CC BY
18
травы умирает смеясь (moritur ridens), но кто умирает со смехом, если не тот, кто любит или любим? Сардонийская трава убивает лишь тело вкусившего - горькая женщина отравляет и тело, и душу влюбленного» (цит. по: с. 411).
В сонете Чино «лирический герой», погруженный в неотрывное созерцание своей донны, не только не стремится к спасению от губительной страсти, но готов принять смерть с радостью - со смехом. Однако смерть, которая ему угрожает, - не только физическая смерть, которая, в соответствии с медицинскими представлениями того времени, могла наступить от чрезмерной душевной сосредоточенности влюбленного на возлюбленной - «от страстного помышления (propter vehementem cogitationem)» и «волнения о предмете любви», как пишет Дино дель Гарбо, комментатор стихов Гвидо Кавальканти (с. 411). Выявленный П. Борса семантический ореол сонета показывает, что «лирическому герою» угрожает еще и духовная смерть, аллегорией которой в позднеантичной и средневековой традиции, как показал исследователь, служит гибельный смех, вызванный сардонийской травой.
Завершая свой обзор, П. Борса высказывает убеждение в том, что глубокое понимание итальянских текстов Дученто и Треченто невозможно без «контакта с обширным и головокружительным морем латинской литературы» (с. 412).
А.Е. Махов
ЛИТЕРАТУРА XVII-XVIII вв.
2015.03.014. ПАТТЕРСОН С. СРЕДНЕВЕКОВАЯ ТРАДИЦИЯ И МОНСТРЫ РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ. PATTERSON S. Reading the medieval in early modern monster culture // Studies in philology. - Chapel Hill, 2014. - Vol. 111, N 2. - P. 282311.
Ключевые слова: монстры; безобразное; культура раннего Нового времени; средневековая традиция.
Серена Паттерсон (университет Британской Колумбии, Ванкувер, Канада) прослеживает изменения, которые произошли в «дискурсе о монстрах» при переходе от Средних веков к раннему Новому времени. Повествования и анекдоты о всевозможных
уродцах - весьма экзотическая и частная область европейской литературы; однако, по мнению исследовательницы, анализ этих текстов может способствовать решению важного историко-литературного вопроса о том, в какой мере и каким образом культура Нового времени, осознавая себя «современностью», принципиально отличной от Средневековья, все-таки наследовала и трансформировала средневековую традицию.
Городская жизнь ХУ1-ХУ11 вв. немыслима без ярмарочных и карнавальных представлений, неизменными участниками которых были уродцы, вызывавшие бурный интерес толпы: карлики, гиганты, бородатые женщины, сиамские близнецы, люди, полностью покрытые волосами, и т.п. Некоторые из них снискали такую известность, что их судьбы стали предметом научных изысканий историков культуры (таковы, например, Урселина, «бородатая женщина», и «волосатые сестры Гонцалас», выступавшие с гастролями по всей Англии в начале XVII в.).
«Монстры» в указанную эпоху были героями не только зрелищных аттракционов, но и соответствующего литературного дискурса, который существовал в низовом регистре печатной продукции - на страницах дешевых брошюр, листовок, памфлетов и т.п. Эта продукция, пока еще мало изученная, имеет огромный интерес для историков литературы, поскольку из всей словесности раннего Нового времени именно она сохранила тесную связь со средневековой сюжетикой и образностью. Литературные тексты Средневековья переиздавались в XVI-XVII вв. в полном виде уже крайне редко, однако весьма часто пересказывались и так или иначе переосмыслялись в дешевых популярных изданиях. Более того: новоизобретенные монструозные образы, принадлежащие уже Новому времени, нередко воспринимались как «древние», «средневековые». И если сама идея «Средних веков» была изобретена эпохой Ренессанса в целях исторического самоопределения, отделяющего «современность» от прошлого, то примеры «медиевализации» нововременных монстров показывают, как Средневековье вновь понадобилось для исторического самоопределения: «Люди семнадцатого века конструируют свою современность в терминах прошлого» (с. 284).
С. Паттерсон рассматривает два примера новоизобретенных «уродцев», которые в воображении читателей были связаны со
средневековой традицией: Таннакин Скинкер - женщину со свиным пятачком, популярную героиню баллад и памфлетов середины XVII в., которая (как показывает исследовательница) воспринималась сквозь призму средневекового текста - «Истории о Флоренте» Джона Гауэра; и Тома Тамба - рыцаря-карлика, образ которого появился в фольклоре и затем «вырос до масштабов доблестного рыцаря при дворе короля Артура» (с. 286).
Стремление авторов и читателей XVII в. укоренить современные им монструозные образы в средневековой традиции не отменяет глубокого различия между средневековым и нововременным пониманиями монструозности. Для средневекового сознания монстр наделен религиозным смыслом: он представляет собой некий Божественный знак, предзнаменование, которое надо понять и расшифровать. Сверхъестественной природе монстра соответствует и его географическая удаленность от всех привычных и «нормальных» локусов: для средневекового воображения монстры обитают где-то на окраинах ойкумены, в экзотических неведомых странах. Так, описанная Жераром из Камбре (в «Топографии Ирландии», ок. 1188) бородатая женщина, которая повсюду следовала за двором ирландского короля и вызывала смех и изумление у всех ее видевших (с. 290), служит признаком маргинального, отдаленного от ойкумены мира (каковым и была для средневекового континентального европейца Ирландия).
В раннее Новое время меняется понимание природы монст-руозности, которая трактуется теперь не как знак сверхъестественного, но как курьезное отклонение от физиологической нормы, подлежащее не морально-религиозному толкованию, но рациональному исследованию эмпирическими методами. Вместе с тем меняется и географическая локализация монстров, которые с границ ойкумены перемещаются в городское, повседневное, даже домашнее пространство.
Однако эта новая «современная» монструозность осмысляется на фоне средневековой традиции, с использованием ее «тропов и фигур», которые у новых авторов переосмысляются, но ни в коей мере не отбрасываются вовсе.
Первое подтверждение этому тезису С. Паттерсон находит в анонимном памфлете «Некое сообщение о благородной даме со свиным пятачком, именуемой мистрис Таннакин Скинкер», кото-
рый был издан в Лондоне в 1640 г. Казалось бы, описанная в памфлете Таннакин Скинкер (этот персонаж, возникший под впечатлением лондонского ярмарочного балагана, впервые появляется в анонимной балладе «Shapeless Monster», ок. 1639, и фигурирует еще в четырех балладах этого времени) - якобы реально существующая голландка, которая в силу своей специфической внешности никак не может найти мужа, - представляет собой «несомненно "современного" монстра» (с. 295). Сфера ее обитания - урбанистическое и домашнее пространство (автор даже особо отмечает, что монстров, прежде существовавших неведомо где, теперь, в наше время, «можно публично увидеть во всех частях города», с. 295). Физическое уродство Таннакин находит квазирациональное объяснение в колдовстве: некая старуха, которой будущая мать Таннакин не захотела подать милостыню, пробормотала «дьявольский патер ностер» и предрекла, что дочь будет такой же «свиньей», как и ее скупая мать. Выбор национальности Таннакин отражает распространенную в Лондоне той эпохи ксенофобскую враждебность к голландцам, а отчасти и к других иностранцам, которые нередко изображались как монструозные уродцы (с. 297); неудивительно, что некоторые исследователи усматривали в памфлете о Таннакин социальную сатиру, направленную против иностранцев.
Итак, Таннакин Скинкер по всем признакам не средневековый, но «нововременной» монстр. Но зачем автору памфлета понадобилось включать в него пятистраничный перевод средневекового текста - «Истории о Флоренте» Джона Гауэра из первой книги «Confessio Amantis»?
Герой Гауэра, молодой доблестный рыцарь Флорент, в ходе своих приключений оказывается перед трудной моральной дилеммой: либо жениться на отвратительной старой ведьме, оказавшей ему помощь в обмен на обещание взять ее в жены, либо нарушить свое рыцарское слово. Если для Гауэра в центре этой истории, несомненно, стоит идея рыцарской верности, которая в конце концов и побеждает чувство отвращения, то ее анонимный пересказчик сдвигает акценты, сводя подробности моральных терзаний рыцаря к минимуму и сосредотачиваясь на безобразии старухи, всячески подчеркивая ее сходство с Таннакин. В облике гауэровской ведьмы бестиарные черты отсутствуют - но С. Паттерсон приводит в качестве параллели к портрету Таннакин анонимный артуровский ро-
ман «Свадьба сэра Гавена и дамы Рагнеллы» (конец XV в.), где ведьма Рагнелла описана как чудовище «с двумя зубами на каждой стороне рта, подобных клыкам кабана... Один клык торчал вверх, а второй - вниз» (с. 304).
Причина, по которой автор памфлета прерывает рассказ о Таннакин, чтобы поведать историю Флорента, объяснена им самим: он хочет познакомить читателя с этой историей «для того, чтобы ход одной [истории] сделал другую более правдоподобной (more probable), ибо они весьма сходны» (с. 301). Таким образом, история Флорента должна придать правдоподобия рассказу о Таннакин. С. Паттерсон находит в таком объяснении долю иронии: ведь для образованного читателя XVII в. Гауэр имел репутацию «старомодного сказочника», а ссылка на него лишь подчеркивала фиктивность истории Таннакин. Наивный же читатель, Гауэра не знавший, мог и в самом деле довериться ему как «авторитету».
Так или иначе, автор памфлета, подключаясь к средневековой традиции, использует сюжет Гауэра в своих целях - для создания и распространения «концепта "современной монструозности"» (с. 305), принципиально отличной от монструозности средневековой.
Сходную стратегию обращения со средневековой традицией С. Паттерсон обнаруживает в текстах о Томе Тамбе - карлике, впервые подробно описанном в книжке Ричарда Джонсона «История Тома Тамба» (1621).
Уже первые упоминания Тома Тамба (его имя фигурирует в различных печатных текстах начиная с 1579 г.) связывали его с миром Средневековья - со «старыми временами», как выражается в предисловии к своей книжке Ричард Джонсон. Так, Реджинальд Скотт в «Разоблачении ведьмовства» (ок. 1584) называет Тома в числе различных средневековых монстров. Особого внимания, по мнению С. Паттерсон, заслуживает неожиданная ассоциация между карликом Томом и рыцарями из популярных легенд, вроде легенды о Ги из Уорвика. Эта ассоциация проявляется и в визуальном плане: гравюра на фронтисписе книжки «Том Тамб, его жизнь и смерть» (1630) изображает карлика восседающим на боевом коне, в полном рыцарском облачении.
Как и прочие монстры раннего Нового времени, Том Тамб существует в повседневном домашнем пространстве. Однако в книжке Джонсона этот повседневный мир превращается в мир ры-
царской авантюры посредством своеобразной инверсии: «Джонсон переворачивает традиционную структуру квеста, в ходе которого рыцари встречаются с препятствиями, чудовищами и т.п. в отдаленных, экзотических краях, - обыгрывая физическую патологию Тома, он превращает в рыцарский квест саму домашнюю повседневность» (с. 308). Иначе говоря: обычный дом становится для карлика Тома опасным миром, где его на каждом шагу подстерегают приключения: он то тонет в пудинге, то оказывается проглочен коровой, и т.п. Его мужественное противостояние всем этим неприятностям оказывается в конце концов вознаграждено: Том попадает ко двору короля Артура, где выполняет примерно ту же роль, что выполняли при феодальных дворах карлики-шуты.
Итак, Том Тамб помещен в контекст средневековой традиции -но сама эта традиция радикально переосмыслена: рыцарская авен-тюра перемещена в домашний мир, а рыцарь, «вместо того чтобы побеждать монстров, сам становится монстром» (с. 310).
Нововременной дискурс о монстрах позволяет проследить, как концепт Средневековья (именуемого «стариной» - «antiquity» или «старыми временами» - «old time») используется в популярной литературе рубежа XVI-XVII вв. Средневековье, с одной стороны, служит «темпоральным маркером», отделяющим Новое время от «старины», а с другой - дает этому Новому времени материал для определения собственной идентичности.
А.Е. Махов
2015.03.015. ДЮВАЛЬ С. РОМАНИЧЕСКОЕ И АМПЛИФИКАЦИЯ: ПИСЬМО В ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВЫМЫСЛА В НАЧАЛЕ XVII в.
DUVAL S. Romanesque et amplification: L'écriture de la circonstance dans l'aventure fictionnelle du premier XVII siècle // Exercices de rhétorique [Revue électronique]. - P., 2014. - N 4. - Mode of access: http://rhetorique.revues. org/353
Ключевые слова: роман; амплификация; письмо; риторика; художественный вымысел.
Амплификация составляла в XVII в. один из фундаментальных принципов искусства риторики, поэтому ее изучение помогает понять историческую эволюцию литературных форм той эпохи.
