CC BY
12
представляют контакты между этими вольными и невольными пришельцами, вспыхивавшие на этих пересечениях конфликты и способы их урегулирования, в целом то, что позволяет говорить о данной совокупности индивидов как о сообществе в собственном смысле этого слова.
Исходя из этого, рассматривается формирование особых культурных и национальных идентичностей в десятилетия, которые во многом стали судьбоносными для обоих берегов Средиземного моря, и та роль, которую в нем сыграли масштабные политические потрясения и трансформации.
Первая половина книги ставит в центр внимания перемещение значительного количества египтян и сирийцев из Египта во Францию и опыт их проживания в Консульстве и I Империи на протяжении 15 лет их существования («Становление арабского Парижа» и «Государственное управление ориентализмом»). Вторая половина представляет собой наблюдение за эволюцией, имевшей место в 1820-1830-е годы - переломный момент в генезисе национальных идентичностей Европы и становлении французской гегемонии в арабском мире - через призму биографий и трудов целого ряда арабов-интеллектуалов, обретавшихся в Париже («Космополитизм и смешение», «Воссоздание арабской Франции» и «Собор и мечеть»). Такая перспектива поможет, как представляется автору, обрести «множественные или смыкающиеся генеалогии общего настоящего» (с. 20).
Т.К. Кораев
2013.01.005. ИВАНЮК Дж. СЕМЬ ЯВЛЕНИЙ СИНДБАДА. «ОГ-РЕЧИВАНИЕ» СИНДБАДА НАЧИНАЯ С «ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ» ДО ДИСНЕЯ.
IVANIUK J. The seventh signification of Sindbad. The «greeking» of Sindbad from the Arabian nights to Disney // Semiotica. - N.Y., 2012. -Vol. 189, N 1-4. - P. 1-22.
Автор (Чикагский университет, США) рассматривает созданный в 2003 г. студией «Уолт Дисней» фильм «Синдбад: легенда семи морей» как пример вписывания в западный контекст чуждых Западу культурных явлений; последние при этом утрачивают собственную сущность и обретают новую. В случае Синдбада имело место все нарастающее акцентирование греческих черт, и кульми-
нацией этого процесса стал упомянутый фильм: «Все то "греческое" в этом герое, что прежде представлялось лишь одним из слоев, сокрытых его египетско-персидской внешностью, прорвалось сквозь ориентальный видовой ряд... так что теперь зрители могут наблюдать лишь за греческим корсаром, путешествующим по греческой же мифологии» (с. 15). Как мы увидим далее, процесс удаления восточных элементов образа шел по нарастающей линии.
Следует отметить, что воплощения Синдбада в западной культуре - проявление присущей западному сознанию тенденции не замечать сущностного ядра того или иного культурного явления, но наделять это явление желаемыми признаками и особенностями: явление либо вписывается в контекст западной культуры - подобно китайскому фарфору, в свое время дополнившему интерьер британской гостиной, - и толкуется как «свое», либо отбрасывается как проявление варварства и дикости. Таким образом, судьба Синдбада на Западе является еще одной иллюстрацией к «Ориентализму» Э. Саида.
Стремление сделать Синдбада «своим» проявилось уже у переводчиков «Тысячи и одной ночи». Так, в своем переводе, опубликованном в 1841 г., Э. Лэйн прямо заявляет, что «Синдбад - не кто иной, как Улисс, снабженный тюрбаном и дописанный поверх картины на тему ближневосточной мифологии» (с. 4). Именно Лэйном, по-пуритански вымарывавшим куски оригинального текста (казавшегося ему слишком грубым и непристойным), была начата работа по «отмыванию» запачканного Востоком Синдбада, чтобы он смог быть введен в приличное общество.
В результате этой и других попыток «акклиматизировать» Синдбада герой по сути дела был утрачен. «В отсутствие культурного контекста создавалось впечатление, что костюмы уже имеются в наличии. однако актер, благодаря усилиям которого Синдбад должен был бы ожить, так и не прибыл. У европейской аудитории в результате должно было создаться впечатление, что Синдбад создан исключительно из неких фантастических элементов.» (с. 3).
Исчезновение восточных элементов мифологемы имело место и в художественном творчестве. Вполне возможно, именно под влиянием образа Синдбада у ряда авторов Х1Х в. (Байрона, Саути, Мура и др.) появляются произведения на восточные темы и герои, чем-либо его напоминающие; однако герой все чаще приобретает
черты чужестранца-освободителя: «.восточные истории, созданные в начале Х1Х в., были по преимуществу о белых людях, приносящих избавление. представителям незападного мира» (с. 4). Таким образом, имеет место идеологизация образа, наделение его некой миссией, чего у изначального Синдбада не было и в помине.
Судя по многим признакам, образ Синдбада послужил прототипом и для Монте-Кристо. Дюма, однако, воспользовался лишь общей канвой; в своем романе, опубликованном в 1845-1846 гг., «он превратил Синдбада в костюм, который может быть надет европейцем» (с. 2). В ХХ в. Синдбад - уже под своим собственным именем - стал героем целого ряда кинематографических воплощений. Однако и в новой сфере культуры развитие образа шло по прежним канонам. Так, «в исполнении Фербенкса Синдбад - это своего рода ковбой, проамериканский герой на Востоке, цель которого - уничтожить старый порядок вещей. Это отличает его от байроновского корсара Конрада, миссия которого заключалась не в полном уничтожении противника во имя свободы и любви, а в том, чтобы выжить во имя этих ценностей» (с. 9). В последовавших довольно многочисленных кинематографических и телевизионных версиях странствий Синдбада по нарастающей линии шло удаление восточных элементов истории. Так, телешоу 1996-1998 гг. «Приключения Синдбада» «почти полностью стерло все то, что имело отношение к мифологии "Тысячи и одной ночи"» (с. 14).
Мог ли Запад обойтись с Синдбадом не так бесцеремонно? «Все, что можно было предпринять, - это попытаться понять Синдбада как нечто внутри его по-восточному разодетого "греческого тела", ведь когда он прибыл в Европу, он был лишен своего подлинного тела. того тела, которое онтологически было связано с египетско-персидской культурной реальностью. Запад же обошелся с Синдбадом как с ребенком, над которым он попытался установить опеку, обосновывая данное притязание. тем, что Синдбад якобы - один из членов "западного семейства", хотя родство и является весьма отдаленным, а именно устанавливаемым благодаря тому, что имеются общие родственные связи с Грецией. Все новые и новые попытки переосмыслить Синдбада, которые имели место, - не что иное, как результат подобного - вполне нарцисси-ческого по духу - пристрастия, которое Запад испытывает к данному герою» (с. 17).
Следует упомянуть некоторые не отмеченные автором параллели. Так, у уже упоминавшегося Байрона в поэме «Беппо» также можно найти элементы синдбадовско-одиссеевской сюжетной линии. Главный герой здесь, однако, принимает ислам и таким образом на деле превращается в восточного человека, однако по возвращении вновь обретает и законную супругу, и прежнюю веру.
В романе Дж. Джойса «Улисс» восточный человек, совершающий свое «путешествие» по окраинам (и в географическом, и в социальном, и в метафизическом смыслах) западного мира, воспринимается сознанием автора как Одиссей-Улисс; тема торговли здесь представлена рекламным бизнесом, в котором трудится главный герой. Таким образом, синдбадовская схема здесь оказывается вывернутой наизнанку - и монстры вполне метафизические, и вместо товаров - слова о них. В определенном смысле роман Дж. Джойса служил неким контрапунктом к основополагающим культурным веяниям. Не забудем, что роман был опубликован в 1922 г. - именно в то время, когда синдбадовский (и шире - восточный) «миф» в воплощении Р. Валентино всецело завладел массовым сознанием на Западе - вошли в моду, в числе прочего, «ориентальные» уголки в жилищах, где стало модным, надев феску и халат, выпить кофе и выкурить трубку.
В заключение хотелось бы отметить и еще одно «воплощение» Синдбада в западной культуре - Джеймс Бонд Й. Флеминга, герой, «чужой среди своих» (напомним, что у него весьма мало привязок к английскому обществу - да и западному в целом) - действующий под прикрытием торговой фирмы, сражается с монстрами и побеждает их часто лишь благодаря тому, что ему удается стать «своим» для чужих - часто восточных - людей. Данное развитие образа - вполне в русле традиции. Так, Синдбад Д. Фербенкса «лишен какой бы то ни было исторической подоплеки, вброшен в этот мир из ниоткуда. Ему удается стать хозяином положения благодаря лишь одной любви к свободе» (с. 9). Й. Флеминг добавляет к этому «арсеналу» мифологему «survival of the fittest», превращая своего героя в своего рода великолепное животное.
Таким образом, в конечном итоге были отброшены все человеческие черты (родство, социальные связи, общность генеалогии): греческая личина (равно как и имя «Синдбад» в качестве бренда)
больше не нужны - осталась одна лишь схема, функция, которая и была успешно присвоена Западом. Из этой схемы Запад - прежде всего англосаксонский - выжимает все, что только можно из нее выжать. Так, в недавней книге Крейга Шоу Гарднера «Новый Синдбад» (имя здесь пришлось сохранить по вполне очевидной причине) на поиски приключений отправляются два Синдбада - Синдбад-путешественник и купец, от лица которого в оригинале ведется повествование, и Синдбад-носильщик, которому последнее и адресовано. Француз Луи де Ружемон, также назвавший свою книгу «Новый Синдбад», всего лишь описал в ней свои собственные приключения.
К.Б. Демидов
