CC BY
361
ЭТНОЛОГИЯ И ФИЗИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
2010.03.039. АРТЁМОВА О.Ю. КОЛЕНО ИСАВА: ОХОТНИКИ, СОБИРАТЕЛИ, РЫБОЛОВЫ: (ОПЫТ ИЗУЧЕНИЯ АЛЬТЕРНАТИВНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ СИСТЕМ). - М.: Смысл, 2009. - 560 с.
Ключевые слова: охотники, собиратели, рыболовы Австралии, Африки, Южной Азии, «первобытные» формы социальной жизни.
Обширное монографическое исследование всесторонне представляет многообразие и сложности культуры тех, кого зовут людьми каменного века, - охотников, звероловов, «которые осознанно из поколения в поколение шли "путями своими", создавая уникальные, достойные подлинного удивления и глубокого почтения стили человеческого общежития» (с. 11).
В качестве объекта изучения выбраны охотники и собиратели Австралии, Африки (бушмены, пигмеи и хадза) и Южной Азии (бирхор и палияр). Иногда их неудачно именуют простейшими охотниками и собирателями, противопоставляя специализирующимся на различных формах интенсифицированного присвоения, которое развивается в особо благоприятных экологических условиях, позволяющих создавать запасы пищи и других материальных ценностей и поддерживать оседлый и полуоседлый образ жизни. Неспециализированные же охотники и собиратели ведут высокоподвижный образ жизни и не делают никаких запасов. Фундаментальное сходство приемов жизнеобеспечения сочетается со значительным разнообразием организационных структур и культурных стереотипов человеческого взаимодействия.
Относительно проблемы реконструкции «подлинно первобытных», т.е. давно исчезнувших форм социальной жизни, очевидно, что ни одна из изучавшихся этнографически охотничье-собирательских социальных систем не может быть спроецирована в глубокую древность. Вместе с тем изучение общества с присваивающей экономикой показывает, какие формы социальной жизни в принципе возможны при таком способе жизнеобеспечения. При этом следует также учитывать, что даже при базовом сходстве способов жизнеобеспечения эти общества могли следовать неодинаковыми путями в своей социальной эволюции.
Широко применяя кросскультурные сопоставления литературных данных, в первую очередь зарубежных исследователей, автор использует и собственные полевые материалы, собранные у аборигенов Австралии вик-мункан (коренные жители Северного Квинсленда), а также их фольклор.
Структура глав в основном соответствует существующим в этнологии (социальной / культурной антропологии) стандартам организации материала при изучении социальных систем различных народов. Для уточнения наиболее употребительных терминов, принятых в современном международном (включая отечественное) этнолого-антропологическом знании, предназначен предметный указатель. Книга содержит также обширный список литературы.
Первая глава «О наших заблуждениях, знаниях и возможностях», одна из наиболее объемных, в значительной степени носит историографический характер, точнее, собственные исследовательские задачи автор представляет в аналитически выстроенном подробном историографическом контексте. Автор считает, что «в особую - в значительной степени автономную - отрасль социальной антропологии изучение охотников и собирателей выделилось сравнительно недавно: во второй половине 60-х годов прошлого столетия» (с. 125). Существуя на Земле около 2 млн. лет, Человек Культурный около 99% этого времени жил как охотник и собиратель. Современные этнографические группы, не будучи первобытными, т.е. задержавшимися в своем развитии, имеют собственную длительную историю развития. «Их исторические судьбы и их современные социально-экономические отношения следует изучать не в целях создания спекулятивных кабинетных ретроспектив, но в целях общечеловеческих перспектив - понимания универсалий человеческого общежития и поисков здоровых практик человеческого взаимодействия, а также выходов из современных социально-психологических кризисов» (с. 128).
За последние 50 лет был собран практически необъятный материал. Важные достижения характеризовали и теоретические поиски. На начальных этапах охотничье-собирательских штудий второй половины прошлого столетия в центре внимания были системы жизнеобеспечения и социально-экономические отношения. «Изучение этих сторон жизни уцелевших и не подвергшихся сколько-нибудь значительной аккультурации охотников и собирателей име-
ло своим итогом концепцию "общества первоначального изобилия (original affluent society)" - концепцию, до сих пор никем из серьезных исследователей не опровергнутую» (с. 131). Она принадлежит М. Салинзу1, который никогда не вел полевой работы среди охотников и строил свое исследование на литературных материалах.
Во второй половине 1970-х годов западные антропологи обратились к пристальному изучению обменных отношений у охотников и собирателей. В 1980-е годы широкое признание получила разработанная Дж. Вудберном концепция немедленного и отложенного возврата. В одних экономических системах, по Вудберну, труд, направленный на жизнеобеспечение, дает немедленный результат, в других между вложением труда и получением его результатов проходит более или менее длительный промежуток времени. В системах второго типа, как правило, существует социальное неравенство в тех или иных нормативно закрепленных формах. Для значительной части изучавшихся хронологически охотничье-собирательских обществ несомненно характерен немедленный возврат, и именно с этим коррелирует их эгалитаризм.
В конце 1980-х - начале 1990-х годов в научном сообществе среди специалистов по охотничье-собирательским культурам развернулась бурная полемика между так называемыми «ревизионистами» и «традиционалистами», которая также часто именуется «споры о Калахари». Представители первого направления считают, что их оппоненты не уделяют должного внимания результатам процессов аккультурации в результате взаимодействия с гораздо более многочисленными соседями, народами автохтонного происхождения и белыми колонистами. Многие исследователи направили свои усилия на поиски решений прикладных задач.
Характерную интеллектуальную тенденцию последних лет О.Ю. Артёмова определяет как в известном смысле «ревизионистскую» - стремление утвердить в науке представление об охотни-чье-собирательском общежитии как о социокультурном феномене, противостоящем моделям, основанным на иных способах жизнеобеспечения. «Уходя в быту все дальше от традиционных форм и получая основную часть средств к жизни уже не от охоты и собирательства, люди все равно продолжают сохранять особого рода
1 Салинз М. Экономика каменного века. - М., 1999.
ментальность - ментальность охотников и собирательниц, мен-тальность кочевников и приверженцев генерализованной реци-проктности. И исследователи - в соответствии с этим - переходят от изучения охотничье-собирательского образа жизни к изучению охотничье-собирательского "образа мысли"» (с. 160).
Вторая глава «Без роду без племени, но на земле своей» посвящена проблемам использования земельных угодий социальными объединениями охотников и собирателей. Очевидно, правы те исследователи, пишет автор, которые считают искусственным и неправомерным применение категории «собственность на землю» к культуре обществ с присваивающей экономикой. «В социальной организации мобильных (бродячих, подвижных), не имевших не только политических, но и сколько-нибудь развитых потестарных институтов охотников и собирателей отсутствовали механизмы, способные обеспечить формирование социальных групп с устойчивым фиксированным составом. Не было также социально-экономических факторов, способных обеспечить коллективную территориальную корпоративность: групповой собственности на землю, а также коллективных форм производства или хотя бы просто регулярных коллективных трудовых процессов» (с. 262). В соответствии со сказанным автор считает целесообразным применять в качестве ведущей категории для анализа социальных отношений не понятие «социальная группа» (ячейка, единица), а категорию «социальная сеть индивидуальных связей».
В третьей главе «Не важны границы, важно родство» анализируются характеристики отношений родства у охотников и собирателей. В условиях бесписьменных культур универсальной осознаваемой организационной парадигмой является родство, подчеркивает автор. «Оно было универсальной структурообразующей основой и объективно существовавших социоцентрических кровнородственных группировок, и эгоцентрических ментальных моделей, которые культура предоставляла индивидам как средства для субъективного структурирования их социального окружения» (с. 473). В рассматриваемых обществах присутствуют все основные, выделяемые исследователями во всемирно-историческом масштабе типы номенклатур родства, кроме арабского (суданского, китайского, бифуркативно-коллатерального). «Принципиально важно то, что типы номенклатур родства, относимые авторами к разным соци-
ально-экономическим стадиям, по крайней мере, выстраиваемые в некую историческую последовательность, на самом деле встречаются в обществах с одинаковым способом жизнеобеспечения, причем таким, какой в указанных теоретических построениях связывается с ранними стадиями социальной эволюции» (с. 327). Автор подчеркивает, что в «безгосударственных, бесписьменных традиционно ориентированных структурах - в отличие от государственных, городских - родство является единственным (если не считать половозрастных традиций) принципом структурирования социальных отношений» (с. 330).
Наиболее распространен, хотя и не универсален, в бесписьменных обществах унилинейный десцент (прослеживание родственных связей от предков к потомкам) - великолепный инструмент для выстраивания и упорядочения преемства прав. «Одно из самых замечательных свойств классифицирующих номенклатур, тоже свидетельствующее в пользу теории расширения базовых терминов, заключается в том, что они дают индивиду обширные возможности и гибкие средства для расширения социального пространства по мере необходимости или желаний, а также и для внедрения в прежде чуждое ему социальное пространство» (с. 339).
Уникальным дополнительным средством расширения «родственного пространства» обладали многие (но далеко не все) общности аборигенов Австралии. Это была система секций и подсекций. Они нужны были для распространения классификационного родства и соответствующих поведенческих стереотипов на представителей отдаленных общностей.
Четвертая глава «"Первобытное" неравенство и равенство благоприобретенное» и пятая глава «Преступление и наказание. Война и мир» посвящены проблемам соотношения иерархичности и эгалитарности в обществах охотников и собирателей, механизмам формирования этих фундаментальных явлений, соотношению их с коллективистскими или индивидуалистичными поведенческими стереотипами в конкретных обществах. Коллективизм, взаимопомощь, генерализованная реципроктность (или нормативная моральная экономика) как неотъемлемые характеристики культур всех рассмотренных охотничье-собирательских обществ не исключали специфических форм социального неравенства.
Во многих районах Австралии в традиционных условиях у аборигенов существовали выраженные различия в социальных статусах. Они носили как индивидуальный, так и групповой характер и, что особенно важно, получили весьма отчетливое закрепление в нормативной структуре, были институализированы. Важнейшую роль в австралийской системе дифференциации статусов играл институт инициаций. Они делили общество на категории людей посвященных и непосвященных, а весь багаж копившихся из поколения в поколение знаний, верований, фольклорных сюжетов, творческих стилей (музыкальных, поэтических, изобразительных) -на экзотерические (общедоступные) и эзотерические (тайные, скрытые от непосвященных) комплексы. Каждый из комплексов был доступен только какому-то ограниченному кругу лиц. Это явление автор называет монополизацией информации и считает его важнейшим в контексте австралийских культур механизмом структурирования социального неравенства. Для развития социального неравенства такого типа не нужно никаких материальных накоплений, и корни его лежат в сфере социально-экономического, а не экономического характера (с. 478).
В южноазиатских и африканских обществах, напротив, действовали особые нормы, правила, моральные установки, которые исследователи называют механизмом социального выравнивания. В эгалитарных обществах различными средствами блокировались конкуренция между людьми, дух соперничества или соревнования, подавлялась агрессия и поощралась независимость, автономия личности. В них - в отличие от обществ неэгалитарных - почти все социальные санкции имели моральный характер.
Несомненно, как считает автор, эти различия сопряжены с целым комплексом многообразных факторов. По-видимому, одну из первостепенных ролей играла интенсивность общественной жизни, в том числе коллективной культовой практики, а также межгрупповых контактов. Ни в одном из рассмотренных эгалитарных обществ эти сферы деятельности не достигали такой степени развития и такой сложности, как у австралийских аборигенов северных, восточных и юго-восточных районов континента. Тем не менее механизмы социального выравнивания создавались, скорее всего, в ходе не менее сложных и длительных эволюционных процессов, чем механизмы социальной дифференциации, действовав-
шие в неэгалитарных обществах охотников и собирателей. Эгали-тарность нужно создавать, вырабатывать, развивать точно так же, как и эгалитарные структуры. В заключение автор еще раз подчеркивает, что ни одна из охарактеризованных выше культур охотников и собирателей не может быть спроецирована в древность, в «настоящую первобытность». На основе проанализированных материалов возможны только более или менее обоснованные предположения.
Т.Б. Уварова
2010.03.040. ГОЛОВНЁВ А.В. АНТРОПОЛОГИЯ ДВИЖЕНИЯ: (ДРЕВНОСТИ СЕВЕРНОЙ ЕВРАЗИИ) / УрО РАН. - Екатеринбург: Волот, 2009. - 496 с.
Ключевые слова: Северная Евразия, развитие культур, от палеолита до Средневековья, антропология движения.
В исследовании анализируется развитие культур и народов Евразии в хронологическом диапазоне от палеолита до Средневековья, освещаются узловые сюжеты освоения древним человеком планеты, события древней истории индоевропейцев, алтайцев, уральцев, хунну, готов, викингов, Руси, монголов, кочевников Арктики. Основными аналитическими категориями выступают состояния динамики и статики, мотивационно-деятельностные схемы исторических персонажей, лежащие в основе типичных историко-антропологических сценариев. Деятельностная схема человека как ключевое понятие включает устойчиво повторяющиеся действия, такие как хозяйственные, военные, ритуальные, брачные. При этом в различных экосоциальных нишах сложились относительно устойчивые поведенческие образцы, освященные мифологией. В основе деятельностной схемы лежит habitus как система унаследованных и воспринятых человеком практических стратегий, благодаря которым выстраиваются в последовательность повседневные действия. Мотивация придает деятельностной схеме цельность и ценность на персональном и социальной уровнях (с. 15).
«Схемы, усвоенные и реализуемые современным человеком, нередко коренятся в правременах, и то, что кажется модернизмом или сциентизмом, обнаруживает истоки в этологии животных и древних мифах, например инстинкт иерархии, имиджмейкерство,
