CC BY
80
сов, двух исторических нарративов, двух представлений о том, чем была, чем является Украина и чем она должна стать» (с. 259). Автор строит свою работу на противопоставлении двух идеологических проектов: украинского националистического (который, однако же, является прозападным и либерально-демократическим), и «малороссийского», сочетающего в себе консервативные черты советской идентичности и идеологии современного украинско-русского национализма. Тему продолжает Казимеж Войцицки (Польша), в центре внимания которого находится конфликт интерпретаций недавнего европейского прошлого, сформировавшихся в Западной Европе и странах бывшего Восточного блока.
Последняя, четвертая часть сборника посвящена Польше. Ян Малицки (Польша) сопоставляет два советологических учреждения, игравших важную роль в межвоенный период в качестве не только исследовательских центров, но и разведшкол: Восточный институт в Варшаве и Институт Востока в Вильне. Историю изучения Грузии в Польше в 1920-2008 гг. рассмотрел Давид Колбая (Польша), а Лешек Заштофт (Польша) в статье «Неудобный сосед: Размышления о польских исследованиях истории России и СССР» высказал свои соображения по поводу развития этого научного направления до и после 1989 г. Завершает сборник статья Джейн Карри (США), в которой дается попытка объяснить феномен «народных революций», прокатившихся по республикам бывшего СССР в начале 2000-х годов.
О.В. Большакова
ДРЕВНИЙ МИР
2011.03.005. МАКЕЙ КС. ПАДЕНИЕ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКИ: ОТ ОЛИГАРХИИ К ИМПЕРИИ.
MACKAY Chr.S. The breakdown of the Roman republic: From oligarchy to empire. - Cambridge etc.: Cambridge univ. press, 2009. - XI, 445 p. - Bibliogr.: p. 433-445.
Ключевые слова: Древний Рим, IV-II вв. до н.э., Римская республика, Римская империя.
Книга профессора Кристофера Макея (университет Альберты, Канада), как отмечает во введении сам автор, представляет собой попытку ответить на вопрос: почему республиканская форма
правления рухнула и была заменена военной автократией, получившей наименование Римской империи. Автор видит свою задачу в том, чтобы не просто обрисовать ход событий последнего столетия Республики, но также предложить интерпретационную модель для их анализа в контексте более широких тенденций и явлений. В 24 главах книги он показывает как применение насилия для достижения политических целей, развиваясь по спирали, вышло из-под контроля и быстро сделало традиционную политическую систему неработоспособной, а замену ее завуалированным деспотизмом - неизбежной и необходимой.
Политическая система классической («Средней») Республики, сложившаяся к концу IV в. до н.э. в результате урегулирования конфликта между патрициатом и плебсом, обеспечила Риму длительный период внутренней стабильности. Под руководством нобилитета, сложившегося как единая правящая группа патрицианских и богатейших плебейских фамилий, Рим успешно осуществил к середине II в. до н.э. завоевание Средиземноморского бассейна, а сам нобилитет приобрел огромные богатства и влияние в ходе этого процесса.
Политическое господство богатых, учитывая преимущественно аграрный характер экономики, означало правление крупных земельных собственников. Их монополия на государственные должности не была продуктом каких-то специальных законов, но являлась следствием их доминирующего экономического и социального статуса, а также специфики римской «конституции», гарантировавшей преобладание голосов богатых на выборах. Таким образом, пишет К. Макей, в современных терминах Римская республика может быть точно определена как «выборная олигархия»
(с. 12).
Центральным звеном римской политической системы эпохи Средней республики был сенат, представлявший собой иерархически организованный совет бывших должностных лиц при действующих магистратах. Ведущее положение в нем занимала группа высших экс-магистратов - консуляров (consulares) - представителей наиболее знатных и богатых фамилий, которые давали Республике консулов на протяжении ряда поколений. Собственно эта группа и составляла «сенатскую олигархию», отличную от сената в целом, который включал также большое число бывших магистра-
тов более низких рангов (praetorii, aedilicii, tribunicii, quaestorii), обычно следовавших в фарватере политики тех или иных влиятельных консуляров.
Власть высших магистратов Республики - консулов и преторов - носила название imperium и давала право командовать армиями и управлять провинциями, иногда в качестве промагистра-тов (проконсулов и пропреторов) в случае продления их полномочий сенатом (prorogatio). Инструментами, призванными предотвращать нарушение равенства внутри олигархической группы и сдерживать тиранические поползновения слишком амбициозных ее членов, были коллегиальность магистратур, ограничение времени пребывания в должности, как правило, одним годом, недопущение повторных избраний на одну и ту же должность и т.д. Весь этот комплекс правил придавал элите определенную степень сплоченности и давал возможность без особых затруднений контролировать электоральный и законодательный процессы в народном собрании (трибутных и центуриатных комициях).
Однако выход Рима за пределы Италии, возникновение «империи», породило ситуацию, когда создание все новых и новых провинций становилось стратегическим императивом. Административные и военные потребности Поздней республики сделали необходимыми экстраординарные проконсульства с обширными полномочиями, обладатели которых получили в свое распоряжение огромные материальные и людские ресурсы. Могущество таких индивидов усиливало степень их влияния в самом Риме до немыслимых ранее пределов, что нарушало равновесие внутри элиты. Таким образом, пишет автор, имел место системный конфликт между интересами правящей олигархии, ориентированной на сохранение традиционного порядка, и нуждами расширяющейся империи, которой эта олигархия должна была управлять. Ее неспособность найти адекватный метод управления в рамках существующей «конституции» явилась одной из главных причин падения Республики (с. 148-149).
Во второй половине II в. до н.э. отчетливо проявились и два других взаимосвязанных фактора, которые в дальнейшем сыграли значительную роль в политическом кризисе Поздней республики. Во-первых, обострившийся аграрный вопрос вызвал резкий рост враждебности народа к правящей олигархии. Во-вторых, обозначи-
лась тенденция использовать недовольство народа отдельными представителями олигархического «класса» в личных интересах. В этом плане, пишет К. Макей, трибунат Тиберия Гракха (133 г. до н.э.) имеет особое значение, поскольку представляет собой первый серьезный пример попытки члена олигархической группы использовать латентную мощь народного собрания против олигархии в интересах собственной карьеры. С этого времени политическая ситуация в Поздней республике стала определяться борьбой двух политических «партий». Так называемые оптиматы (optimates), т.е. «лучшие», поддерживали традиционное господство сената и привилегированное положение олигархической элиты. Их противники -популяры (populares), т.е. «народные», - объявляли себя защитниками интересов народа, оппозиционными сенату.
Разумеется, отмечает автор, это не были партии в современном смысле, и указанные термины обозначают лишь модели поведения отдельных представителей политического класса, политическая ориентация которых могла варьировать по мере развития их карьеры. Чаще всего популярами позиционировали себя амбициозные молодые сенаторы, стремившиеся приобрести известность в начале карьеры, и большинство из них со временем переходило в «лагерь» оптиматов (с. 23, 51).
Однако, как подчеркивает К. Макей, значение событий 133 и 121 гг. до н. э., связанных с подавлением гракханского движения, состоит главным образом в том, что применение насилия для достижения политических целей становится постоянным фактором внутренней жизни Рима. Между тем частое использование силовых методов в ходе проведения народных собраний означало, что принятые на них законы и решения не могут считаться самоочевидным выражением воли римского народа. И когда в 88 г. до н.э. Луций Корнелий Сулла повел свою армию на Рим, он вполне резонно мог заявить, что закон и результаты выборов, передавшие командование в войне с Митридатом Гаю Марию, лишены легитимности (с. 141).
Сам Сулла, по-видимому, был уверен, что восстанавливает традиционную республиканскую «конституцию», возвращая власть в руки сенатской олигархии. Однако он не мог аннулировать прецедент, который сам же и создал. Он показал, что используя насилие можно опрокинуть «законное» правительство, а те, кто будут
этому содействовать, могут получить большие дивиденды в качестве награды за свое участие. Многие усвоили этот урок, и в последующие два десятилетия после смерти диктатора имел место ряд безуспешных попыток свергнуть с помощью насилия олигархический режим. Впрочем, когда в 49 г. до н.э. Цезарь повел свои легионы на Рим, Республика находилась уже в состоянии хаоса, а ее политическая система, и прежде всего электоральный механизм, лишилась возможности нормально функционировать (с. 274-275).
Формальным поводом к началу очередной гражданской войны Цезарь провозгласил защиту традиционных прав плебейских трибунов. И в дальнейшем он всегда подчеркивал, что не имел никаких других целей, кроме восстановления Республики. Однако после разгрома остатков войск республиканцев в 46 г. до н.э. в битве при Тапсе в Испании Цезарь получил абсолютно беспрецедентные полномочия и почести. Его положение стало напоминать статус эллинистического монарха, и это вызвало раздражение даже некоторых его сторонников. В целом, считает автор, было бы ошибкой рассматривать гражданскую войну как борьбу между «республиканцами» и «цезарианцами». Те, кто поддерживал Цезаря, не были принципиальными противниками Республики, и вряд ли они имели цель завоевывать для него диктаторскую власть. Скорее, они стремились к восстановлению конституционного порядка. Эти недовольные и организовали заговор, полагая, что устранения диктатора будет достаточно для возрождения Республики. Они не понимали, что идея автократии уже обрела прочную основу в виде широко распространившейся веры в богоподобную сущность Цезаря. Его образ был настолько популярен, что любой, кто смог бы им манипулировать, приобрел бы огромное влияние на ход событий. Кроме того, наличие массы ветеранов, расселенных Цезарем в Италии, и людей, лично преданных диктатору, означало, что возвращение к обычной конституционной практике стало невозможным (с. 315).
После битвы при Акциуме в 31 г. до н.э. ставший единственным и бесспорным властелином Римского государства Гай Юлий Цезарь Октавиан, официально именовавшийся Император Цезарь, создал новую политическую систему, означавшую основание Римской империи. Впрочем, как отмечает автор, для современников это не было столь очевидным фактом, как для позднейших истори-
ков. И свой новый титул «Август» император Цезарь получил в знак признания его роли в «восстановлении» Республики. Эта неспособность осознать, что возникла новая, автократическая, форма правления, сохранялась на протяжении всего периода правления династии Юлиев-Клавдиев, что до некоторой степени объясняется весьма искусным способом, которым Август придал легитимность своему политическому доминированию в государстве. Осуществив реставрацию республиканских институтов, он в то же время присвоил себе полномочия, позволяющие легко манипулировать политической системой и полностью контролировать вооруженные силы.
На самом деле, однако, главный вопрос, с точки зрения автора, состоит в том, действительно ли Август имел намерение - с самого ли начала, как только приступил к конституционному урегулированию, или позднее, уже в ходе дальнейших преобразований, -создать то, что в науке рассматривается как имперская форма правления. Ответ, полагает К. Макей, несомненно должен быть отрицательным, если исходить не из телеологических интерпретаций, оценивая исторические события на основе представлений о том, какая историческая реальность возникла в результате этих событий. Приступая к восстановлению порядка в государстве после хаоса предшествующих десятилетий, Август не мог не принимать во внимание всеобщее убеждение в необходимости возрождения старой республиканской формы правления. Обширные полномочия, аккумулированные императором Цезарем для решения этой задачи, не были предоставлены ему единым пакетом. Он получал их постепенно, и к концу своей долгой жизни он обладал такой огромной властью и столь многими общественными функциями, что фактически олицетворял собой государство, даже если никто этого не замечал. Ко времени своей смерти в 14 г. н.э. Август, по общему мнению, был не более чем первым гражданином в «восстановленной Республике» (Res publica restituta), которая стала официальным названием нового режима. Но функционирование всех традиционных магистратур было только фасадом режима личной власти, который он выстраивал в течение многих лет (с. 367).
В конституционном плане Август был всего лишь провинциальным наместником сенаторского ранга, как и многие другие члены сената. Отличие, однако, состояло в том, что он был наместником не одной провинции, а всех, в которых располагались легионы,
т.е. большинства их. Тем самым он сохранил за собой командование всеми вооруженными силами, которые были связаны клятвой верности лично императору. Признанием его доминирующего положения в государстве был неофициальный титул princeps, часто применявшийся к наиболее выдающимся политическим деятелям (princeps civitatis). В более узком, техническом, смысле это был наиболее авторитетный из экс-консулов, чье мнение всегда запрашивалось в сенате первым (princeps senatus). Август использовал титул princeps без какой-либо спецификации, подчеркивая тем самым свое ведущее положение среди римского гражданства в целом, тогда как титул imperator обозначал его военное лидерство и личную связь с армией. Не являясь плебейским трибуном (tribunus plebis), Август обладал властью трибуна (tribunicia potestas), что делало его особу неприкосновенной и давало законное право вмешиваться в деятельность всех магистратов. Наконец, в качестве великого понтифика (pontifex maximus) он являлся куратором всей государственной религии.
Таким образом, заключает автор, хотя никто сознательно не собирался вводить деспотизм, и Август, несомненно, восстанавливал свободную Республику, Рим фактически управлялся теперь человеком, обладающим автократической властью. Когда в 14 г. н.э. принцепс умер, новый созданный им административный аппарат, включая его военную составляющую, сделал все возможное, чтобы его место не осталось вакантным. Возможно, Тиберий, наследник Августа, действительно желал разделить власть с сенатом, если судить по его заявлениям. Но уже на первых заседаниях сената стало очевидно, что Империя должна управляться одним человеком. К концу правления Тиберия деспотизм императорского правления был ясен всем, но при этом многие продолжали верить, что Принципат не заменил полностью Республику и что старая система управления может быть восстановлена (с. 401).
А.Е. Медовичев
