuli и умений doctores» (с. 368) лежит в основе уподобления doctores грудям Невесты. Вследствие переводческой ошибки, сделанной в Септуагинте и перекочевавшей оттуда в Вульгату, груди появляются уже в первой строке Песни - и это груди не Невесты, но Жениха: «ubera tua meliora vino», «груди твои лучше вина» (на самом деле речь в оригинале идет не о грудях, но о любовных ласках). В аллегорическом применении этого андрогинного образа к Иисусу неминуемо возникал эффект «феминизации Христа» - Иисус обретал женские груди. Беду этот эффект нисколько не смущает: он приводит несколько мест из Священного Писания, где сам Христос, говоря о себе, использует феминизированный язык (например, сравнивая себя с наседкой, которая собирает птенцов под свои крылья, -Мф. 23, 37), и подытоживает: «Сам Жених, т.е. Господь наш, применял к себе фигуру женского пола» (с. 368). И в этом doctores должны подражать Иисусу: как истинные матери, они должны кормить грудью паству, питая ее пищей истинного учения.
Аллегорическое наделение Христа женской грудью - едва ли не единственный мыслительный ход Беды, за которым каролингские экзегеты не последовали, видимо, сочтя его слишком смелым. Не применяя эту метафору к Христу, они тем не менее применяют ее к doctores: Алкуин сравнивает последних с женской грудью, по-
скольку они, как и материнское молоко, приносят «утешение слабым и поддержку младенцам»; молоко здесь аллегорически обозначает «наставление малых» (eruditio parvulorum) (с. 369).
Перенесенные в мир христианской аллегорики, женские образы Песни Песней переосмысляются, теряют свой эротизм, переводятся в иной эмоциональный регистр: женское тело, утрачивая сексуальность, ассоциируется теперь с материнской нежностью, заботой, уютом, надежностью.
Переходя от экзегетических сочинений к иным текстам каролингской эпохи, Х. Метис показывает, что выработанный в толковании Песни Песней «материнский язык» использовался в самых разнообразных риторических целях: для восхваления, увещевания, угрозы и т.п. Карл Великий использует эту образность, когда после собора во Франкфурте (794) пишет толедскому архиепископу Эли-панду, увещевая его отречься от ереси, о «великой радости матери-Церкви, видящей своих сынов объединенными» (с. 371). Но «материнский язык» мог использоваться и в обличительно-угрожающей речи - например, обращенной против еретиков, которые отвергают целительную духовную пищу doctores.
В литературных текстах каролингского времени материнская метафорика нередко возникала при описании отношений монаха-учителя и юного послушника, что вполне естественно для эпохи, когда родители часто отдавали ребенка в монастырь в самом раннем возрасте (практика так называемого oblatio - «пожертвования»): послушник, оторванный от родителей, воспринимал своего наставника не только как второго отца, но и как вторую мать.
В качестве примера использования материнской метафорики в литературном тексте Х. Метис приводит «Житие святого Адаль-харда из Корби», написанное после смерти святого в 826 г. его учеником и воспитанником Пасхазием Радбертом. Найденыш, воспитанный аристократическими монахинями в Суассоне, Пасхазий затем обрел в Корби покровительство аббата Адальхарда, советника Карла Великого. Не описывая в своем житии никаких чудес, связанных с Адальхардом, Пасхазий характеризует его как идеального монаха и аббата, подчеркивая его физическую красоту, красноречие, мудрость и т.п. При этом через все житие проходят образы, заимствованные из Песни Песней: Адальхард уподобляется Жениху, когда речь идет о его верности Иисусу, и Невесте, когда
описывается его материнское попечение о монахах, уподобляемых в свою очередь «дочерям Иерусалима». Возникает здесь и образ кормящей материнской груди: «Мы помним, - пишет Пасхазий в риторическом обращении к Адальхарду, - о грудях, которыми ты кормил нас (quibus nos lactabas uberibus)... Твои груди прекрасней вина» (с. 375).
Итак, материнский язык, выработанный в комментариях к Песне Песней Бедой Достопочтенным и его каролингскими последователями, был использован прежде всего для описания отношений doctores и паствы - т.е., по сути дела, для характеристики той особой «мягкой» власти, которой обладала церковь в каролингском социуме. Однако этим значение материнского языка не ограничивалось. Он применялся и в иных целях: «мог быть поочередно или одновременно страстным, манипулятивным, агрессивным и нежным; его могли использовать и для критики теологических противников, и для того, чтобы растрогать монашескую братию до слез» (с. 381).
Каролингские толкования Песни Песней, по мнению Х. Метис, показывают, что этот памятник «всегда вдохновлял реформаторов и экзегетов на размышления о церкви и их роли в ней»; в этом смысле цистерцианцы лишь продолжили дело своих каролингских предшественников - они «восприняли традиционные идеи для того, чтобы заставить зазвучать старую струну в новом историческом контексте» (с. 381).
А.Е. Махов
2015.04.010. ДАНТЕ, ПЕТРАРКА, БОККАЧЧО: ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЕ СВЯЗИ. (Сводный реферат).
1. ЭЙСНЕР М. В лабиринтах библиотеки: Цицерон Петрарки, Вергилий Данте и историография Ренессанса.
Eisner M. In the labyrinth of the library: Petrarch's Cicero, Dante's Virgil, and the historiography of the Renaissance // Renaissance quarterly. - N.Y.: Renaissance society of America, 2014. - Vol. 67. -P. 755-790.
2. ХАУСТОН ДЖ.М. Боккаччо, играющий с пасторальным миром Петрарки.
