CC BY
7
учные и художественные достижения трактовались как прорывы горстки гениев, которым Господь дал талант. История идей воспринимается как спонтанные творения изолированных умов, а не как станции на пути исторического и научного прогресса, который развивается по своим объективным законам, и не столь уж зависим от отдельных личностей. «Хотя интеллектуальная история написана в дискурсе отдельных личностей, на самом деле они лишь фасад, гламурные рекламные образы, которые вывешивают за стенами театра; а история, как и театральная постановка, делается силами всей труппы» (с. 60).
Возвращаясь в заключение к названию статьи, автор отмечает, что понятие «участие» занимает центральное место в социальной психологии. Само по себе участие в существовании семьи, организации или сообщества - это серьезное достижение социальной и индивидуальной жизни. «Культурное участие означает как овладение существующими культурными артефактами, так и их трансформацию; оба эти элемента являются ключевыми процессами, лежащими в основе творчества. Культура имеет жизненно большое значение для креативности, а креативность имеет жизненно важное значение для культуры» (с. 63).
Т.В. Виноградова
2012.01.013. БИБКОВ А. ОСВАИВАЯ ФРАНЦУЗСКУЮ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТЬ, ИЛИ ФИГУРА ИНТЕЛЛЕКТУАЛА В ПЕЙЗАЖЕ // Логос. - М., 2011. - Вып. 1 (80). - С. 3-27.
Ключевые слова: научные школы; Франция; научная карьера; корпус коллег; рынок интеллектуальных публикаций.
Современная французская философия, гуманитарные и социальные науки, по словам автора - российского философа, представляются внешнему наблюдателю по-настоящему сложным, если не хаотичным пейзажем. Налицо широкая тематическая палитра: от критических исследований неолиберализма и проблематизации политики насилия до очередного пересмотра оппозиции природа / культура и реинтерпретаций христианской чувственности. Для описания этого пейзажа, как кажется автору, вполне пригодна характеристика французской философии, данная Ф. Поланом в 1900 г.: «Нельзя выделить ни главенствующих, ни соперничающих школ,
которые имели бы неоспоримых руководителей и послушных учеников. Общий вид французской философии можно сравнить с городом, который архитекторы, каменщики и ремесленники строят без предварительного согласия между собой, каждый действуя на свой вкус и следуя собственным наклонностям» (цит. по: с. 4).
Несмотря на наличие в современном интеллектуальном пространстве Франции нескольких научных школ с признанным лидерством и членством, отчасти соответствующим институциональной принадлежности (например, школа Бурдье), воздействие на все это пространство отдельных влиятельных авторов гораздо ближе к эффекту импрессионистской, нежели академической, живописи.
Прекрасной иллюстрацией такого положения дел может служить понятие «поле», заимствуемое из проекта критической социологии П. Бурдье. Само это понятие стало достоянием публицистов и журналистов, по меньшей мере с начала 2000-х годов. Потому его употребление не может гарантировать принадлежности пишущего к последователям П. Бурдье. Вместе с тем целый ряд объяснительных приемов, которые предполагает корректное использование этого понятия: межпозиционная борьба за определение границ и ставок игры, определяемая этой борьбой иерархия доминирующих и доминируемых, напряжение между производством смыслов для профессионалов и для широкой публики, - могут использоваться в работах по социологии или по философии знания без того, чтобы в них явным образом звучало слово «поле». Схожую ситуацию можно наблюдать и в отношении ряда понятий из инструментального набора М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Делеза, а также гораздо менее известных в России исследователей, сделавших более традиционную научную карьеру, таких как философ В. Декомб, социолог Р. Кастель или антрополог М. Оже.
Не меньшего внимания заслуживает и то, что в современной Франции считается приемлемой разновидностью школы. Существенно чаще это школа базовой дисциплины, т.е. учебная институция как таковая, где преподаватель выполняет роль тренера, а руководитель - координатор, в отличие от школ мысли, с их исключительными формами морального сплочения и отношениями учительства-ученичества, всегда находящимися на подозрении в сектантстве. Почти никто из очень известных или менее известных в России авторов и «мыслителей» не создал своей школы в инсти-
туциональном смысле этого слова. Не существует ни семиотической школы Г. Барта, ни генеалогической школы М. Фуко, ни даже сколько-нибудь последовательного продолжения исторической школы «Анналов». В философии аналогом школ вообще часто выступают свободные семинары.
Нет никакой четкой системы и во французских учебных программах: содержание курсов определяется самими преподавателями, утверждается университетскими комиссиями и отправляется на итоговый контроль в Министерство образования. Главное в образовательном процессе - творческий подход и в преподавании, и в исследованиях, и в работе студентов. В результате во французских университетах предметом итогового образовательного контроля -когда квалификационная работа проверяется на «соответствие требованиям» - выступает не способность студента воспроизвести ранее утвержденную схему, а индивидуальные навыки исследования.
Источник методологического разнообразия не ограничивается установкой на оригинальность, которая уже на ранних этапах транслируется в дисциплину академического исследования и письма. Кардинальная проблема, определяющая всю французскую научную политику, - кто и как становится исследователем?
Прежде всего, в основе институциональной научной карьеры заложен принцип, во многом гарантирующий пресловутую «французскую исключительность»: объектом оценки здесь выступает не продукция (публикации, проекты, направления), а индивиды, обладающие необходимыми интеллектуальными свойствами. Объективированными показателями этих свойств неизменно служат число и качество публикаций, реализованные проекты, успешные просветительские инициативы. Тем не менее конечным предметом оценки выступают не эти показатели, а сами преподаватели и исследователи, за которыми признается способность производить результаты в силу наличия у них нужных свойств. Столь же важно, что в ходе общей профессиональной аттестации, при приеме кандидатов на работу или продвижении в должности ключевую роль играют решения, принимаемые коллегами по научной дисциплине.
Эта регулятивная модель через акты взаимного признания равных конституирует в качестве первичного интеллектуального субъекта не научное заведение, а индивидуального исследователя / преподавателя и корпус коллег. Корпус, в отличие от научного за-
ведения, не предпослан в виде готового плана любому индивидуальному участнику, а многократно переучреждается через процедуры взаимного признания, кооптации и гармонизации взглядов. Коллеги-ученые и преподаватели оценивают профессиональную пригодность претендентов, утверждают их в должностях и званиях, и уже эти индивиды, желающие признания, которое делает их равными, дополняют тематические репертуары институций своими исследовательскими проектами, авторскими курсами и значительными вариациями обязательной программы.
Обратимость и желание признания, институциализированные во французской модели научной карьеры, отличают ее от российской. В последнем случае индивид исходно и по многим поводам вовлечен в отношения с институцией через ее официальных представителей, администраторов. Конституируемое этими отношениями пространство интеллектуальных возможностей располагает индивида к принятию не только карьерных процедур, но и тематических, познавательных образцов, генерируемых институциональной иерархией. Администрацию французских научных институций и университетов редко назначают сверху; легитимность (признание) той или иной фигуры в среде равных представляет собой базовый регулятор иерархических перемещений.
Действительность исторически вариативного научного субъекта - индивидуального ученого и корпус коллег - реализуется во Франции в работе таких институциональных процедур, как конкурс, научная комиссия, ученый совет, общее собрание. Некоторые из них (конкурс - несущая конструкция республиканского государства) действуют уже с XIX в., иные (такие как ученый совет и общее собрание) восходят к структурам средневекового университета. В управлении индивидуальными карьерами и при создании тематических репертуаров преподавания и исследования ключевую функцию выполняют коллегиальные органы - структуры власти, учреждаемые процедурами взаимного признания равных. Участие профсоюзов в карьерных вопросах и в обсуждении политики занятости (как с локальной администрацией научных и учебных заведений, так и в составе национальных комиссий при министерстве) делает эту систему еще более сложной. Научная политика, по сути, превращается в управление равновесием в нескольких, лишь отчасти
пересекающихся и пронизывающих заведения структурах власти: коллегиальной, административной, ассоциативно-политической.
«В целом ключевые параметры, удерживающие институциональные исследования и гуманитарное преподавание во Франции в стихийном гомеостазе на протяжении вот уже более 100 лет, включают: критерии допуска в профессию, основанные на формальных показателях компетентности; механизмы занятия должностей в научных заведениях, основанные на модели индивидуальных достижений; условия карьерного роста, по преимуществу нейтральные к политическим и иным ненаучным предпочтениям участников, а также участие ассоциативных объединений в принятии решений, включая профсоюзы, работающие в дополнение к (а во многом и в противовес) механизмам научной карьеры» (с. 13).
Почему именно эти «банальные» условия, задается вопросом автор, могут играть основополагающую роль в формировании насыщенного интеллектуального пейзажа? По той «простой» причине, что они определяют познавательные возможности и перспективы в профессии для каждого исследователя или преподавателя еще до того, как он или она приступают к выбору темы и объекта своей работы. Отсутствие жестко (институционально) заданных рамок при выборе тем и подходов становится результатом существования нескольких, лишь частично пересекающихся и принудительно сопряженных структур, в которые включены участники французского интеллектуального состязания.
Все сказанное выше имеет отношение прежде всего к одному из полюсов интеллектуальной практики - полюсу «больших» государственных заведений, исследовательских и университетских, где интеллектуальная работа ведется на регулярной основе и на постоянных должностях. Полюс, дополнительный и во многом противостоящий научному, - это рынок интеллектуальных публикаций для широкой образованной публики. Интеллектуальные карьеры, в которых число проданных экземпляров книги или приглашение на известную телепередачу может быть важнее занимаемой должности, обязаны прежде всего признанию со стороны публики и критиков, безразличных к научным степеням и званиям. Наличие устойчивого интеллектуального рынка, комплементарного научному, который открывает новое измерение для позиционных перегруппировок и
карьерных конверсий, вносит еще большее разнообразие в тематический и методологический репертуар послевоенной Франции.
Более того, почти все наиболее известные французские интеллектуалы не остались в узком академическом секторе и получили признание благодаря выходу на рынок интеллектуальных публикаций. Идеальным примером, по словам автора, может служить фигура Мишеля Фуко, уже первая «полноценная» книга которого «Слова и вещи» неоднократно допечатывается и полностью расходится во Франции за первые полгода после публикации общим тиражом более 18 тыс. экземпляров. Общий тираж продаж книг Фуко в США впечатляет еще сильнее: «Слова и вещи» - более 150 тыс.; «История безумия» - более 200 тыс.; «Воля к знанию» - более 300 тыс. (с. 15).
Если рождение интеллектуала на рубеже Х1Х-ХХ вв. традиционно связывается с делом Дрейфуса, произведшим на свет новую публичную фигуру, то во второй половине XX в. своим восхождением фигура критического интеллектуала в не меньшей мере обязана капиллярным политическим эффектам Мая-68. Однако и в том, и в другом случае решающим условием явился относительно широкий рынок интеллектуальной литературы, который обеспечивал интеллектуалов первоначальным ресурсом публичного внимания и культурной легитимности. Интеллектуальный рынок начал формироваться во Франции уже в XVIII в., лишь отчасти совпадая с рынком беллетристики, примером может служить проект «Энциклопедия» (1751-1772), интеллектуальное предприятие Дидро и Д'Аламбера. Двумя веками позже интеллектуальное реноме и слава П. Сартра, К. Барта, М. Фуко, Ж. Делеза и даже отчасти К. Леви-Строса или П. Бурдье были обязаны тому же успеху у широкой читающей интеллектуальной публики, а не публикациям специализированных академических статей и монографий.
Промежуточное положение между полюсом «больших» государственных заведений и рынком интеллектуальных публикаций заняли институции, предоставившие целой когорте исследовате-лей-«еретиков» возможность для реализации не традиционной, но вполне полноценной научной карьеры в послевоенной Франции. К их числу относится Коллеж де Франс - заведение, радикально отличное от университета, за исключением одного решающего пункта - коллегиальной процедуры кооптации. Новый профессор
может прийти в Коллеж с проектом собственной кафедры только тогда, когда кто-то из предшественников покинет престижные стены, и для его избрания необходимо, чтобы все профессора Коллежа проголосовали «за». Помимо механизма кооптации, общих черт с бюрократическим типом карьеры у Коллежа немного: здесь нет студентов, но есть слушатели, которые приходят «с улицы», следуя своему интересу к теме или лектору; отсутствуют экзамены, поскольку посещение курсов свободное; профессора могут сами определять форму проведения и состав участников исследовательских семинаров.
Центральное место среди подобных институций заняла Высшая школа социальных наук (БНБ88), основанная в конце 1940-х годов. Не будучи традиционным государственным заведением, не имея поначалу своего здания и обыкновенных студентов, Школа долгое время функционировала как надстройка из исследовательских центров, проводивших обучение немногочисленных аспирантов и вольнослушателей непосредственно «в поле», и до самого недавнего времени выдавала диплом собственного образца. Это заведение стало местом (единственно возможным во французском академическом мире 1950-1970 гг.), где смогла сделать карьеру целая плеяда блестящих социальных исследователей, гуманитариев и философов (в частности, А. Койре, Л. Леви-Брюль, К. Леви-Строс, К. Барт, П. Бурдье, Ж. Деррида и др.), чья работа крайне слабо стыковалась с тематическим и методологическим (дисциплинарным) репертуаром, действующим в этот период в университетах.
В Высшей школе социальных наук, где обучение новичков в 1950-1980-е годы происходило на практике, через их включение в конкретные исследовательские проекты, более рельефно воспроизводятся и характерные для малых научных групп отношения учитель / ученик. Однако, в отличие от исследовательских коллективов «большой науки», эти отношения достаточно быстро переопределяются в ходе эксцентрической профессиональной карьеры, ведомой все той же установкой на оригинальность исследовательской программы и предметной области.
Работа под руководством большого исследователя и преемственность, которой не отрицают сами бывшие ученики, готовят их к энергичному отказу от освоенных схем и перипетиям преодоле-
ния, цель которого - знание как личностный конструкт. Именно так Ф. Десколя описывает становление собственной интерпретативной модели: от критики географического детерминизма в этнографии с опорой на структурную антропологию К. Леви-Строса, пропущенную через собственный взгляд и тело полевого этнографа, к преодолению леви-стросовской модели.
Эти примеры, основанные на схеме индивидуализированного и персонифицированного преодоления, одновременно интеллектуального и институционального, указывают на способ производства новых подходов, поощряемый этим типом институции в целом и предлагаемым ею типом карьеры в частности. «Здесь становление индивидуализированного автономного субъекта исследования обязано относительно быстрой эмансипации исследователя одновременно в пространстве научных публикаций и в карьерном пространстве Школы» (с. 22). Дополнительные формы профессиональной включенности - устойчивая международная карьера и не академические институции - вносят свой ощутимый вклад в разнообразие тем и подходов, которое отличает интеллектуальный ландшафт Франции.
Распространение в послевоенной Франции относительно редких образцов интеллектуального предпринимательства рубежа Х1Х-ХХ вв., подобных социологической школе Дюркгейма, нашедшей свое место между университетом, интеллектуальным рынком, миром политики и государственной администрации, стало одновременно источником и результатом развития французской версии социализированного капитализма. В эволюции 1950-1990-х годов таких новых институций, как Высшая школа социальных наук или Национальный центр научных исследований, все теснее переплетались элементы двух основных моделей: поощрение индивидуальной инициативы, основанной на желании и признании, и централизованная стабильность, основанная на координации и планировании.
«Именно это тонкое равновесие между политизацией и политической нейтрализацией, частной инициативой и институциональной координацией, - пишет автор в заключение, - на несколько десятилетий создало ощутимые антигравитационные эффекты во всем интеллектуальном пространстве и позволило оформиться в нем более слабым и менее вероятным типам связей... Одним из са-
мых заметных результатов такой кристаллизации слабых связей и типов интеллектуальной карьеры при сниженной институциональной гравитации стало многообразие познавательных моделей, включая проекты радикальной критики, хорошо представленные во французском культурном пейзаже» (с. 24).
Т. В. Виноградова
