CC BY
49
ского аспекта» (с. 190-208) рассматривает различные способы, посредством которых Сообщество воздействует на третьи страны, особенно в области торговли и развития, и как это помогает понять его растущее влияние в глобальной политике.
Т.М. Фадеева
2013.01.002. НАПОЛЕОНОВСКИЕ ВОЙНЫ НА МЕНТАЛЬНЫХ КАРТАХ ЕВРОПЫ: ИСТОРИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ МИФЫ. LES GUERRES NAPOLEONIENNES SUR LES CARTES MENTALES DE L'EUROPE: CONSCIENCE HISTORIQUE ET MYTHES LITTERAIRES / Рос. гос. гуманит. ун-т и др.; Сост.: Великая Н.М., Гальцова Е.Д. - М.: Ключ-С, 2011. - 639 с.
Ключевые слова: Наполеон I; наполеоновские войны; наследие Наполеона I; историческое сознание; исторические и литературные мифы.
Сборник составлен по материалам международной конференции (сентябрь 2011 г. РГГУ, Москва), посвященной соотношению между научной историографией и исторической памятью наций, судьбам военного, политического, социального и культурного наследия Наполеона в странах Европы и в России. Конференция сосредоточила внимание на проблеме мифотворчества и интерпретации деятельности Наполеона, функционирования его образа в общественном сознании, литературе, искусстве, массовой культуре. Как отмечают составители сборника во введении, конференция объединила университетских преподавателей и академических ученых из России (Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург, Уфа, Челябинск, Саратов, Элиста), Украины (Киев, Львов), Франции (Корте, Париж), Италии (Пиза, Неаполь). На конференции были представлены исследования, принадлежащие разным сферам гуманитарных наук, - истории, социологии, философии, искусствознанию, политологии, филологии, во многих из которых был успешно использован междисциплинарный подход.
Сборник включает пять больших подразделов. Первый объединяет материалы по тематике наполеоноведения и связанного с ним мифотворчества. М.В. Губина (д-р ист. наук, профессор ун-та Париж IV - Сорбонна), рассматривает эволюцию взаимного восприятия противников по документам личного характера русских и
французских авторов. Исследуются как строго современные описываемым событиям источники - переписка и дневники, так и мемуары, созданные позднее. Первую группу источников автор называет «ранние тексты», вторую - «поздние тексты». Автор приходит к выводу, что разница в содержании «ранних» и «поздних» источников не является радикальной, а заключается в преобладании тех или иных описательных тем. «Однако происходит существенная смена акцентов в самопозиционировании каждой стороны по отношению к описываемому "другому"» (с. 62).
«Ранние» тексты французов свидетельствуют о том, что непосредственно во время русской кампании у них происходило переосмысление образа противника, тогда как их представления о самих себе подвергались гораздо меньшей переработке. Размышления французов не шли далее переосмысления образа непобедимого и непогрешимого Наполеона. Напротив, у авторов мемуаров на первый план выходит забота о реконструкции правильного образа самих себя, образа их непосредственных начальников, образа Великой армии, Наполеона, тогда как образ противника вполне статичен.
Анализ русских источников убеждает автора в том, что эмоциональность переписки и дневников участников похода 1812 г. выдает не только работу мысли над образом «другого», но и более или менее осознанную постановку вопроса о справедливости собственных представлений о самих себе или, скорее, о собственных иллюзиях по поводу Франции. И авторы «поздних» мемуаров более акцентируют свое внимание на образе французов. В отличие от французов, которые были практически лишены возможности наблюдать русское общество, русские описывают не только французскую ментальную культуру, но и достижения французской государственности (гражданские свободы, гласность суда и т.д.) Автор констатирует, что русским пришлось подвергнуть сомнению собственную убежденность в том, что они, зная французский язык, литературу, искусство, могут претендовать на знание Франции. Реальная жизнь в реальной стране была далека от того идеала, который существовал в их воображении. Авторы «поздних» мемуаров «больше акцентируют внимание на образе французов, стараясь... повлиять на изживание последних остатков иллюзий у своих современников» (с. 63). Автор также подчеркивает, что во француз-
ской традиции роль антропологического аспекта со временем затушевывается, и в поздних текстах на первый план выходят картины военной истории. В русских, как в «ранних», так и в «поздних» источниках военные аспекты описываемых событий постоянно занимают второе место.
Жак-Оливье Будон (профессор ун-та Париж IV - Сорбонна, президент Наполеоновского ин-та, Франция) рассматривает кампанию 1812 г. по воспоминаниям французских солдат. Автор отмечает, что насчитывается более 150 текстов, написанных французскими солдатами и особенно офицерами. Первые свидетельства появились вскоре после падения Наполеона и часто содержали существенную критику по отношению к деятельности императора, его часто упрекают за русскую кампанию. Особенно данный мотив звучит в начале периода Реставрации. Однако большинство текстов сходятся в описании «выдающейся авантюры, трагической эпопеи, прекрасно отвечающей единству времени (шесть месяцев кампании), места (русские равнины) и действия (борьба за выживание)» (с. 10). Возвращение из России становится поводом «для ужасных сцен, поразивших умы, так как они показывали, до какой степени солдаты потеряли человеческий облик и превратились в определенном смысле в варваров» (с. 11). Наряду с этими ужасными картинами свидетели показывают армию ослабленную, но все еще готовую к сопротивлению. Солдаты являются героями драмы не только потому, что они могли выжить в испытаниях, подчеркивает автор, но потому, что они воплощают «окончательную победу цивилизации ценой значительных потерь» (там же).
А.А. Постникова (Уральский гос. пед. ун-т, Екатеринбург) показывает, чем стали события 1812 г. на реке Березине в исторической памяти Франции на протяжение Х1Х в. Так, в период Реставрации в общественном сознании Франции Березина ассоциировалась лишь с последней победой Великой армии в России. Общей была идея, что французский солдат одержал на Березине моральную победу. Падение династии Бурбонов разбудило в сознании французов память о Наполеоне как воплощении идеалов свободы, процветания и величия Франции. Апологетическим тоном наполняются сюжеты, связанные с событиями на Березине.
В период Июльской монархии в изображении Великой армии на Березине наблюдается отход от торжественного, героического
стиля к более тонкой психологической картине. Образ «Березины» становится героической трагедией, легендой французской истории. После падения Июльской монархии «Березина» воскрешается на страницах мемуаров французских участников переправы как близкое всем, связанное с героизмом французских солдат событие. В период Второй империи в связи с возрождением культа Наполеона «Березина» перевоплощается в символ гениальной военной операции, проведенной императором. В период, последовавший за поражением Франции в войне с Германией 1870-1871 гг., сражение на Березине утвердилось в сознании французов как бесспорная победа Великой армии. Сделанный французскими мемуаристами акцент на ослаблении армии способствовал возвышению ее героизма, самоотверженности и верности Наполеону. Окончательно утверждается образ «Березины» как моральной победы Великой армии.
К началу ХХ в., констатирует автор, «Березина» окончательно стала достоянием исторической памяти французской нации. Образ событий, происходивших на берегах этой реки в 1812 г., воспринимается и «как воплощение героизма, и как Великая победа Наполеона, и даже... как символ взаимного притяжения двух народов - французского и русского, которые, несмотря на все перипетии их совместной истории, никогда не утрачивали чувства уважения и восхищения по отношению друг к другу» (с. 72).
Близко по тематике к первому разделу книги примыкает четвертый раздел, рассматривающий образ Наполеона и его эпохи в исторической памяти наций. С.С. Секиринский (д-р ист. наук, профессор Ин-та российской истории РАН, Москва) прослеживает историю наполеоновского мифа в России в Х1Х и ХХ вв., обращая внимание на то, что востребованности наполеоновской легенды способствовала не только ее изначальная многофункциональность, отразившая с теми или иными преувеличениями разнообразие ролей, исполненных Бонапартом в политической жизни. Большое влияние оказал и комплекс факторов отечественного происхождения, а именно: склонность российского общества к персонификации власти, подчас скачкообразный и кризисный характер развития страны, укоренившаяся в образованном слое привычка оценивать политические перспективы России с оглядкой на историю Франции и др.
Автор отмечает, что распространению наполеоновского мифа в России «не помешало ни появление Наполеона III, эксплуатиро-
вавшего в своих целях наполеоновскую легенду, отчасти "снизившего" образ своего предшественника и снова существенно испортившего отношения между Францией и Россией, ни косвенно связанное с этим обстоятельством развенчание Наполеона как лжекумира Л. Толстым» (с. 165). Как видно из отечественных мемуаров и беллетристики, едва ли не в каждом поколении русских юношей Х1Х столетия миф о Наполеоне порождал эпигонов, в большинстве остававшихся совершенно безвестными.
Возникшее с началом реформ 1860-х годов ощущение сближения с Западом не могло не вызвать «параллельного роста нетерпеливых ожиданий или чрезмерных опасений относительно перспектив движения по этому пути» (с. 167). Многоликий образ Наполеона быстро входит в становящийся ассоциативным ряд: сначала как предмет для актуального историко-политического анализа (Б.Н. Чичерин) или художественного осмысления (Ф.М. Достоевский), а затем и для прямого подражания.
К концу Х1Х - началу ХХ в. актуализация наполеоновской темы в общеевропейском масштабе происходит под влиянием ницшеанской идеи сверхчеловека, а тесное взаимодействие национальных культур России и Франции дополняется их военно-политическим союзом, предопределившим известный параллелизм и в характере возрастающего интереса к Наполеону. Особую роль в судьбах наполеоновского мифа в России сыграли, подчеркивает автор, радикальные социально-политические трансформации, произошедшие в начале и в конце ХХ в. В обоих случаях по истечении недолгого периода политической эйфории образ Наполеона, разорившего пол-России, был востребован в своей главной ипостаси «Спасителя» как символ нового государственного строительства. Разные версии наполеоновского мифа, воскресшего в противостоящих друг другу общественно-политических лагерях, лучше всего, с точки зрения автора, представляют две книги: «Наполеон» Д. Мережковского (1927) и «Наполеон» Е. Тарле (1936). Первая книга была создана в эмиграции и воплощала нереализованные политические ожидания ее влиятельной части. Вторая была написана в СССР по прямому заказу Сталина и его близкого окружения.
Если политический контекст появления и метаморфоз «Наполеона» Тарле в 1930-х - начале 1940-х годов достаточно освещен в литературе, отмечает автор, то этого нельзя сказать о биографии
Наполеона, подготовленной А.З. Манфредом на исходе 1960-х годов на волне начавшейся ресталинизации и воплотившей склад мысли интеллигентов-шестидесятников. «Наполеон Бонапарт Манфреда стал аллегорией... судьбы режима - наследника революции, скатывающегося в "застой"» (с. 175).
Ситуация, в которой оказались страна и власть, вышедшие из периода кардинальных преобразований рубежа 1980-1990-х годов, снова привела к возвращению наполеоновского мифа в новообразованное пространство публичной политики. «Прямые апелляции к наполеоновской теме стали тогда уделом не самих публичных политиков - предполагаемых "Бонапартов", а скорее способом их исторической дешифровки по аналогии или, наоборот, навязывания общественному мнению таких аналогий с помощью СМИ» (там же).
Р. С. Черепанова (доцент Южно-Уральского гос ун-та, Челябинск) рассматривает Наполеона Бонапарта как фигуру русского национального самосознания. Столь глубокое попадание Наполеона в российскую культурную память, по мнению автора, стало возможным в немалой степени благодаря тому, что его вступление на историческую сцену совпало во времени с рождением русского национализма.
В.В. Лапин (д-р ист. наук, Санкт-Петербургский ин-т истории РАН) раскрывает механизм использования «юбилейных» аргументов (в связи с празднованием столетия Отечественной воны 1812 г.) в борьбе за кресла IV Государственной думы. Автор отмечает, что особенностью политической и культурной жизни России начала ХХ столетия была острая актуализация исторических событий и активное использование «исторической» аргументации в политике по различным вопросам. Память о 1812 г. в сознании нации связывалась с апогеем могущества России на международной арене, с величайшим военным и нравственным подвигом. Кроме всего, на протяжении Х1Х столетия память о войнах с Наполеоном и особенно о кампании 1812 г. не угасала, а, наоборот, постоянно поддерживалась с помощью различных коммеморативных предметов. Торжества 1912 г. стали своеобразным итогом формирования мифа об Отечественной войне. Элементы мифа «12-го года» стали широко использоваться всеми партиями и политическими группировками в борьбе за голоса избирателей. «Юбилейные» конструкты, закрепившиеся в историографии и коллективном историческом
сознании, завоевывали лидирующие места в аргументации при дебатах практически по любым вопросам» (с. 259-260).
Наполеон в официальном политическом дискурсе нацистской Германии 1933-1045 гг. представлен с статье М.В. Дацишиной (канд. ист. наук, доцент РГГУ, Москва). Автор отмечает, что политическая элита нацистской Германии откровенно опасалась деморализующих и опасных параллелей и пыталась исключить их из организованного дискурса. Технология вытеснения темы Наполеона из официальной политической пропаганды нацистской Германии включала идею превосходства Гитлера над Наполеоном. Использовались два тезиса в целях риторического разрыва параллели «Наполеон - Гитлер». Первый тезис - немецкая армия продолжала сражаться якобы в более сложных погодных условиях, чем армия Наполеона. Второй тезис - немецкая армия не отступала из России, как Наполеон, а следовательно, не будет разбита. Предпринимались попытки замещения исторической параллели «Гитлер - Наполеон». Немецкая пропаганда внутри Германии была вынуждена проводить параллель между Германией и Италией, актуализировать сюжеты немецкой истории, связанные с периодом правления Фридриха Великого. Последним шагом стала декларация «Наполеон - это враг Германии».
Два раздела сборника посвящены отражению наполеоновских войн в произведениях литературы и искусства и литературным мифам о Наполеоне и их интерпретации. Рассмотрены труды Александра Дюма (В.Н. Земцов, д-р ист. наук, профессор Уральского гос. пед. ун-та, Екатеринбург), Виктора Гюго (Стела Колонна, ун-т Корсики им. Паскаля Паоли, г. Корте, Франция), Клода Симона (Кристоф Люци, Национальный центр научных исследований Франции), Игоря Северянина и Владимира Маяковского (Е.Д. Гальцова, д-р филол. наук, профессор РГГУ, Москва) и др.
Пятый раздел сборника посвящен войнам Наполеона и национальным традициям историописания. В качестве примера анализа мифотворчества служит статья М.С. Федотовой (Европейский ун-т, Санкт-Петербург) «"Бородино" и "Севастополь": Две баталии, один миф». Кампания 1812-1814 гг. и Севастопольская оборона 1854-1856 гг. хронологически отстоят друг от друга более чем на 40 лет. Однако в сознании современников Николая I и Наполеона III, приходит к выводу автор, эти события имели много сходст-
ва, а Крымская война воспринималась русским обществом сквозь призму военного опыта 1812 г. За основу мифа о войне 1812 г. было взято сражение при Бородино, актуализированное во время войны 1853-1856 гг. «Бородино» и «Севастополь» стали военными символами противостояния России и Запада. В газетной и журнальной публицистике, в историографии две войны оценивались неразрывно как результат многовекового противостояния, дихотомии «Россия - Запад». «Французские войска как "привычный" противник в пространстве мифа заметно выделялись на фоне союзной армии» (с. 416). Автор заключает, что сравнение этих двух войн крайне плодотворно и позволяет судить о неких параллелях в конструировании сюжетов, сформировавших единое пространство российского национального патриотического мифа.
З. А. Мельник (Украинский католический ун-т, г. Львов) анализирует влияние наполеоновских войн на идентичность дворянства Малороссии. Главной задачей автора является поиск ответа на вопрос, какой вид патриотизма и почему являлся доминантным. Проблема рассматривается на примере жизненного пути трех представителей украинской элиты: И. Котляревского, В. Капниста и Д. Трощинского. Выбранные три фигуры, по мнению автора, можно условно считать различными примерами локального патриотизма. Наполеоновские войны оказали значительное влияние на становление украинского дворянства, которое находилось в состоянии поиска собственных приоритетов, что автор условно сводит к приоритетам локальным и имперским. «Одни представители этой прослойки пытались работать в своих собственных поместьях и исследовать особенности "малой Родины", другие же сосредоточивались на возможностях карьеры на высших должностях империи» (с. 337).
И.Е. Эман
