CC BY
21
сального перевода вынужденно оценивали этот тезис как «странный», «удивительный».
Традиционная интерпретация оставляет неочевидным, почему плохи те поэты, которые прибегают к наррации. В неортодоксальной это, напротив, совершенно понятно: «недостаток конструктивных и изобразительных способностей вынуждает их (прочих эпиков) говорить от себя - комментировать, объяснять, акцентировать.., выходить на авансцену со своими мнениями и чувствами» (018, с. 619).
Остается также неясным, почему Аристотель вопреки очевидности утверждает, что нарративный модус используется Гомером только в кратких прологах. В интерпретации И. де Йонг Аристотель отмечает вполне очевидный факт: лишь во вступлениях гомеровский нарратор говорит о себе, используя слово poi и фиксируя свой статус профессионального сказителя. В обращении к Музам действительно нет подражания - ни повествовательного, ни драматического.
Если принять точку зрения И. де Йонг, приобретает смысл разница в использовании двух сходных выражений, относящихся к речи от себя: в рассматриваемом отрывке говорится Aùxôv Aéyeiv, а в III главе - àrcayyéAAeiv. Первое означает «иметь в виду себя лично», «говорить о себе в первом лице», «выражать свои чувства», второе - «говорить, подобно вестнику, принесшему новости с поля битвы» и т.п. Слово àywviCovxai имеет оттенок «навязывать свою позицию», «утверждать себя», который теряется, если его относить к повествовательному модусу в целом. Наконец, слово elaàyei в новой интерпретации может не приобретать метафорического значения (уподобление театральному действию), означая всего лишь «ввести в текст персонажа».
Е.В. Лозинская
ЛИТЕРАТУРА СРЕДНИХ ВЕКОВ И ВОЗРОЖДЕНИЯ
2010.04.019. ЛЕЙХЕР У. «ОНА БЫЛА СОВЕРШЕННО ПОРОЧНОЙ»: КРИМХИЛЬДА КАК EXEMPLUM В ПРОПОВЕДИ XIII в.: ОБРАЗ - ТОПОС - ПРОБЛЕМА.
LAYHER W. «She was completely wicked»: Kriemhild as exemplum in a 13th-century sermon: Image - topos - problem // Zeitschrift fur
deutsche Altertum und deutsche Literatur. - Stuttgart, 2009. - Bd 138, Heft 3. - S. 344-360.
Германист Уильям Лейхер (Вашингтонский университет в Сент-Луисе) реконструирует эпизод из истории рецепции образа Кримхильды в латиноязычной монашеской (собственно, проповеднической) культуре Средневековья. Отправной точкой для него становится краткий интригующий текст, опубликованный Вильгельмом Гриммом в его труде «Немецкий героический эпос» (второе издание, 1867 г.): «Dicitur quod crimhilt omnino mala fuerit. Sed nichil est» («Говорят, что Кримхильда была совсем порочной. Однако нет»). Это скупое высказывание, взятое Гриммом из проповеди францисканского монаха Бертольда Регенсбургского (1210?-1272), можно понять как свидетельство о разногласиях в оценке Кримхильды и ее кровавых деяний современниками монаха: казалось бы, Бертольд указывает на некое распространенное мнение о порочности Кримхильды («говорят» - dicitur), но сам с ним почему-то не соглашается.
Другие тексты позднего Средневековья показывают, что представления о Кримхильде действительно варьировались в эту эпоху в самых широких пределах. С одной стороны, как образец порочности и коварства Кримхильда вошла даже в поговорки и фразеологизмы - такие, как «свадьба Кримхильды» (перифраза, обозначающая приглашение, за которым скрывается коварный умысел), или «дурная Кримхильда» (du übliu Chriemhilt) в качестве ругательства, которое матери обращали к слишком гордым дочерям (с. 345). С другой стороны, многие тексты XIII в. свидетельствуют о стремлении оправдать Кримхильду или, во всяком случае, «представить ее не столь порочной, как многие склонны были ее рисовать» (с. 345). К такого рода текстам относится так называемый «Плач» («Klage») и некоторые версии «Песни о Нибелунгах»: в них предпринята попытка снять с Кримхильды бремя вины за смерть ее братьев.
В работе Вильгельма Гримма пассаж из проповеди Бертольда Регенсбургского приведен вне контекста, а потому остается по сути непонятным. Вследствие того, что публикация проповедей Бер-тольда - одного из самых влиятельных францисканских ораторов XIII в., в некрологе ордена названного «великим проповедником» («magnus predicator»), - началась лишь в 1880 г., а в относительно
полном виде его наследие стало известно исследователям лишь в XX в., фраза о Кримхильде до сих пор не привлекала внимания медиевистов. У. Лейхер стремится заполнить эту лакуну, обращаясь к текстам Бертольда и в первую очередь - к тексту проповеди, из которой Гримм заимствовал высказывание о Кримхильде.
Данная проповедь не была чисто литературным опытом (каковыми являются на самом деле многие средневековые проповеди), но в самом деле предназначалась для произнесения с кафедры. Об этом свидетельствует стиль текста: крайне сжатый, конспективный, он явно был рассчитан на устное «развертывание». Отталкиваясь от библейского речения - «и он дал ... каждому по его силе» (Мтф. 25:15), - Бертольд быстро поворачивает к теме коварства женщин, их пагубного влияния на здоровье и силы мужчин; проповедь принимает откровенно мизогинистский тон. Женщины объявляются «высшим из всех зол» («summum omnium malorum»), созданиями худшими, чем звери («я не знаю в этом мире животного более порочного, чем женщина») (с. 349). Тот, кто приблизился к порочной женщине, «в другом дьяволе уже не нуждается» («non indiget de alio dyabolo») (с. 350).
Тема порочности и коварства женщин развивается в длительном риторическом крещендо, на протяжении которого Бер-тольд обращается ко всем доступным средствам убеждения, в том числе и к библейским цитатам соответствующего содержания («последствия от нее [женщины. - Реф.] горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый» - Притчи Соломонов, 5:4, и т.п.); в самый же кульминационный момент этого риторического подъема возникает список имен - библейских и мифологических героинь, прославленных своим «злодейством». Женщина, которая совращает мужчину с пути истинного, «хуже всех жен и женщин, когда либо живших на свете. Хуже Иезавели, Аталии, Иродиады, Венеры, Дианы, Семирамиды. Говорят, что Кримхильда была совсем порочной. Однако нет. (...) Женщина никогда не даст мужчине мир в сердце его. И лучше смерть, чем такая горькая жизнь.» (с. 351).
Проповедь Бертольда обращена к мужчинам и критикует их за моральную слабость, неспособность противостоять женским чарам; однако главным предметом критики остаются все-таки сами женщины. Францисканский монах развивает весьма распространенный в проповеднической литературе рубежа XII-XIII вв. топос
«женской власти». Приводя списки «известных из истории» порочных женщин (помимо упомянутых Бертольдом, здесь фигурировали Далила, Саломея, Филлида и многие другие), проповедники заставляли задуматься над «вечной властью» женщин - их способностью «переворачивать иерархии и открывать темную сторону во врожденной добродетельности мужчин» (с. 352). Если такой герой, как Самсон, мог подпасть под власть Далилы, а такой мудрец, как Аристотель, покориться Филлиде, то простой христианин тем более должен всегда сохранять бдительность.
В столь монолитной аргументации не может быть места оговоркам, и потому неожиданный пассаж о Кримхильде, - которая, как, казалось бы, хочет сказать Бертольд, «вовсе не была порочной», - выглядит некой «ахиллесовой пятой» (с. 353) всего рассуждения о порочности женщины.
Что же означает эта оговорка? По мнению У. Лейхера, Бер-тольд вовсе не хочет сказать, что Кримхильда не была порочной. Он имеет в виду иное: Кримхильда не может служить образцом злонравия, потому что ее поведение неоднозначно и допускает различные интерпретации. Упоминая героиню «Песни о Нибелунгов» в ряду «плохих женщин» с уточнением, что она «не совсем такая же», Бертольд признает, что Кримхильда не годится для «примера» и ее случай не может быть использован в проповеди как exemplum.
Представление о неоднозначности Кримхильды к концу XII в. уже прочно укоренилось в литературной традиции: некоторые редакции «Песни о Нибелунгах» (так называемые «Lied-Fassung» и «Not-Fassung») трактовали устроенную Кримхильдой резню как чрезмерное проявление «верности» - той «triuwe», которое в куртуазной системе ценностей занимало едва ли не высшее место. Иначе говоря, преданность Кримхильды покойному мужу просто не оставляла ей выбора (с. 353). Обвинения в жестокости, предъявленные Кримхильде в двух редакциях «Песни о Нибелунгах» (версии A и B), как и ее демонизация, отвергаются неизвестным автором «Плача» (тематически связанного с «Песнью...»), который обращает внимание на значение гендерного фактора, заставившего Кримхильду действовать коварно и скрыто, при помощи посредников. «Если бы она была мужчиной, она могла бы навредить своими собственными руками (hete mit ir henden ... ir schaden)», т.е. уничтожить убийц мужа в открытом бою.
Во второй половине XIII в. тексты, содержащие обе трактовки характера Кримхильды - и демонизирующую, и апологетическую, - в большом количестве циркулировали в Баварском регионе, где часто бывал с проповедями Бертольд. Возможно, что актуализированность этого образа в южнонемецкой культурной среде и заставила Бертольда включить имя в список и вместе с тем отвергнуть возможность его использования в качестве образца женской порочности.
В заключительной части статьи У. Лейхер реконструирует функцию пассажа о Кримхильде в общей структуре проповеди. Отвечая на вопрос, предполагал ли Бертольд в самом деле произносить перед слушателями имя героини эпоса, исследователь отвергает эту возможность: несмотря на то что немецкой аудитории это имя говорило бы больше, чем имена библейских героинь, приведение «примера Кримхильды» со всеми необходимыми оговорками и комментариями означало бы для Бертольда полный риторический провал: «суждение о Кримхильде оказалось бы неловким non sequitur» (с. 356). Отвергает У. Лейхер и мнение (разделяемое, в частности, Вернером Хофманом) о том, что вся фраза является позднейшей интерполяцией. Против такого предположения говорит уже тот факт, что фраза наличествует по крайней мере в двух манускриптах.
Функция анализируемой фразы в тексте не может быть понята без учета его весьма специфической структуры. Проповедь Бертольда, как она дошла до нас в рукописях, вовсе не представляла собой простую стенограмму или «конспект» устной речи. Предназначаемая для произнесения и другими монахами-францисканцами, проповедь включала своего рода метатекст - указания для проповедника, по сути напоминавшие режиссерские ремарки в пьесе: «побольше порассуждать о зле», «скажи здесь все, что считаешь нужным», «не добавляй больше примеров к описанию» и т. п. Пассаж о Кримхильде принадлежит именно к этому метатекстовому уровню: он как бы предвосхищает готовность того или иного проповедника включить в список «дурных женщин» Кримхильду (популярность этой фигуры вполне могла заставить Бертольда предполагать, что проповедник, читающий проповедь, обратится к ее примеру) и предупреждает его: «этот пример лишен всякой ценности - nichil est» (с. 359).
Как сама Кримхильда представляла опасность для мужчин, так опасно и теперь, после ее смерти, одно лишь упоминание о ней -«ее имя называется для того, чтобы в конечном итоге не быть названным» (с. 360).
А.Е. Махов
2010.04.020. ОЛСОН КМ. ВОСКРЕШАЯ ДАНТОВСКУЮ ФЛОРЕНЦИЮ: ОБРАЗНЫЙ РЕАЛИЗМ В «ДЕКАМЕРОНЕ» И «ТОЛКОВАНИЯХ».
OLSON K.M. Resurrecting Dante's Florence: Figural realism in the Decameron and the Esposizioni // MLN. - Baltimore, 2009. - Vol. 124, N 1. - P. 45-65.
Кристина Мари Олсон (Университет Джорджа Мэйсона) выявляет дантовские аллюзии в изображении флорентийского общества в «Декамероне» Боккаччо. Довольно долго в итальянистике было распространено убеждение, что, хотя влияние Данте на творчество его младшего современника в целом неоспоримо, «Декамерон» представляет собой исключение, будучи, как выразились авторы «Нортоновской антологии мировой литературы», «имплицитно ан-тидантовским произведением»1. Впервые противоположная точка зрения была высказана в 1960-е годы Витторе Бранка - итальянским филологом, отстаивавшим тезис о средневековой природе «Декамерона». По его мнению, «Декамерон» «не противоречит "Комедии", но определенным образом опирается на нее и ее дополняет»2. Тем не менее лишь в 80-е годы XX в. появились работы, в которых проводился сравнительный анализ исторического контекста и формальных особенностей двух шедевров3. Статья К.М. Олсон продолжает данную линию в изучении «Декамерона»,
1 Norton anthology of world literature / Ed. by Lawall S. - 2 ed. - N. Y., 2003. -
Vol. B.
2 Branca V. Boccaccio medievale. - Florence, 1998. - P. 28-29.
3 Bettinzoli A. Per una definizione delle presenze dantesche nel 'Decameron // Studi sul Boccaccio. - 1981-1982. - N 13. - P. 267-326; Bettinzoli A. Per una definizione delle presenze dantesche nel'Decameron // Studi sul Boccaccio. - 1983-1984. - N 14. -P. 209-240; Hollander R. Boccaccio's Dante: Imitative distance // Studi sul Boccaccio. -1981-1982. - N 13. - P. 169-198; Kirkham V. Painters at play on the Judgment day (Decameron VIII 9) // Studi sul Boccaccio. - 1983-1984. - N 14. - P. 256-277; Hollander R. Boccaccio's Dante and the shaping force of satire. - Ann Arbor, 1997.
