CC BY
23
2015.03.010. КАБХА М. ПАЛЕСТИНСКИЙ НАРОД В ПОИСКАХ СУВЕРЕНИТЕТА И ГОСУДАРСТВЕННОСТИ. KABHA M. The Palestinian people: Seeking sovereignty a. state. - L.: Boulder, 2014. - 399 p.
Ключевые слова: Палестина; арабы; сионизм; национализм; ФАТХ.
Мустафа Кабха (кафедра истории, философии и иудаизма, Открытый университет Израиля) сосредотачивает внимание на драматической истории арабов-палестинцев с 1930-х годов и до наших дней, уделяя ключевое место их борьбе за достижение жизнеспособной государственности и препятствовавшим ему внутренним факторам, с опорой на широкий круг первоисточников и научной литературы на английском, арабском и иврите. Большинство исследователей данной проблематики, отмечает он, открывают свой анализ одним из двух важнейших событий в анналах арабо-сионистского конфликта - либо началом массовой иммиграции евреев из Европы под лозунгами сионизма (1882), либо декларацией Бальфура и обещанием британцев содействовать усилиям по созданию еврейского национального очага в Палестине (1917). Фокусировка на этих событиях объясняется тем, что целостное самосознание палестинцев как народа развилось как реакция на успех сионистского предприятия. Другие историки выбирают отправные точки, теснее привязанные к местной почве, например, локальное восстание 1834 г. против тиранического режима, установленного Ибрахим-пашой, сыном египетского наместника Мухаммада Али, или даже правление в Галилее Захира ал-Умара (XVIII в.) как прототип первого «палестинского национального государства».
Тем самым генезис современной палестинской идентичности увязывается с ее более широким региональным и современным общеарабским аналогом - точка зрения спорная. «У нас нет никаких доказательств тому, что настолько рано существовала какая-либо доктрина палестинского национализма, открыто или тайно провозглашаемая, или же какие-то подспудные проявления локально-национального самоотождествления, отличные от привязки себя к Большой Сирии, Билад аш-Шам» (с. 1). Напротив, источники показывают, что солидарность с османской системой управления в регионе оставалась нерушима вплоть до ликвидации империи по
итогам Первой мировой войны. Традиционное чувство самоидентификации, вдохновленное исламом, сохранялось в предвоенные годы, неоднократно прорываясь всплесками арабского самосознания, организационный уровень которых неуклонно повышался вопреки политике ассимиляции, проводившейся младотурками. И в самом деле, многие первопроходцы в идеологии арабизма и палестинского дела были арабоязычными христианами, привязанность которых к династии Османов была, по меньшей мере, сомнительна.
Можно распознать начальные ступени в эволюции как арабской, так и палестинской идентичности при перехода из XIX в XX в. «Арабское измерение этой идентичности развивалось как неотделимая часть сдвигов, охвативших весь регион, а местное палестинское - как результат уникального комплекса проблем, касающихся Палестины, зреющего конфликта с сионистским движением» (с. 2). Первые признаки последнего заключались, помимо прочего, в открытии в полном смысле слова современных печатных органов - ал-Кармил (Хайфа, 1908 г., редактор - Наджиб Нас-сар) и Филастин (Яффа, 1911 г., редакторы - двоюродные братья ал-Иса, Иса Дауд и Йусуф Ханна), сами имена которых отсылают к пейзажу «малой родины». В статьях, появлявшихся в этих и подобных им органах, прослеживается медленное формирование палестинского самосознания по мере осознания угрозы, которую несла еврейская иммиграция для арабов Палестины. Вторая волна алии, начавшаяся в 1904 г., проходила под лозунгами «завоевания земли» и «завоевания труда», которые, вне всякого сомнения, способствовали консолидации арабского движения на фундаменте национализма и локального (ватани) патриотизма. Так и зародилось арабо-палестинское национальное сознание, которое продолжает мотивировать своих носителей и поныне. С самого начала эти чувства коренились в общерегиональной идентичности. Арабское общее как измерение палестинского частного было производным как его сугубо историко-культурной аффилиации, так и потребности в поддержке арабского мира в его борьбе за Палестину. Судьба палестинцев в XX в. демонстрирует поэтапный сдвиг в акценте с панарабских на исключительно палестинские цели, который только облегчается превратностями боев за Палестину, и чувствительность к внутренним трансформациям, в равной мере социальной и политической природы.
Можно утверждать, что в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, сложная национальная идентичность, присущая Новому времени, оставалась уделом весьма ограниченного числа интеллектуалов. Первыми в контакт с иммигрантами-сионистами вступили трудящиеся классы, которые интерпретировали опасность, заключавшуюся в присутствии новоприбывших чужаков, скорее в традиционных терминах защиты края как общего достояния мусульман и арабов. В 1918 г. в Дамаске утвердилось правительство под председательством Файсала ибн ал-Хусайна и лидеров Хиджазского восстания 1916 г., результатом чего было продвижение арабизма в его современном обличии среди элиты и интеллигенции. Приверженцы Файсала, и в их числе палестинские выходцы, признавали Палестину южной частью Большой Сирии, и многие здесь с почтением относились к дамасскому кабинету, что явствует, в частности, из самого названия выходившей тогда в Иерусалиме газеты Сурийа-л-джанубийа («Южная Сирия», редакторы -Ариф ал-Ариф и Хасан ал-Будайри), заголовки которой последовательно отражали дух времени и различные опорные точки новой современной идентичности. Еще один печатный орган Иерусалима тех лет - Мират аш-Шарк («Зеркало Востока», редактор - Булус Шихада) - выступал глашатаем общего самоотождествления с Востоком, стремясь стереть этнонациональные и религиозные различия между всеми его народами. Локально-патриотическое измерение неустанно пропагандировала Филастин (редактор Иса ал-Иса), возобновившая публикацию в межвоенный период. Еще одной приметой формирования современной арабо-палестинской идентичности служат названия новых организаций, например Мусуль-манско-христианские ассоциации и Арабский палестинский конгресс. Вдобавок к своим связям с панарабизмом и его дамасским очагом палестинское объединение было отчасти обязано своей мотивацией волне возмущения гарантиями, данными Декларацией Бальфура и ставившими под угрозу будущее арабской Палестины. Уже в 1918 г. мусульманско-христианская ассоциация «Яффы» потребовала учитывать запросы арабов, громогласно заявив протест «против устремлений евреев», который включил в себя статьи, особо подчеркивавшие уникальность арабского населения Палестины и его кровную привязанность к земле как четко очерченной территории, «родине наших отцов».
Упор на то или иное измерение арабо-палестинской идентичности всегда соотносился с конкретной социально-политической стратегией для палестинского общества. С утверждением мандата в 1920 г., после прочерчивания международно признанных рубежей Палестины, арабы-палестинцы отказались от идеи Большой Сирии и самоотождествления со всем восточным миром. Отныне они постепенно все более фокусировались на арабо-палестинской идентичности, чаще и чаще упирая на ее национальном измерении. Поверхностное знакомство с опубликованными за этот период изданиями, прежде всего учебниками начальной и средней школы, показывает, что большинство их использует этноним «Палестина» и определяет ее арабских жителей как «палестинцев». Таковы «Краткая география Палестины» Хусайна Раухи (1923), «История Палестины после Великой войны» школьного учителя Халиля ас-Сакакини (1925), «История Палестины» его коллег Умара ас-Салиха ал-Баргути и Халиля Тауты, в предисловии к которой авторы писали о «долге, лежащем на всех и каждом, изучать истории своих страны и народа, прежде всех прочих» (цит. по: с. 4).
В политике в 1920-е годы утвердились институты и организации, санкционирующие национальную идентичность в ее арабском и палестинском измерениях. Попыткам Лондона третировать арабское население Палестины как конгломерат разнородных религиозных групп противопоставлялись универсалистские мусульман-ско-христианские ассоциации, предшественницы Арабского палестинского конгресса, из делегатов которого избирались члены Арабского исполнительного комитета, требовавшего признания националистической программы, под руководством Мусы Казима ал-Хусайни. Хотя британцы так и не признали Арабского исполкома (в отличие от его еврейского аналога - Сохнута), они периодически вступали в диалог с его председателем и участниками, так что уместно говорить о признании de facto.
При новых обстоятельствах, порожденных британским мандатом, в конфликте с сионизмом, без какой-либо официально регламентированной системы управления (существовавшей в других арабских странах), палестинское национальное движение столкнулось с серьезными трудностями. Скрепленные семейными узами окончательно закосневшие в своих усобицах лагеря традиционной
элиты лишь препятствовали созданию системы нового типа: существуя уже многие годы, они вяло прозябали при последних Османах и вновь вошли в силу за первое десятилетие британского мандата, администрация которого поощряла фракционность и соперничество между знатными фамилиями. В 1921 г. мандатные власти инициировали созыв Высшего мусульманского совета, который, будучи призван обеспечить религиозное руководство, вскоре получил признание и как ходатай всех арабов Палестины. Противопоставив себя националистам из Арабского исполкома, Высший совет успешно продолжил линию на раскол национального движения. Британцы, по сути, провели аристократическую клику ан-Нашашиби на посты в муниципальном звене, а ее соперникам из клики ал-Хусайни доверили руководство исламскими структурами: ее представитель хаджж Амин в том же 1921 г. стал муфтием Иерусалима, а в следующем - главой Совета. Это активизировало формирование сильных группировок и конфликтную фракционность в ущерб национальным формам организации, присущим модерну.
Элементы национальной политики, внедренные семействами палестинской элиты, на фоне относительной стабильности, которой регион пользовался в 1920-е годы, немало поспособствовали устойчивости общественной жизни этого десятилетия. Однако с 1930-х годов началась новая эра, когда перед лицом наметившихся как на глобальном, так и на региональном уровнях кризисов родилась экзистенциальная необходимость современных органов национального типа (политические партии, народные комитеты, журналы, вооруженные ополчения), которая совпала с социальными сдвигами, которые укрепили чувство принадлежности к арабской общности за счет местной палестинской идентичности. Учреждение партии ал-Истиклал («Независимость», официально в 1932, неофициально в 1930 г.) ознаменовало пришествие новой формации национально мыслящих интеллектуалов, преимущественно выходцев из среднего класса, которые занялись развитием современной политической системы как альтернативы старой элите с ее семейными счетами. В противоположность ей поколение 1930-х подписалось под новой повесткой, заключавшейся, по сути, в прямой инструментализации концептов, которые инкорпорировали бы ее в панарабское единство модерна. Усилия для достижения само-
стоятельности от колониального правления сменили дележку постов под британским патронажем.
В 1930-х годах ожесточился и все чаще оборачивался насилием и конфликт с сионистами. Подкрепление еврейского поселен-чества волнами иммигрантов, бежавших от ухудшавшихся условий жизни в Европе, при стремительном обеднении арабских сел вследствие экономического кризиса с самого начала десятилетия провоцировало растущую политизацию палестинских низов, которые самоорганизовывались, главным образом, в подпольно действовавшие шайки, нападавшие на объекты, принадлежавшие британской администрации и еврейским колонистам. Попытки селян и выходцев из городского пролетариата вооружиться и терроризировать своих оппонентов чаще всего увязывались с именем сирийского шейха Изз ад-Дина ал-Кассама (1881-1935), учителя Исламской школы в Хайфе, проповедника и имама в местной мечети, убитого в стычке с британцами у Дженина и оставшегося символом не только вооруженного участия простонародья в палестинской политике, но и развития политического ислама как дополнительного измерения и компонента палестинского движения.
Историю палестинского народа в XX в. очерчивают три своеобразных «треугольника». Первый - внешний - состоял из Великобритании (и других сверхдержав), догосударственного сионизма и Государства Израиль и арабского мира. Второй соотносится с теми или иными аспектами идентичности: общерегиональным арабским, национальным палестинским и политическим исламским. Третий имел сугубо социальное содержание: привилегированная элита со своей семейной иерархией, средний класс политизированных интеллектуалов (главным образом, с 1930-х годов) и группировки из трудящихся слоев, молодые участники которых с оружием в руках врываются в политическую арену на поворотных моментах, играя по правилам как традиционного, так и современного лидерства. Эти «треугольники» оставались в силе на протяжении всей новой истории палестинского народа, пусть в разных контекстах и с разными игроками, в переменчивом свете политических и исторических обстоятельств. Взаимосвязь между этими элементами и ее катастрофические последствия впервые проявились в восстании 1936-1939 гг.
Анализируя процессы, катализатором которых стало поражение 1948 г. и складывание палестинской диаспоры, и попытки, предпринимавшиеся, главным образом, Движением за национальное освобождение Палестины (ФАТХ), реконструировать независимое и современное палестинское движение на принципах светского арабского национализма, М. Кабха фокусируется на том, как старания палестинцев обрести единство и свободу вели к тому, что они лишь дальше запутывались в сетях внутренних дрязг, находясь в конфликте с Израилем, сопровождавшемся вмешательством соседних арабских режимов, которые исходили из соображений узкокорыстного патернализма. Внешний треугольник, по его мнению, постепенно лишился своего значения к началу XXI в. Сверхдержавы прекратили вмешиваться напрямую в палестинские дела. «После прямого британского управления до конца 1940-х годов и недвусмысленно агрессивного советского влияния до конца 1980-х все, что осталось, - это декларации США и ЕС в поддержку палестинского государства, основанного на территориальном компромиссе» (с. 361). Арабский мир также поменял формат своих интересов и масштаб участия: здесь больше не сомневаются в способности к самоуправлению палестинцев, которые перестали быть разменной картой в руках Египта или Иордании. Однако значимость Израиля не убавилась: оккупация видоизменилась формально, но осталась действенным фактором, и все шансы на мир и восстановление, а точнее - риск возобновления гонки на конфронтацию и разрушение зависят от палестино-израильских взаимоотношений. «Кажется, что история двух наций будет по-прежнему взаимопере-плетена на многие поколения вперед» (с. 361).
Существенно модифицировался и контекст, в котором сложился второй треугольник. Общерегиональный подход, присущий арабским революционно настроенным секуляристам, с его социально и политически ориентированными предпосылками, обладал наибольшей популярностью в 1960-1970-е годы и подпитывался движениями и организациями - действующими силами потрясений тех лет, но с тех пор и он, и те, кто его продвигал, оказались марги-нализированы. Однако даже тогда национальная борьба и ее руководство оставались в руках революционеров, предпочитавших палестинское измерение панарабскому. ФАТХ, возглавляемая Ясиром Арафатом, реабилитировала и продвигала арабо-палестинскую
идентичность в ее светском националистическом понимании, комбинируя контрастирующие стратегии воинствующего максимализма и государственнического прагматизма, что и породило большинство свершений и провалов, которыми отмечена история палестинских арабов в XX в. Религиозно мотивированная идентичность, конструирование которой началось в 1930-е годы, не производило пока заметного воздействия на происходящее, и только за последние два десятилетия политический ислам вновь вернулся за возмездием в самое средоточие палестинской жизнедеятельности. «В настоящий момент палестинская идентичность, кажется, колеблется между секулярным арабо-палестинским наследием ФАТХ и курсом, который предлагает ХАМАС, с его религиозно-политической идеологией и задачами» (с. 362).
В третьем треугольнике также дают о себе знать многочисленные перемены. Традиционная элита более не активна, хотя выходцы из нее, весьма влиятельные в годы, предшествовавшие поражению 1948 г., сохраняли свой потенциал и в последующие десятилетия (важнейший представитель этой политической культуры - муфтий Хаджж Амин ал-Хусайни). Взлет ФАТХ обозначил победу среднего класса над элитой, и за последовавшие полвека семейства нотаблей не подали ни одного реального признака своего возвращения на лидерские позиции (не считая одного очевидного исключения - Файсала ал-Хусайни). Закономерно заключить, что секулярно-революционный по сути палестино-арабский национализм во всех своих организациях и на всех фронтах возглавлялся интеллектуалами и людьми свободных профессий.
Однако первая и вторая интифада вовлекли в цикл политического действия как сельских, так и городских трудящихся, а также молодежь - учащуюся и уличную. «Трения, обнаружившиеся между средним классом, с его институтами и механизмами, и рабочим классом, с его политической культурой и колебаниями, пересекаются, как кажется, с трениями между секулярно-националисти-ческим и религиозным элементами палестинской идентичности» (с. 362). Все вместе они по-прежнему центрируются вокруг рокового конфликта с Израилем и влияют на него во многом так же, как сам он определяет все компоненты и элементы палестинской идентичности.
Обсуждая новую фазу в истории палестинского национального движения в терминах их стратегий активности и оперативных механизмов, автор указывает, в частности, на празднование Дня Земли, который палестинцы - граждане Израиля начали отмечать в марте 1976 г., как на ранний образчик таких массовых акций, которые предвозвещали возвращение методов общенародного гражданского неповиновения в земельном вопросе, впервые со времени всеобщей забастовки апреля - октября 1936 г. Этот элемент еще больше акцентировался после того, как в декабре 1987 г. вспыхнула первая палестинская интифада, которая, как и стачка 1936 г., прорвалась на поверхность из низов и «заставила политическое руководство вскочить в уходящий поезд, когда оно почувствовало, что почва уже уходит у него из-под ног» (с. 362). Организация освобождения Палестины (ООП) после изгнания из Бейрута перебралась в Тунис, откуда возвращение на родную землю казалось более недостижимым, чем когда-либо, и оказалась перед необходимостью всеми доступными средствами отстаивать свой доминирующий статус в палестинской национальной борьбе. Эти старания втянули его в водоворот интифады, создав динамику противоборства между внешним и полевым руководством.
Напряжение между новым поколением вожаков интифады на оккупированных территориях и старой гвардией в Тунисе, с одной стороны, и головокружительный взлет исламского направления - с другой, породили давление, которое обратилось на верховное руководство и, в сочетании с изоляцией Я. Арафата на международной арене после заявления 1991 г. о поддержке Саддама Хусейна в войне против США, стало причиной тому, что ООП начала демонстрировать большую гибкость и вступила в тайные переговоры с Израилем в норвежской столице Осло. Их кульминацией стало подписание соответствующих соглашений на лужайке перед Белым домом в сентябре 1993 г. и, как результат, взаимное признание ООП и Израиля, которое проложило путь к возвращению Арафата на оккупированные территории и провозглашению Палестинской автономии в мае 1994 г. Хотя этот маневр вывел главу ФАТХ из изоляции и помог фундаментальному разрешению напряжения между палестинскими лидерами в Тунисе и на оккупированных территориях, он так и не смог обуздать исламское направление под водительством Исламского движения сопротивления (ХАМАС) в
его восхождении к влиятельным позициям и предотвратить положение, при которой оно бросило вызов практически безраздельной 30-летней монополии ООП на координацию национального движения. Смерть Арафата в ноябре 2004 г. также помогла дальнейшему усилению ХАМАС, которое достигло апогея при победе этой группировки на парламентских выборах января 2006 г. С этого момента между ООП, контролировавшей Западный берег реки Иордан, и самопровозглашенным хамасовским правительством в секторе Газа разгорелась яростная война. В ходе этих событий, после кровавых уличных боев, хамасовцы выбили из Газы всех без исключения клевретов ООП.
Такое развитие ситуации сбило накал палестинского национального движения до беспрецедентно низкого уровня. Теперь оно представлялось глубоко разделенным перед лицом продолжающегося контроля Израиля над большей частью Западного берега Иордана, укреплением израильтянами уже существующих поселений и основанием новых, которые постепенно сделали саму мысль о палестинском государстве неосуществимой, и довольно взрывоопасной международной обстановкой, отнюдь не благоприятствовавшей реализации палестинских интересов и исключавшей саму возможность американского давления на Израиль, где правили кабинеты, сформированные правыми партиями. Даже события «арабской весны» не смогли улучшить положение палестинцев, более того, осложнили его в тех арабских странах, где наблюдалась высокая концентрация беженцев-палестинцев, например в Сирии. В заключении своей работы Кабха высказывает мнение, что чаяния палестинцев относительно независимого и вполне самостоятельного государства останутся мечтами, которым суждено в обозримом будущем оставаться несбыточными.
Т.К. Кораев
