CC BY
16
на о Малларме1. Другая проблема - это защита и прославление литературы как носительницы смысла и ценностей перед лицом общества, все более отворачивающегося от литературы, перестающего читать. Социальная оппозиция между теми, кто пишет, и теми, кто читает, дополняется оппозицией между публикуемыми и не-публикуемыми авторами. В эпоху Интернета каждый пишущий может стать опубликованным, но пропасть между писателями и читателями не становится от этого меньше.
Самой актуальной проблемой Й. Бэтен считает вопрос о статусе писателя и читателя, об их взаимоотношениях. Сегодня письмо и чтение - две замкнутые сферы, однако это состояние может быть преодолено, по мнению ученого, если мы вернемся к принципам риторики, в которой письмо и чтение были неразрывны друг с другом, письмо было предназначено для чтения, а чтение - для письма. При этом их связь осуществлялась в социальном функционировании.
Если литературоведческий анализ вновь окажется не самоцелью, а будет поставлен на службу обучению письму, при этом такое обучение не превратит писателя в античитателя, если, напротив, писатель как высший тип читателя будет оценивать работу других и предлагать свои рецепты творчества, это окажется частью социальной жизни. Культурные штудии, делает вывод Й. Бэтен, помогают восстановлению этой риторики - или этой литературы.
Н.Т. Пахсарьян
2012.02.003. КНОБЛОХ К. НЕОЭВОЛЮЦИОНИСТСКАЯ КУЛЬТУРНАЯ КРИТИКА: Очерк.
KNOBLOCH Cl. Neoevolutionistische Kulturkritik - eine Skizze // Zeitschrift für Literaturwissenschaft und Linguistik. - Stuttgart, 2011. -Jg. 41, H. 161. - S. 13-39.
Клеменс Кноблох (университет Зигена) анализирует мировоззренческие основы (и в первую очередь антропологические воззрения) нового влиятельного направления в культурной критике -неоэволюционизма, который оказывает сильное влияние на раз-
1 Durand P. Mallarmé. Du sens des formes au sens des formalités. - P.: Ed. du Seuil, 2008.
личные области современного научного знания, в том числе и на литературоведение. При этом сами тексты неоэволюционистов интересуют К. Кноблоха не только как научные исследования, но и как «нарративы», обладающие рядом признаков художественной литературы - набором типичных мотивов (отчасти сходных с мотивами мифа и сказки), сюжетными элементами (завязка, развязка) и т.п.
Культурная критика, сумевшая пережить «последние медийные революции» (с. 13), сильно изменилась в 1990-2000-е годы. Модификация, которую претерпела ее философско-антропологи-ческая парадигма, не в последнюю очередь обусловлена новым подъемом интереса к дарвинизму как эволюционной модели. На протяжении столетия дарвинизм выступал в качестве глобальной научной теории, идеи которой импортировались в другие науки (достаточно напомнить эволюционистскую теорию литературных жанров Фердинанда Брюнетьера); лишь в 1960-70-е годы стало распространяться убеждение, что дарвинизм «идеологически устарел» (с. 14). Однако молекулярно-генетическая расшифровка генома вдохнула новую жизнь в это учение, поскольку дала совершенно независимое подтверждение его базовых установок, используя факты из области, о которой сам Дарвин не имел никакого представления.
Дарвиновский эволюционизм, обновленный на основе современной генетики, вновь стал восприниматься как парадигма для всех областей знания, где возможно описание процессов в категориях «репликации, вариации и селекции» (с. 14). Это означает, что новый «универсальный дарвинизм» применим и к таким наукам, как лингвистика, поэтика, экономика, психология, социология.
По мнению К. Кноблоха, в современном научном дискурсе сформировался особый «неоэволюционистский стиль мышления», который гармонирует с «господствующей неолиберальной экономической идеологией». В основе этого стиля мысли - «глобализация и вместе с тем индивидуализация принципа конкуренции» (с. 15), в первую очередь конкуренции биологической: государства, нации, этносы «натурализуются», сводясь к биологическим сущностям, борющимся за обладание лучшими хозяйственно-экологическими нишами.
«Эпистемологическая цена, которую науки о человеке платят за соответствие этому стилю мышления, весьма высока» (с. 15).
Сведение самых разнообразных процессов к «селекции и конкуренции», как и объяснение практически любых феноменов с точки зрения их роли в процессах приспособления и успешной «передачи генетической программы» нередко оборачивается явным упрощением.
Неодарвинистская культурная критика сильно отличается по своему тематическому диапазону от культурной критики 1970-80-х годов. Она редко обращается к эстетическим проблемам, хотя и среди ее представителей находятся ученые, которые, подобно Дж. Грею («О людях и других животных», 2002) «в шиллеровской манере восхваляют "игру" как единственную подлинно человеческую опцию» (с. 16). Незначительное внимание уделяет она и критике капитализма. Зато религия остается важнейшей мишенью культурной критики, что не мешает ей самой развивать в себе черты религиозного дискурса путем варьирования общеизвестных религиозных моделей: так, нарушение человеком гармонии в «гармоничном супер-организме по имени "Природа"» напоминает смертный грех, а рисуемые критиками-неоэволюционистами картины экологического апокалипсиса словно списаны со Страшного суда (с. 17).
Сюжет, постоянно воспроизводимый и варьируемый неоэволюционистской критикой, в краткой форме передан ее крупнейшим представителем Джередом Даймондом в предисловии к книге «Третий шимпанзе» (1991): он пишет здесь, что намерен проследить, «как биологический вид "человек" за короткое время превратился из обычного крупного млекопитающего в завоевателя мира и как затем мы так же стремительно обрели способность обращать прогресс во вред»1. В текстах Дж. Даймонда «диалектика прогресса и проигрыша сгущена в мотиве превращения» (с. 18): человек из покорителя мира стремительно превращается в его разрушителя. «Запрограммированный» на получение краткосрочных преимуществ и выгод, человек по самой своей природе не способен действовать исходя из дальнесрочной ценностной перспективы и интересов своего потомства.
1 Diamond J. Der dritte Schimpanse. - Frankfurt a. M., 2006. - S. VI.
Таким образом, принцип эгоистического индивидуализма, лежащий в основе неолиберальной экономической модели, подвергнут в неоэволюционизме «биологизации»: ориентация человека на краткосрочную перспективу трактована как необходимая часть его «природы», неизбежная черта человека как биологического вида. В истории человечества неоэволюционизм находит постоянно повторяющуюся историю «обманутых ожиданий»: кажущийся прогресс, очевидное достижение вновь и вновь оборачиваются регрессом и утратами. Эволюция культуры понимается как цепь «приспособлений», которые в синхронном плане воспринимаются как достижение, но в историческом аспекте могут вести к общему ухудшению ситуации.
Парадокс неоэволюционизма состоит в том, что, критикуя современное постиндустриальное общество, оно принимает на вооружение его же «центральную аксиому индивидуализма»: общество для неоэволюционизма - «нечто искусственное, вторичное и сомнительное»; он «постулирует человека как естественный вид, который, однако, способен преодолеть свои естественные границы -вопреки природе, благодаря которой он существует» (с. 19).
Социальная сторона человека либо игнорируется «универсальным дарвинизмом» как некая «химера», либо растворяется в общем биологическом контексте: принципы биологической генетики, в представлении неодарвинистов, могут быть перенесены «на все системы, основанные на триплете репликация / вариация / селекция, в том числе и на системы культурные». Так возникает «биологическая концепция культуры», суть которой выразил американский психолог Майкл Томазелло: «Если индивидуумы настолько интенсивно обучаются друг у друга, что у различных популяций, принадлежащих к одному виду, развиваются различные практики, биологи говорят о культуре» (с. 20). Подобная трактовка понятия культуры восходит к этнографизму в духе Эдуарда Тейлора («Примитивная культура», 1871), однако биологический момент здесь не просто усилен, но сделан доминирующим. «Способность к обучению», собственно, и производящая культуру, осмыслена как естественное свойство человека как биологического вида; при этом всячески подчеркивается, что и у других биологических видов определенные практики могут «изобретаться» отдельными «индивидами» и усваиваться всей популяцией посредством подражания
(часто приводимый пример - практика мытья батата в море, «открытая» и усвоенная в одной популяции обезьян) (с. 20).
Неоэволюционисты подчеркивают, что деструктивными по отношению к природе были все исторические формы человеческой цивилизации, начиная с самых примитивных: уже древние собиратели и охотники играли уготованную человеческому роду роль «нарушителя спокойствия»; в последние века человек лишь особенно преуспел в этой роли, при этом никакого качественного изменения не произошло.
В жанровом отношении тексты неоэволюционистов, далекие от строго научного стиля изложения, представляют собой смешение жанров (Оепгеш1х) научно-популярной литературы, «авантюрных историй и мифо-сказочных форматов» (с. 23). В сюжетной организации неоэволюционистских «нарративов» центральное место занимают «известные уже по Шпенглеру циклические фигуры возникновения, подъема, расцвета и упадка культур» (с. 21). Итог «страшной истории», которую рассказывает неоэволюционист, обычно преподносится как «исчезновение» культуры, передаваемое метафорами катастрофы, смерти, распада и т.п., хотя на самом деле чаще имеет место не «смерть» культуры в буквальном смысле, но, скорее, утрата ею доминирующих позиций. Особенно часто эксплуатируется «топос утраты». Так, Дж. Даймонд цивилизацион-ный переход к оседлому земледелию, традиционно понимаемый как культурное достижение, трактует как «утрату»: хотя земледелие дало возможность накормить большие массы людей, жизнь человека в целом ухудшилась, став беднее, одностороннее, тяжелее и т.д. (с. 29). История человечества, по Даймонду, полна таких утрат и «коллапсов»; пожалуй, наиболее яркий из приводимых им примеров - культурный коллапс острова Пасхи, где бесконтрольная вырубка пальмовых лесов уже к XVII в. привела к тому, что некогда высокая культура деградировала до каннибализма (с. 29).
Применение к культуре аналогии с возрастами человеческой жизни предполагает, что распад культуры напоминает человеческое старение, однако Дж. Даймонд предостерегает от такой аналогии: в историях культур (в качестве примеров привлекаются цивилизации майя, острова Пасхи и даже кратковременный расцвет Советского Союза) расцвет очень быстро сменяется стремительным крахом; коллапс культуры быстр, неожиданен и нисколько не
напоминает медленное старение человека. Быстрый приход коллапса Даймонд объясняет тем, что расцвет культуры обычно требует мобилизации всех природных ресурсов, которые исчерпываются со все возрастающей быстротой, и потому коллапс наступает стремительно.
Доминирование мрачных красок и трагических развязок в «жанровом миксте» неоэволюционистского нарратива не в последнюю очередь объясняется тем, что неоэволюционизм откровенно стремится к доминированию в массмедиа, а оптимизм не способствует успеху в массовой коммуникации: «вера в прогресс не собирает хорошей прессы» (с. 28).
Такой «жанровый микст» представляет собой бестселлер неоэволюционизма - «Коллапс» Джереда Даймонда (2005). В этом культурологическом триллере о том, как «третье шимпанзе», нарушившее гармонию мира и оттягивающее его коллапс лишь покорением новых земель и освоением новых ресурсов, действуют немногочисленные «положительные герои» - «экологические капиталисты», способные к долгосрочному планированию (глобальным образцом выступают голландцы как нация, остро осознающая проблемы окружающей среды) и гораздо более многочисленные «злодеи» - покорители земли, думающие лишь о краткосрочной выгоде. В концовке этого эклектичного «нарратива» (сотканного из мифических, сказочных и авантюрных мотивов) культуры, часть которых пережила коллапс, а часть - нашла способы к приспособлению, объединяются все-таки в общность «человечества», оказавшегося на распутье самого главного, еще не сделанного выбора. Финал «Коллапса» - открытый (с. 26).
Определяя в заключительной части работы социальное значение неодарвинистской культурной критики, К. Кноблох отмечает позитивную сторону ее воздействия на общественное сознание. Эксплуатируя мрачные мотивы распада и конца, неоэволюционистская критика в конечном итоге - как это ни парадоксально! -внушает людям оптимизм. «Постоянная тематизация гибели действует как магическое заклинание», переносящее в неопределенное будущее этот конец: «пока мы будем продолжать говорить о катастрофе, она определенно не наступит» (с. 37), ведь говорить о событии - значит откладывать это событие. Сколь бы зловещими ни выглядели сценарии неоэволюционизма, он обладает своего рода
терапевтическим воздействием, которое и объясняет его «хорошую совместимость с массовой культурой».
Неоэволюционизм не является учением о «грядущем неизбежном конце», а скорее, предостережением о нем. Он показывает, что человеческая цивилизация в ходе своего развития постоянно создает институты, которые «в долгосрочной перспективе не совместимы с требованиями эволюции» (с. 37), - однако не придает этому обстоятельству фатальных следствий: человечество может избежать коллапса, если изберет «эволюционно стабильную стратегию» (Майнард Смит). Подобная стратегия должна стать результатом совокупных действий всех индивидов, входящих в данную культуру. В понимании «общего блага» как суммы и следствия поступков (как преднамеренных, так и непреднамеренных) всех членов общества неоэволюционистская критика продолжает не столько дарвиновский эволюционизм, сколько идею Просвещения (Б. Мандевиль, А. Смит) об эгоизме «частных интересов» как источнике и «моторе» общественного блага (с. 38).
А.Е. Махов
2012.02.004. ЖИБУ О. ТРАДИЦИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ: ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ?
GIBOUX A. Tradition, modernité: un éternel retour? // Comparatismes en Sorbonne / Centre de recherche en littérature comparée de l'Université Paris Sorbonne (Paris IV). - P., 2010. - N 1. - Mode of access: www.crlc.paris-sorbonne.fr/FR/Page_revue_num.php?P1=1
Одри Жибу - исследовательница франко-немецких литературных связей, профессор Сорбонны. Начиная свою статью с уточнения терминов, она замечает, что оба понятия (традиция и современность) имеют довольно много противоречивых коннотаций. До сих пор неясно, кто составляет репертуар «современности» в литературе и искусстве - модернисты, постмодернисты, авангардисты? Традиция может называться «современной», а может обозначать устаревшее, привычное, относиться к фольклору и т.п. Классика и современность - понятия, содержание которых подвержено моде. Кроме того, уточнить, что является в нашу эпоху современным и когда началась современность, очень трудно. Социальные, политические и культурные факторы позволяют поместить ее начало между Ренессансом и Просвещением, или между Бодлером и
