CC BY
42
ДРЕВНИЙ МИР
2014.04.011. РОУЗ П.В. КЛАСС В АРХАИЧЕСКОЙ ГРЕЦИИ. ROSE P.W. Class in archaic Greece. - Cambridge etc.: Cambridge univ. press, 2012. - XIII, 439 p. - Bibliogr.: p. 364-410.
Ключевые слова: архаическая Греция; возникновение полиса; греческая колонизация Средиземноморья и Причерноморья; возникновение ранних тираний, олигархий и демократий; культура архаической Греции; марксистская концепция.
В монографии профессора классической истории университета Майами (Огайо, США) П.В. Роуза с марксистских позиций рассматриваются важнейшие явления архаического периода истории Греции: возникновение полиса, колонизация греками Средиземноморья и Причерноморья, создание письменности, эпической и лирической поэзии, возникновение ранних тираний, олигархий и демократий. Книга состоит из введения и семи глав.
Как отмечает во введении автор, практически ни одно исследование, посвященное данному периоду, не способно обойтись без понятия «класс». Парадокс, однако, состоит в том, что лишь очень немногие ученые, особенно в англоязычном мире, дают какую-либо теоретическую оценку тому, что означает это понятие применительно к природе того общества, которое они исследуют. Помимо общей склонности антиковедов избегать теорий, автор полагает, что более чем полуторавековая тревога, достигшая своей кульминации в эпоху 50-летней холодной войны, ассоциировавшаяся в сознании людей с Марксовой теорией классов, а также с бедствиями и трагедиями, инспирированными самопровозглашенными последователями Маркса, лучше всего объясняет всеобщую нерасположенность теоретически заниматься концепцией, которую антико-веды, очевидно, весьма часто должны были находить столь же необходимой, сколь и дискомфортной. Соответственно, одна из промежуточных целей данного исследования заключается в том, чтобы показать, с одной стороны, каким образом историки Античности, опасающиеся прослыть «марксистами» или, как вариант, «экономическими детерминистами», часто мистифицируют роль классов в истории изучаемого периода, а с другой стороны, продемонстрировать то, как исследования многих антиковедов немарксис-
тов подтверждают некоторые фундаментальные марксистские выводы относительно природы и эволюции человеческих обществ (с. 3).
Основную свою задачу автор видит в том, чтобы доказать, что классовый подход хотя и не является универсальным инструментом, с помощью которого можно получить полное представление об обществе, он тем не менее остается наилучшим в этом плане средством (с. 13). Возможно, пишет П.В. Роуз, главной отличительной чертой марксистского подхода к данному феномену является акцентирование относительной природы класса. Класс возникает в результате исторического процесса в качестве противоположности другому классу, и само его существование как класса возможно только в условиях такой противоположности. Это означает, что отдельные представители того или иного класса могут иметь массу различий между собой и функционируют как единая группа только в связи с противостоянием другой такой же группе. Основы этого противостояния вырастают из того способа, которым общество производит, обменивает и распределяет прибавочный продукт. Иными словами, нет классов и классовой борьбы в обществе, которое функционирует на уровне простого выживания всех своих членов. Однако вряд ли кто будет отрицать, что Греция со второй половины VIII в. до н.э. была регионом с развитой городской культурой и системой производства, способной создавать существенный прибавочный продукт при крайне неравном его распределении, обусловленном значительной степенью монополизации одним классом основного средства производства - земли - и ограничением доступа к ней других общественных групп. В контексте архаической Греции отстранение значительной части людей от доступа к земле одним из наиболее важных последствий имело формирование полиса и связанной с этим колонизации (с. 38).
В самом общем виде концепция автора состоит в том, что наиболее очевидной причиной классового конфликта в архаический период была борьба за контроль над главным условием материального производства - обрабатываемой землей - в стране, по меньшей мере три четверти территории которой занимают горы (с. 55).
В первой главе основное внимание автор уделяет вопросу о том, какие явления в классовых отношениях эпохи «темных веков» вели к возникновению полиса. Часть исследователей, пишет он,
отвергая само понятие «темные века», подчеркивают континуитет с эпохой бронзы в том, в частности, что, как полагают они, правящий класс микенского периода в основном сохранил контроль над лучшими землями, несмотря на очевидные катаклизмы конца XIII -XII в. до н.э. Другие ученые отстаивают тезис о радикальном распаде социальной системы и ее восстановлении на новых основаниях.
Археологические материалы не содержат ясных указаний на причины краха микенского общества, но сам факт катастрофы просматривается по ним вполне отчетливо. Об этом свидетельствует крайне высокая степень депопуляции территорий, утрата таких базовых технологий, как письменность, монументальная архитектура, производство ювелирных изделий, настенная роспись, а также существенное сокращение межобщинных контактов. В то же время разрушение микенской административной системы, по мнению ряда исследователей, явилось важнейшей предпосылкой возникновения полисов. Социальная, экономическая и политическая системы небольших общин (damoi), теперь никак не связанных с какой-либо центральной властью, была крайне проста. Damos, по-видимому, состоял из небольшой группы семей, занятых примитивным земледелием и скотоводством и возглавляемых местным лидером типа «бигмена», называвшегося basileus. Этих воинственных вождей окружали относительно небольшие банды приверженцев, верность которых зависела не только от родственных связей или какого-то аристократического принципа легитимности, но от удачи вождя, его способности обеспечить защиту общины, урегулировать внутренние конфликты и обогатить своих клевретов посредством набегов на другие общины. Сплоченность поддерживалась также общими трапезами и ритуалами, в которых участвовали все мужчины (с. 64). Изучение процесса трансформации сообществ, возглавляемых «бигменами», в полисы, в которых доминировала аристократия, основывается на комбинации археологических источников, свидетельств гомеровского эпоса и данных сравнительной антропологии. Материалы раскопок Лефканди на Эвбее и Нихории в Мессении позволяют предположить, что вместе с постепенным ростом населения и благосостояния общин в течение X-IX вв. до н.э. некоторые из basilees становились верховными вождями, которым в той или иной степени подчинялись предводители более мелких банд. Своим положением вождь был обязан в
первую очередь собственным достоинствам на поле боя. В той степени, в какой его военная деятельность охраняла подконтрольную общине территорию от вторжений и приносила добычу в виде скота и рабов, его подданные могли более успешно заниматься сельскохозяйственным трудом, что способствовало росту производства продуктов питания и увеличению численности населения. Это, в свою очередь, повышало ценность земли, все большая часть которой, благодаря подаркам «бигмена», оказывалась во владении воинов его банды, тогда как менее состоятельные земледельцы вытеснялись на окраинные земли, хотя их доля в экономическом бремени по содержанию правящего военного класса возрастала. В конечном итоге землевладельческий класс воинов объединяется и лишает верховного вождя его статуса, привлекая на свою сторону крестьян путем создания концепции гражданства, которая устанавливала формальную частную собственность на фиксированные земельные наделы (kleroi). Эта новая олигархия, которая теперь с большим основанием может быть обозначена термином «аристократия», заменяет власть верховного вождя властью группы ежегодно сменяющихся должностных лиц. Реальная высшая власть концентрируется в Совете (boule) - коллективном органе крупных землевладельцев. Именно наличие магистратов с ограниченным сроком и сферой полномочий принципиально отличает полис архаического периода от «города» гомеровской эпохи (с. 74).
Полис, таким образом, «был творением аристократии, - полагает П.В. Роуз, - способом урегулирования ее конфликта с вождями монархического типа. Но, как и многие другие радикальные способы урегулирования политического кризиса, данный конкретный способ вскоре спровоцировал целую серию новых конфликтов» (с. 80).
Во второй главе - «"Илиада" Гомера: Отчуждение от меняющегося мира» - автор прежде всего обращает внимание на тот факт, что традиционная датировка поэмы (750-700 гг. до н.э.), твердым сторонником которой он сам является, совпадает с первыми бесспорными свидетельствами наличия письменности в Греции. В этой связи представление о том, что создание греческого алфавита было инспирировано исключительно потребностями торговли с Востоком, активно развивавшейся на протяжении X-VIII вв. до н. э., кажется ему не вполне оправданным. Ни один отрывок ран-
них греческих надписей не обнаруживает никаких следов коммерческой деятельности или даже просто чисел. Напротив, первые сколько-нибудь пространные надписи, датируемые 740-730 гг. до н.э., написаны гекзаметром и предполагают не только знакомство с «Илиадой», но и с аристократическим миром атлетических состязаний, танца, лирической поэзии, шуток на сексуальную тему, т.е. -миром праздников и симпозиумов (с. 97).
По мнению автора, сама длина эпической поэмы, требовавшая исполнения на протяжении как минимум трех дней многими декламаторами, являлась, возможно, главным мотивом создания алфавита. При этом письменная фиксация эпоса, полагает он, лучше всего может быть понята, если рассматривать ее как элемент формирующегося панэллинизма, наиболее ярким проявлением которого становятся Олимпийские игры, отстранявшие от участия в них негреков. Панэллинизм отчасти мог быть защитной реакцией, вызванной расширением контактов с гораздо более продвинутыми и сложными культурами Востока. Другой возможной причиной нарастания коллективного сознания причастности к «эллинству» могло быть более широкое распространение рабства. Если в экономике Х1-Х вв. до н.э., обеспечивавшей лишь простое воспроизводство, рабы вряд ли находили сколько-нибудь заметное применение, то к концу VIII в. до н.э. даже средний хозяин-земледелец, подобный Гесиоду, не мог обойтись без труда рабов или сезонных наемных «свободных» работников. Более крупный аристократический землевладелец, вероятно, еще в большей степени использовал труд рабов или зависимых держателей (с. 100-102).
В свете сказанного автору кажется маловероятной идея о том, что «Илиада», как, впрочем, и «Одиссея», при их чрезвычайной длине могли исполняться в тесных рамках аристократических симпозиумов. Перспектива более обширной аудитории и более значимых случаев, таких как панэллинские празднества, выглядит единственным существенным импульсом для творений такого масштаба и столь насыщенных панэллинской идеей (с. 105).
В третьей главе («Торговля, колонизация и "Одиссея"») автор подчеркивает тот факт, что дискуссионность проблемы греческой колонизации в науке в значительной степени обусловлена давними спорами о характере торговли в эпоху архаики и социальном статусе ее участников. Часть исследователей полагают, что
концепция греческого правящего класса как торгового ошибочна по двум причинам: 1) она игнорирует подлинные источники его богатства, т.е. земледелие, скотоводство, пиратство и грабеж, 2) она не учитывает того, что прямое участие в торговле было несовместимо с греческими представлениями об аристократии. Ряд других ученых, напротив, считают самоочевидным, что торговая экспансия осуществлялась под руководством греческой аристократии и, несомненно, изначально находилась в ее руках.
Данные гомеровского эпоса и археологические материалы дают определенные основания предполагать существование воинов-торговцев. Однако, пишет П.В. Роуз, признание этого факта вряд ли объясняет масштаб движения, начавшегося в IX в. до н.э. и получившего грандиозный размах в VIII столетии. Общая картина, которая вырисовывается на основе анализа самых разных источников, указывает на бедность как главный мотив движения и относительно низкий социальный статус колонистов. Обобщенный образ личности, возникающий из сохранившихся фрагментов поэзии Архилоха, обнаруживает некоторые примечательные черты сходства с образом Одиссея, формируя тот тип, который можно назвать «колонизационным элементом» этого исторического периода. Он, возможно, в ряде случаев связан узами родства с аристократией, но, будучи незаконнорожденным (от связи господина с рабыней), осознает ненадежность своего социального статуса и полагается только на собственные силы и удачу. Таким аристократом-бастардом (фигурой вполне «Архилоховой») представляет себя Одиссей при встрече с Эвмеем (0± 14. 200-226) - человеком, неудовлетворенным своим социальным и имущественным положением на родине и посвятившим свою жизнь войне и пиратским рейдам, предводительствуя дружиной подобных ему авантюристов-маргиналов. Главное же отличие между Одиссеем, с одной стороны, и Архилохом и прочими изгоями VIII-VII вв. до н.э. - с другой, состояло в том, что для последних, будь то добровольные переселенцы или избранные по жребию и направленные под руководством о1к181е8 («основателей») искать новые земли для жительства, это была дорога в один конец, как правило, исключающая возможность когда-либо вернуться (с. 137, 141).
Несмотря на имеющиеся в источниках многочисленные истории «официальных» оснований заморских поселений греческими
полисами Эгеиды, такие истории, возможно, были сконструированы post factum. Есть веские доказательства в пользу, по существу, частного, индивидуального, гетерогенного и неформального характера ранних поселений. Таким образом, отмечает автор, представление о спонсируемой государством «колонизации» является ошибочным, особенно применительно к VIII и VII столетиям. Точно так же неправомерен, по его мнению, и широко распространенный тезис о «перенаселении» как главной причине колонизации. Основой причиной, с точки зрения П.В. Роуза, было крайне неравномерное распределение земли, а также исключение части мелких держателей из полисной общины в ходе самого процесса формирования полиса, как это зафиксировано применительно к Коринфу, но, вероятно, было более широким явлением. Импульсом столь массового создания новых поселений и сопутствующего ему расширения торговли можно, следовательно, считать стремление множества беднейших греков улучшить свое материальное положение, а также желание аристократии избавиться от потенциально неспокойных элементов. Это, в свою очередь, предполагает, что давление мелких земледельцев на правящий класс набирало силу. Поэтому, как полагает автор, формирование полиса отчасти можно рассматривать как попытку аристократии обеспечить некоторую стабильность в то время, когда обострилось противостояние между теми, кто идентифицировал себя с новым порядком, и теми, кто чувствовал себя аутсайдерами (с. 140).
В целом, заключает автор, мир «Одиссеи» совершенно отличен от мира «Илиады». «Илиада» смотрит назад, в исчезающий мир, в котором преобладают война и набеги, а харизматический военный вождь правит при сохранении контроля со стороны общины товарищей-воинов. «Одиссея», хотя отчасти и разделяет сходную позицию, полностью устремлена в движение расширяющейся колонизации и торговли, а сам Одиссей, по мнению некоторых историков, предстает вполне «экономическим человеком», «прототипом буржуазного индивида». И как бы ни были ошибочны эти современные аналогии, они вносят полезную корректировку в суждения многих ученых, убежденных в исключительно аристократической природе поэмы. Действительно, пишет П.В. Роуз, идеологическая конструкция «Одиссеи» адресована гетерогенной аудитории, но ее центральным элементом, как и в «Илиаде», явля-
ется прославление правящего класса и постоянно повторяющийся тезис о наследственном превосходстве аристократии (с. 145).
В четвертой главе («Гесиод: Космогония, басилеи, крестьяне и справедливость») автор обращает внимание на тот факт, что общество, изображенное Гесиодом в поэме «Труды и дни», иногда трактуется как предполисное. Однако тщательная разработанность в поэме того, что с полным основанием можно назвать гимном dike, «справедливости», которая непосредственно связана с полисом и не может рассматриваться как нечто ему противоположное, заставляет не согласиться с этой точкой зрения. Очевидно, что Ге-сиод был очень хорошо знаком с полисами, управляемыми баси-леями коллективно или монархически. Недоумение историков вызывает также очевидная узость сферы, в которой представлена их власть. Действительно, в гесиодовском тексте нет упоминаний о конфискациях земли, земельной ренте, захватах урожая, долговом рабстве или обременительности налогов - наиболее традиционных формах эксплуатации в аграрных обществах. Все возмущение Ге-сиода направлено главным образом против злоупотреблений и взяточничества при исполнении басилеями своих судебных функций. Впрочем, как следует из текста, даже эта их судебная власть не была абсолютной. В то же время Гесиод показывает небезопасность независимого существования крестьянина, его уязвимость перед угрозой голода, необходимость прибегать к помощи более успешных соседей, т.е. описывает ситуацию, созревшую для возникновения долгового рабства, распространение которого становится заметным к эпохе Солона, на рубеже VII-VI вв. до н.э. В Аттике во второй половине VII в. развитие торговли и доступность предметов роскоши сделали невыгодным для крупных землевладельцев само наличие массы зависимых крестьян, что заставило их обратиться к более ликвидным активам, заменив зависимость прямым порабощением. Мир Гесиода, разумеется, еще не достиг такой стадии, но, как отмечает автор, не следует недооценивать степень взаимосвязи между той ситуацией, которую он описывает, и последующим развитием (с. 193).
Необходимо также, пишет П.В. Роуз, признать справедливым мнение о рабстве и наемном труде как важных составляющих описываемого Гесиодом способа ведения сельского хозяйства. Среди ученых существует консенсус относительно того, что ни гомеров-
ское, ни гесиодовское общества не были «рабовладельческими» в строгом смысле этого термина. Однако, как полагает исследователь, из текста поэмы видно, что крестьянская, т.е. та основная часть аудитории, к которой обращается Гесиод, не имела особых затруднений как с приобретением рабов, так и с наймом сезонных работников (Шё1е8). Тот факт, что поэт убеждает свою аудиторию работать вместе со своими рабами, определенно свидетельствует о том, что она весьма далека от аристократического мира абсолютно праздного правящего класса. Примечательно и то, что для Гесиода характерно отсутствие чувства причастности к сообществу и ясно выраженного призыва к солидарности мелких землевладельцев, а также чисто индивидуалистический акцент на упорном труде как единственном средстве избежать всегда существующей угрозы голода. Впрочем, заключает автор, стиль жизни и ценности описанного Гесиодом деревенского общества выжили и сохранились в качестве нормы среди большинства земледельцев даже в более позднем и сложном мире классического Афинского полиса (с. 198).
Пятая глава («Тирания и кризис эпохи Солона») посвящена анализу ситуации в греческом мире в VII-VI вв. до н.э., но главным образом - в Афинах. Для понимания изучаемого периода автор считает крайне важным повышение роли в экономике денежных форм обмена, т.е. использование в разного рода операциях весовых единиц золота и серебра. Собственно греческая чеканная монета появляется только во второй половине VI в. до н.э., т.е. спустя примерно полстолетия после солоновских реформ. Тем не менее даже если термин кИгеша1а в поэмах Солона относится к весовым единицам драгоценных металлов как к средству обмена и, что более важно, средству накопления богатства, их роль в трансформации характера классовых отношений потенциально была огромной (с. 214).
Ключевым моментом можно считать то, что в течение VII в. до н. э. символом богатства все в большей степени становится не капитал в виде многочисленных зависимых лиц и хранилищ, наполненных запасами сельскохозяйственных продуктов, а капитал в «денежной форме», даже если эта форма на протяжении всего изучаемого периода не приобрела форму чеканной монеты. Необходимо признать, пишет автор, что этот сдвиг был выгоден главным образом правящему классу, поскольку снимал структурные огра-
ничения роста индивидуального богатства. Богатство в денежной форме, в свою очередь, вносило целый комплекс угрожающих экономических, социальных, политических и даже метафизических элементов в греческий мир VII и VI столетий.
Очевидно, что возможность концентрации больших финансовых ресурсов в одних руках сыграла важную роль в захвате власти, по крайней мере некоторыми тиранами, сумевшими получить доступ к гораздо большему богатству, чем прочие их аристократические соперники. В этом плане примечателен рассказ Геродота о трех попытках Писистрата установить тиранию в Афинах. Провал первых двух показал ненадежность старой системы создания союзов аристократических кланов. Третья попытка оказалась успешной именно благодаря огромным денежным средствам, полученным из разных источников, что позволило Писистрату собрать большое число наемных воинов. Военная и финансовая поддержка его усилий со стороны Фив, Аргоса и Наксоса, помимо прочих данных, позволяет предположить, что тирания как феномен имела некоторые признаки консолидированного политического движения, ни в коей мере не враждебного интересам всех богатых людей Греции (с. 220).
Анализируя различные теории, объясняющие характер кризиса эпохи Солона, автор приходит к заключению о том, что имеющиеся свидетельства источников не достаточны, чтобы установить конкретные механизмы эксплуатации и угнетения бедных богатыми. Ясно лишь то, что крупные землевладельцы усилили свои экономические позиции до такой степени, что остальная часть населения полиса готова была вступить с ними в открытый конфликт и поддержать любого лидера, который обещал бы улучшить долю бедняков. Не только позднейшие писатели (Аристотель, Плутарх), но и сам Солон вполне определенно указывает на то, что ключевым требованием бедняков был передел земли. При этом из его собственных комментариев следует, что, несмотря на осуществленное им радикальное ослабление бремени долгов и отмену долгового рабства, он не предпринял ничего, чтобы перераспределить земли аристократов. Использование Солоном в своих поэмах той же классовой терминологии, что и Феогнидом - е8Ш1о1 («хорошие») - како1 («плохие»), - подкрепляет другие свидетельства о
том, что во многом он разделял ценностную систему аристократии (с. 225).
Таким образом, отмечает автор, если контроль аристократии над большинством лучших сельскохозяйственных земель зависел от способности умиротворить огромную массу сограждан, желавшую их передела, то наилучший вариант понимания реформ Солона состоит в том, чтобы видеть в них сделку, призванную обеспечить достижение главной цели - сохранение основы существующих отношений собственности, благоприятных для выживания афинской аристократии. И вместо того чтобы пойти навстречу тем силам, которые требовали передела земли, Солон лишь несколько расширил границы участия демоса в политической жизни. Более важные последствия имела его попытка посредством новых критериев «класса», базирующихся на размерах состояния, создать «стабильную и ответственную элиту», введя обладание собственностью в качестве фундаментального принципа классового деления, устранив таким образом идеологически мотивированный принцип наследственной классовой идентичности. Даже если в краткосрочной перспективе это никак не затрагивало беднейшие категории населения Афин, новая система открывала дорогу новому способу понимания ими своей идентичности как граждан, которые получали, по крайне мере теоретически, возможность подняться вверх по социальной лестнице (с. 264).
В шестой главе («Спарта и консолидация олигархического идеала») автор рассматривает выработанное Спартой альтернативное решение того классового конфликта, который привел к тирании во многих других греческих полисах, а в конечном счете - к демократии в Афинах и немногих других государствах. Однако если проблемы Спарты и некоторые варианты их решения имеют значительную степень сходства с тем, что можно наблюдать во многих греческих полисах VII-VI вв. до н.э., то в ряде ключевых аспектов ее опыт оказался уникальным, и к концу рассматриваемого периода конфигурация спартанского общества обладала не только военным, но и идеологическим превосходством. Радикальным новшеством было создание экономически независимого военного «класса гоплитов», свободных от любого производительного труда и занятого исключительно военной подготовкой. Таким образом, спартанская аристократия решила проблему нарастающего внут-
реннего конфликта тем, что трансформировала демос в своего рода военную элиту, обеспечив ее землей и рабочими руками за счет территории и населения завоеванной Мессении. При этом, отмечает автор, среди ученых в настоящее время имеется согласие относительно фантастичности свидетельства Плутарха о равенстве земельных наделов спартиатов. Более того, недавние исследования позволяют считать, что сама экономическая реальность постоянно возрастающего неравенства между очень богатыми и все более беднеющими спартиатами существенно видоизменяет традиционную картину спартанского равенства (с. 315).
В седьмой главе («Афины и возникновение демократии») П.В. Роуз анализирует ряд явлений, фактов и событий, начиная от микенского периода и до свержения тирании включительно, которые способны объяснить специфику развития Афин к концу VI в. до н. э. и классовый характер того феномена, который позднее получил название «демократия» и который явился результатом этого процесса. Судя по свидетельству Геродота, изначальными понятиями для обозначения режима, сложившегося в Афинах в конце VI в. до н.э. после реформ Клисфена, были 180П0ш1а, «равенство перед законом», и isëgoria, «равное право на высказывание» (в народном собрании). Впрочем, отмечает автор, при отсутствии военной угрозы со стороны Персии и нарастающего идеологического, в основе своей - классового, с его точки зрения, противостояния со Спартой, трудно сказать, какую конфигурацию могло бы в дальнейшем принять новое государственное устройство, созданное Клисфеном (с. 357).
Расчеты, сделанные современными историками и основанные на немногочисленных сохранившихся в источниках статистических данных, относящихся преимущественно к Аттике IV в. до н.э., показывают, что 9%, или около 2 тыс. из общего числа 22 тыс. домо-хозяйств контролировали 35% обрабатываемой земли. Остальные домохозяйства граждан (вероятно, ок. 10 тыс.) либо вообще не имели земли, либо имели меньше так называемой «прожиточной доли», составляющей 60 р1еШга (5,5 га), а другие 10 тыс. домохо-зяйств обладали этим прожиточным минимумом или несколько превышающим его (см.: гл. 5, с. 211). Таким образом, ни реформы Солона, ни предполагаемое изгнание многих аристократов в правление Писистратидов, очевидно, не внесли существенных измене-
ний в отношениях собственности в пользу большинства менее состоятельных граждан (с. 336).
Отсюда, пишет автор, могут следовать важные политические и экономические выводы, которые существенно корректируют распространенное представление о том, что афинская демократия прочно находилась в руках мелких, полностью независимых крестьян. Хотя мелкие землевладельцы составляли подавляющее большинство гражданского коллектива, они как группа не обладали соответствующей частью «основных средств производства», т.е. земли. Еще менее вероятно, что они контролировали значительную часть других экономических ресурсов в виде кораблей, рудников, мастерских с работающими там рабами, которые были главными активами крупных собственников. Таким образом, очевидно, что общий контроль над афинской экономикой находился в руках высшего класса. А если это так, то, учитывая существенную взаимосвязь между политической и экономической властью в Афинах, весьма сомнительно, чтобы модель «крестьянской демократии», при которой мелкие землевладельцы, как считается, обладают наибольшим влиянием, могла там существовать. Монополия аристократов на должности стратегов и чрезвычайные траты на исполнение множества литургий демонстрируют масштабы их богатства и могущества вплоть до конца V в. до н.э. (с. 337-338).
Солоновский вариант урегулирования кризиса дал больше политической власти демосу в качестве компенсации за неосуществленный передел земли. Примечательно, пишет П. В. Роуз, что в бесконечных дискуссиях о клисфеновской «революции», завершившей переход от архаического полиса к полису классического типа, крайне редко обращается внимание на полное отсутствие каких-либо специфически экономических вопросов. Очевидно, полагает он, созданный Солоном прецедент имел большой долговременный успех. Но в народном собрании, получившем теперь большой объем власти, жажда земли немедленно заявила о себе, достигнув в конечном счете апогея в полномасштабной имперской экспансии, которая давала беднейшим афинянам возможность приобретения земли без ущерба для экономической базы собственного правящего класса. Таким образом, заключает автор, «реформы Клисфена оказались еще одним прекрасным средством спасения аристократии ценой изменения правил игры» (с. 359-360).
А.Е. Медовичев
