CC BY
22
смысле единственным его соратником можно назвать норвежского писателя Хенрика Ибсена, чьи пьесы (особенно «Кукольный дом») поразительно напоминают «Трудное время» в изображении бунта, который поднимает героиня против удушающей атмосферы жизни среднего класса.
Придерживаясь радикальных убеждений, Слепцов лишь в рамках существующего режима мог бороться за перемены в общественном отношении и отказ от реформ. Лучшим определением такого подхода можно считать «классический нигилизм» (термин, родившийся в 1860-х годах); и только в этом смысле В. Слепцова, подлинного сына своего времени, можно считать радикалом.
С художественной точки зрения подобная нигилистическая позиция сослужила писателю отличную службу в повести «Трудное время» и в некоторых других произведениях. Однако все последующие попытки найти положительную альтернативу нигилизму приводили лишь к разочарованию и литературному бездействию: излишняя вовлеченность в политические события стала для него роковой.
Литературное наследие В. А. Слепцова несет на себе отпечаток той двойной роли, которую он играл в жизни, - как писатель и общественный деятель. Его произведения - реакция на социальные порядки, существовавшие в России 1860-х годов. Автор наиболее изящных коротких рассказов «предчеховского периода» и социально-психологической повести «Трудные времена», а также один из самых одаренных российских писателей-юмористов, В. Слепцов добился более значительного успеха, чем может показаться при оценке сравнительно небольшого количества его произведений. Способность улавливать и передавать «народную речь» - отличительная особенность его сочинений, оказавшая влияние на творчество Чехова.
Т.М. Миллионщикова
2010.02.025. ДРЫЖАКОВА Е.Н. ПО ЖИВЫМ СЛЕДАМ ДОСТОЕВСКОГО: ФАКТЫ И РАЗМЫШЛЕНИЯ. - СПб.: Дмитрий Була-нин, 2008. - 520 с.
В монографии Е.Н. Дрыжаковой (Питтсбургский ун-т, США) рассматриваются некоторые факты жизни Ф.М. Достоевского, по-
могающие высветить этапы его творческого пути и его отношений с современниками.
Исследовательница опровергает один из самых стойких мифов в русской литературе - будто бы писателю принадлежит высказывание: «... вышел из гоголевской "Шинели"». Достоевский избрал свой путь с самого начала. В критических статьях, «Дневнике писателя», записных книжках (не для печати) он часто вспоминал о Гоголе, но, отдавая должное таланту предшественника, называя его иногда гением, Достоевский никогда не причислял себя к гоголевскому отрицательному направлению. Более того, он размышлял о Гоголе как «о человеке русского подполья, который мог врать и паясничать, сшил себе золотой фрак еще чуть ли не до "ревизора" и не вынес своего величия. как-то особенно с трес-
ком»1.
Достоевский написал свой первый роман «Бедные люди» (1844), «скорее отказываясь, чем отталкиваясь от гоголевской системы изображения маленького человека». Иногда он как бы напоминал читателю о своих предшественниках, в том числе и о Гоголе; автор «Бедных людей» «намеренно моделировал в письмах Девушкина лексику и интонацию гоголевских героев. Но в то же время сам жанр грустного любовного романа никак не мог выходить из лишенных нормальной любовной фабулы гоголевских повестей» (с. 22).
Только Пушкин, по мнению Достоевского, сказал настоящее «новое слово» в русской литературе. Слова из его Пушкинской речи: «Все виднейшие из пяти или шести наших беллетристов. (это, несомненно, Тургенев, Толстой, Гончаров, Писемский, может быть, Островский и, конечно, он сам) вся же плеяда эта. вышла прямо из Пушкина» были произнесены писателем в 1879 г. Следовательно, считать себя вышедшим из гоголевской «Шинели» Достоевский не мог, подчеркивает Е.Н. Дрыжакова.
Исследуя «феномен Голядкина», автор монографии отмечает, что творческий путь Достоевского развивался чрезвычайно драматично: после блестящего успеха «Бедных людей» неожиданно че-
1 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. - Л., 1972-1990. - Т. 25. - С. 240, 241,
250.
рез год последовал почти полный провал «Двойника» (1845). Сам писатель считал, что он не нашел формы для «серьезной» и «светлой» идеи. В 1859 г. Достоевский, намереваясь переделать «Двойника» (сохранить идею и найти другую форму), писал брату: «Зачем мне терять превосходную идею, величайший тип, по своей социальной важности, который я первый открыл и которого я был провозвестником?»1
Тип, открывателем которого считал себя Достоевский, хотя и зависел от гоголевской модели и гофманианской идеи двойничест-ва, был принципиально новый, еще не воплощенный в литературе того времени. Это тип раздвоенного экзистенциального сознания, когда субъект, противопоставляя себя чужому и враждебному миру, вместе с тем хочет остаться в этом мире, быть как все и требовать права на свободу воли. На русской почве голядкинский феномен: и «ветошка» и «право имею» - трансформировался в специфически русский тип подпольного человека, к которому Достоевский обращался на протяжении всего своего творческого пути.
Рассматривая влияние на творчество Достоевского романов Вальтера Скотта, Е.Н. Дрыжакова отмечает, что, хотя темы произведений английского писателя и сам жанр исторического романа не привлекали Достоевского, «его герои и героини, фантазеры и мечтатели, с упоением читают, как он сам в ранние годы, исторические романы Вальтера Скотта» (с. 51). Нравственный мир английского романиста заметно проходит в ранних любовно-романтических повестях Достоевского «Белые ночи» и «Неточка Незванова», герои которых - фантазеры и мечтатели - не только читают романы Скотта, но даже переделывают их на свой лад в собственном воображении. Но мир мечты и мир реальности расходятся все дальше. Опоэтизированные в романах Вальтера Скотта чувства любви, добра, справедливости и семейственности, доведенные им, как считал Достоевский, до высочайшего исторического значения, уходят из современной жизни. Достоевский особенно остро ощутил это после своего трагического опыта на каторге, вернувшись в повседневный быт через десять лет. Вальтер Скотт остался в его сновидениях тем
1 Достоевский Ф.М. Указ. соч. - Т. 28, кн. 1. - С. 340.
высоким идеалом, к которому уже невозможно стало относиться без поэтического снисхождения.
В дальнейшем Достоевский почти не вспоминал об английском романисте. Никто из его несостоявшихся героев не читает Вальтера Скотта, но в несостоявшемся романе «Житие великого грешника» (1870) герой, чрезвычайно противоречивый характер, по наброскам Достоевского, «ужасно много читал (Вальтер Скотт и проч.)». Герой романа «Подросток» (наброски 1870-х годов) осознает, что существует «другой мир, книжный, мечтательный: Вальтер Скотт. Зажечь. Мечта. Придумать благородное дело». Несколько лет спустя в подготовительных записях к «Дневнику писателя» 1876 г. Достоевский, перечисляя «прекрасное в веке», записал: «Вальтер Скотт не легитимист, а вел<икое?>, осмысленное, высшее, сердечное примирение после ненависти к прошлому»1. В конце жизни Достоевский снова вспоминал о Скотте, обращая внимание уже не на его мечтательные фантазии, а на его спокойную мудрость, толерантность, приверженность вечным семейным ценностям.
В постановке проблемы «Достоевский и петрашевцы» Е.Н. Дрыжакова главной задачей считает проследить «психологическую обусловленность» действий писателя. Следы его почти фантастического пути в тайную «семерку» «революционного заговорщика Николая Спешнева» обнаруживаются в «Хозяйке». Мир художественного воображения и мир реальный противопоставлены в экспозиции повести, отразившей творческий кризис, который переживал Достоевский после успеха «Бедных людей» и провала «Двойника». Эта своеобразная экспозиции представляет собой «исповедь самого Достоевского, который, как и его герой, "внезапно" вышел из своей уединенной "кельи", где почти два года провел в воображаемом мире собственных творений, и со всем присущим ему темпераментом устремился на поиски справедливых общественных идей для того реального, казалось бы, "чуждого" мира, "который кипел и грохотал вокруг него"» (с. 62).
Достоевский начал свой второй роман «Двойник» в духе «натуральной школы» под сильным влиянием общения с Белинским.
1 Достоевский Ф.М. Указ. соч. - Т. 16. - С. 180.
Сатирические картины быта чиновников нравились критику и его литературному окружению. Однако когда писатель подхватил гоф-манианскую идею «хронического дуализма», пытаясь проникнуть в глубь страстей человеческих, Белинский, считавший тогда главным делом литературы обличение пороков русской действительности, изменил свое мнение о его таланте, упрекая в уходе от реальности к «фантастике».
Осенью 1846 г. Достоевский окончательно поссорился с Некрасовым и отказался сотрудничать в «Современнике». Однако на этом связь его с оппозиционно настроенными кругами русского общества не оборвалась: писатель не изменил той «вере», в которую обратил его Белинский. В начале 1847 г. Достоевский остро ощущал общественный диссонанс - несправедливость окружающего мира, что определило его интерес к учениям Фурье и Кабе. Спустя много лет в «Дневнике писателя» он вспоминал, что в 40-х годах «чрезмерно большое количество молодежи считало идеи «теоретического социализма» «в высшей степени святыми и нравственными».
Писатель сблизился с оппозиционно настроенным кружком, в который входили М.В. Петрашевский, Н.А. Спешнев, братья В. и Ап. Майковы, А.Н. Плещеев и др., считавшие делом всей жизни пропаганду социальных утопий. Сам факт, что он пошел на собрание, проходившее по пятницам в доме Петрашевского, лишь спустя год после знакомства с ним говорит о том, что, несмотря на любопытство, писателю не хотелось сближаться с этим человеком. Посетив пятницы весной 1847 г. один или два раза, Достоевский перестал бывать на них: собрания в доме Петрашевского ему не понравились.
В петербургских кружках, по мнению Достоевского, постепенно зарождалось то, что называют «мечтательностию», и человек делается «каким-то странным существом среднего рода» - «мечтателем». «Достоевский по собственным ощущениям знал, что такое мечтатель, и вовсе не возводил такового в перл создания. Это, по представлению Достоевского, - вынужденное, безнадежное одиночество человека, порвавшего связь с реальным миром, хотя и страстно желающего вернуться в него (герой "Хозяйки")» (с. 78). Он и сам был «страстным мечтателем», и посещал кружки мечтателей, знал и осуждал такую жизнь и все-таки жил в ней: хотя Пет-
рашевский не понравился ему с первой встречи, он тем не менее посещал его пятницы.
В 1856 г., после семи лет раздумий над своим прошлым, прежняя вера «в теории и утопии», его участие в тайном заговоре представлялись «болезнию странною, нравственною», которая едва не привела к болезни «рассудка». Именно в таком состоянии, в раздраженной болезненной впечатлительности «самые обыкновенные факты», считал Достоевский, могут принимать «другой вид и размеры». И тогда - он это знал не со стороны, не как наблюдатель, а как горячий и страстный участник: революционер-мечтатель не ощущает границы, за которой он уже сделал первые шаги на скользком пути от мечтательства к насильственному исполнению своих идеалов.
В «Дневнике писателя» за 1873 г. Достоевский назвал себя и своих единомышленников по революционному сознанию «зараженными», потому что только в разгоряченном болезнью «мечтательном бреду» можно было уверовать, что в казармах-фаланстерах Фурье действительно заключается счастье человека. В «Дневнике писателя» за 1877 г. Достоевский на основании своего собственного психологического опыта сделал заключение о том, что одна мечтательная ложь почти всегда «спасается» другой, более решительной и более нелепой.
Л.Н. Дрыжакова полагает, что «в глубине души своей Достоевский не только сомневался в положительном результате заговора... но был почти уверен в бесполезности всех этих затей» (с. 107). По ее мнению, «для того чтобы понять, как это возможно психологически, надо хорошо представлять себе ту постромантическую атмосферу середины XIX в., которая все еще жила в умах и сердцах многих русских молодых людей, когда давались "аннибаловы клятвы" (И.С. Тургенев), клялись на Воробьевых горах (Герцен и Огарев), называли друг друга Маркизами Поза, Робеспьерами, Консуэлами и пр. Позже Достоевский в "Записках из подполья", написанных уже после очевидного кризиса всей этой экзальтированной восторженности, покажет нам страшный, но неизбежный результат в лице Антигероя, проклявшего все "высокое и прекрасное" и страдающего в своем подполье» (с. 108-109).
В рассмотрении проблемы «Достоевский и нигилистический роман» автор монографии считает важным отметить, что еще за
несколько месяцев до публикации в «Русском вестнике» романа Тургенева «Отцы и дети» Достоевский, полемизируя с журналом, защищал увлекающихся «теоретическими бреднями» «крикунов и мальчишек», «прогрессистов» и признавал за ними право на «тоску и страдание». Писатель осуждал тех, кто называл «прогрессистов» «бессовестными пустозвонами и манекенами».
Роман «Отцы и дети» Достоевский прочитал сразу же, после того как он вышел в свет, и в первой половине марта 1862 г. послал Тургеневу в Париж свой восторженный отзыв. Письмо не сохранилось, но из ответа Тургенева видно, что он был очень доволен интерпретацией Достоевским образа Базарова. В письмах к друзьям от марта-апреля 1862 г., где Тургенев пытался разъяснить своего героя, он подчеркивал, что лучше всех его поняли А. Майков, В. Боткин и Ф. Достоевский.
Е.Н. Дрыжакова напоминает, что журнальная полемика о романе «Отцы и дети» проходила чрезвычайно бурно. Достоевский сочувственно оценил Базарова, «несмотря на весь его нигилизм», потому что увидел в нем нечто новое, уже возбуждавшее его внимание. Однако свое первоначальное отношение к Базарову писатель пересмотрел к концу 1860-х годов, работая над характером нигилиста Верховенского («Бесы»): не трагизм, не тоску, не «великое сердце» видел он теперь в Базарове, а равнодушие, посредственность, «впечатление чего-то маленького».
Работая над романом «Бесы», Достоевский соединил в своем сознании фурьеризм, революционеров-мошенников и нигилистов. В черновиках содержатся воспоминания о полемике 1862-1863 гг. В набросках диалогов Достоевский не просто вспомнил Базарова: речь шла о будущем образе Петруши Верховенского. В этот период Достоевский полагал, что Тургенев нарушил «правду», поставив своего героя «на пьедестал».
В окончательном тексте романа «Бесы» Степан Трофимович Верховенский разражается филиппикой против тургеневского героя: «Я не понимаю Тургенева. У него Базаров это какое-то фиктивное лицо, не существующее вовсе; они же первые и отвергли
его тогда, как ни на что не похожее. Этот Базаров это какая-то неясная смесь Ноздрева с Байроном. О карикатура!»1
Роман «Отцы и дети» отодвинулся на второй план новыми литературными и общественными событиями. Еще в 1863 г. началась во «Времени» и продолжалась до конца существования журнала «Эпоха» полемика Достоевского с «Современником» о «свистунах», «хлебных и нехлебных вопросах». В первые месяцы 1864 г. Достоевский был занят работой над «Записками из подполья», в которых содержится полемика с романом Чернышевского, с социализмом, с теорией пользы и выгоды, идеей новых экономических отношений на основе так называемого разумного эгоизма.
Е.Н. Дрыжакова отмечает, что роман «Что делать?» Чернышевского упомянут Достоевским с самого начала как знак, вводящий последующие комические диалоги в определенный подразумеваемый контекст. Сквозь достаточно грубую «юмористику» просвечивается ироническое изложение эстетики Чернышевского. Достоевский в карикатурном свете выставляет идеи «новых экономических отношений», при которых «муравейник» оказывается величайшим идеалом социального устройства, а первенство «брюха» становится главной заботой всех социалистов.
На протяжении всей жизни Достоевский отдавал должное уму и таланту Гончарова, притом что расходился с ним идеологически и в понимании творческих задач. Явное западничество Гончарова (Европа как критерий настоящей литературы) должно было отталкивать Достоевского. В «Братьях Карамазовых», когда Митя, Максимов, Калганов и Грушенька пьют «за Россеюшку, старую бабусеньку», Достоевский, по мнению Е.Н. Дрыжаковой, иронизирует по поводу славянофильских нот в финале «Обрыва» - пить «за Россеюшку» предлагает помещик Максимов, тот самый тип «благородного приживальщика», обладатель особого «таланта» развязывать лживую и принципиальную болтовню.
Различны были и художественные принципы Гончарова и Достоевского. «Гончаров считал, что "тип. становится типом, когда он повторился много раз или много раз был замечен, пригляделся или стал всем знаком". Он рисовал образы из многих "на-
1 Достоевский Ф.М. Указ. соч. - Т. 10. - С. 171.
слоений", слишком перегруженными типическими чертами времени и потому улавливал черты своих героев у других авторов. Достоевский не принимал такого пути для создания художественного образа. Для него это было "повторением старого" и он неоднократно порицал за это и Тургененва, и Гончарова, и Писемского» (с. 214).
Хотя Достоевский и называл Гончарова «милым и любимым романистом», он считал Пушкина единственным бесспорным «новым словом» в русской литературе, «всю плеяду» (Тургенев, Гончаров, Толстой, Писемский) и себя самого Достоевский относил лишь к продолжателям Пушкина.
Рассматривая личные отношения Достоевского с Герценом, исследовательница отмечает, что судьбы двух писателей не раз сталкивались. Спор Достоевского с Герценом продолжался всю жизнь. Автор описывает четыре их встречи: на квартире И.И. Панаева 5 октября 1846 г.; в лондонском доме Герцена 16 (4)-20 (8) июля 1862 г.; на пароходе, следующем из Неаполя в Леворно, 13 октября 1863 г.; на улице в Женеве в середине марта 1868 г.
Е.Н. Дрыжакова рассматривает трансформацию замысла роман «Преступление и наказание». Главный его сюжетный узел сформулирован 10 сентября 1865 г. в письме к издателю «Русского вестника» М.Н. Каткову, где обозначена линия сестры и матери, но нет Лизаветы и Лужина, Разумихина и других действующих лиц (т.е. речь шла не о многоплановом романе). Достоевский не предполагал в первой редакции выходить за рамки психологической повести, что роднит этот замысел с предыдущим произведением -«Записками из подполья».
М.Н. Катков принял предложение Достоевского и в начале октября выслал писателю, находившемуся в крайне тяжелом материальном положении, аванс. Публикация романа началась в № 1 «Русского вестника» за 1866 г. и закончилась в № 12 того же года. Сохранились и полностью изданы черновые записи к «Преступлению и наказанию» (составившие седьмой том Полного собрания сочинений Достоевского в 30 томах). Восстанавливая по этому тому три этапа - редакции - работы над романом, исследовательница рассматривает каждую из них: Р1, Р2, Р3.
Е.Н. Дрыжакова обращается к проблеме романного времени в «Преступлении и наказании» и отмечает, что Достоевский очень
строго, по часам, а иногда и по минутам расписал в окончательной редакции время начала и окончания почти всех главных событий романа. Совершенно точно обозначена смена всех четырнадцати романных дней, заполненных последовательно происходящими эпизодами, и пустых, в которых писатель не отмечает ни одного события. «Вся эта строго сегментированная система времени ведет свой отсчет от главного сюжетно-композиционного центра романа акта убийства старухи и Лизаветы. Дальнейшие и предшествующие события следуют одно за другим без перерыва, и при этом Достоевский оставляет героям время для сна, переходов из одного места в другое, размышлений и т.п., время, ограниченное до крайности, отнюдь не менее реальное. Это очень важный художественный прием Достоевского, с помощью которого в значительной степени создается столь характерный для творческой манеры Достоевского эффект присутствия», - отмечает исследовательница (с. 228).
В Приложении опубликованы воспоминания Е.Н. Дрыжаковой «На переломе 1950-х: Наши замечательные учителя А.С. Долинин и Ю.Г. Оксман». Завершают книгу «Указатель произведений Достоевского» и «Указатель имен».
Т.М. Миллионщикова
2010.02.026. ДИАЛОГ С ЧЕХОВЫМ: Сб. науч. тр. в честь 70-летия В.Б. Катаева / Отв. ред. Долженков П.Н. - М.: МГУ, 2009. - 392 с.
Заметка «От редколлегии» кратко информирует о жизненном и научном пути почетного академика Международной академии наук педагогического образования (МАНПО), заслуженного деятеля науки РФ, зав. кафедрой истории русской литературы МГУ Владимира Борисовича Катаева. Он - автор более 250 работ по русской литературе, многие из которых издавались в Великобритании, Германии, Индии, Китае, Польше, Республике Корея, Словении, США, Финляндии, Франции, Японии. Главный исследовательский приоритет ученого - творчество А.П. Чехова.
Реферируемая книга состоит из двух частей: I. Чехов. Чеховская эпоха; II. Литературные связи.
В статье «Наши первые книги» Т.К. Шах-Азизова делится воспоминаниями о времени «оттепели», о поколении тех, что учил-
