CC BY
16
идет не только о судьбе автографов Достоевского, но также и о судьбах вдовы и потомков писателя).
Раздел «Библиография» содержит работы о романе «Братья Карамазовы» за последние примерно сорок лет; причем особое внимание уделено исследованиям последнего времени.
В сборнике также опубликованы статьи: «Иван Карамазов. Философия отрицания» - Флорес Лопес Хосе Луис (Мексика), «Бунт Ивана Карамазова (оправдание Бога и мира в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы")» - протоиерей Вячеслав Переверзенцев (Черноголовка), «Тема страдания невинных в романе "Братья Карамазовы" (сюжет Иова и сюжет Христа)» -А.А. Казаков (Томск), «Евангельский текст в художественной концепции "Братьев Карамазовых"» и «Художественное завещание Достоевского» - Ф.Б. Тарасов, «"Книга Иова" как прецедентный текст "Братьев Карамазовых" (из наблюдений над поэтикой диалогического слова)» - В. Ляху (Заокск), «Молчание в "Братьях Карамазовых"» - М. Джоунс (Великобритания), «Попытка характерологии героев в романе "Братья Карамазовы" в свете их отношения к детям» - Ре Омацу (Япония), «Сектант ли Смердяков? (к теме: "Достоевский и секты")» - Г. Боград (США), «Судьбы героев под вопросом» - А.П. Власкин (Магнитогорск), «Достоевский и силлогизм» - Р. Пис, «"Братья Карамазовы": Лик земной и вечная истина» - К.А. Степанян.
Т.М. Миллионщикова
Зарубежная литература
2009.04.026. ЗУНШАЙН Л. ПОЧЕМУ ДЖЕЙН ОСТЕН СТАЛА ДРУГОЙ, И ПОЧЕМУ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ ЭТОГО НАМ НУЖНА КОГНИТИВНАЯ НАУКА.
ZUNSHINE L. Why Jane Austen was different, and why we may need cognitive science to see it // Style. - Dekalb, 2007. - Vol. 41, N 3. -P.272-298.
Интересы Лизы Зуншайн (ун-т Кентукки) лежат в области применения методов и концепций когнитивной науки к материалу художественной литературы Нового и Новейшего времени. Наибольшее внимание исследовательница уделяет использованию в литературоведении представлений о «Theory of Mind» (ToM) - воз-
никшей у человека в процессе эволюции способности и готовности «читать мысли», т.е. истолковывать поведение людей в терминах их мыслей, чувств, убеждений и желаний. В реферируемой статье исследовательница опирается на тезис американского литературоведа Дж. Бьюта1 о том, что в эпоху Дж. Остен произошли существенные изменения в поэтике романа: «английские романисты начали изображать многослойную и многократно отраженную субъективность, глубокую интерсубъективность» (с. 272), т.е. гипотезы персонажей относительно мыслей и эмоций других действующих лиц, построенные на основе анализа жестов, мимики и других внешне наблюдаемых проявлений ментальных событий, их собственную реакцию на эти догадки, ответ на эту реакцию с противоположной стороны и т.п. В конечном итоге образуется многоуровневая сеть взаимных откликов, взаимодействие двух или более сознаний между собой.
Однако наша способность строить предположения о содержании чужого сознания имеет некоторые существенные ограничения, и одно из них играет важную роль в восприятии психологической прозы. Гипотезы о содержании чужого сознания могут быть многоуровневыми («Я вижу, что ты знаешь, что он понимает, что мы чувствуем... и т.п.»), но, как установлено в экспериментах эволюционного психолога Р. Данбара2, средний человек испытывает значительные сложности при понимании высказываний, содержащих более четырех уровней. В других работах Л. Зуншайн показала, что многие произведения высокого модернизма (например, проза В. Вулф) производят впечатление стилистической усложненности в том числе благодаря использованию пяти-семиуровневых описаний человеческих эмоций и реакций на них.
Если в романистике начала XVIII в. фиксировались, как правило, два (максимум - три) уровня отраженных реакций персонажей, то Дж. Остен спокойно оперирует четырьмя, а иногда пятью уровнями. Л. Зуншайн приводит яркий пример подобной интер-
1 Butte G. I know that you know that I know: Narrating subjects from Moll Flanders to Marnie. - Columbus, 2004.
2 Dunbar R. On the origin of the human mind // Evolution and the human mind: Modularity, language, and meta-cognition / Ed. by Carruthers P., Chamberlain A. -Cambridge, 2000. - P. 238-253.
субъективности из романа «Доводы рассудка»: «Энн не удивилась, но она опечалилась, когда Элизабет его не признала. Энн видела, что он видел Элизабет и та его видела, и у обоих в глазах мелькнуло узнаванье; [она была уверена, что] он, конечно, готовился к тому, что его встретят как старого знакомого, он этого ждал, и с горечью смотрела она, как сестра ее хладнокровно от него отвернулась»1. (Энн огорчилась, что хотя Элизабет видела: Уэнтворт ждет, что Элизабет его узнает, но поступила вопреки его ожиданию.) Конечно, и в более ранних романах встречаются отдельные эпизоды с тремя или даже четырьмя уровнями интерсубъективности, но это крайне редкое явление, в то время как Дж. Остен оперирует подобными высказываниями постоянно, и это свидетельствует о том, что подобные описания стали для читателя того времени интеллектуально комфортными.
Вместе с тем Л. Зуншайн обращает внимание на то, что многоуровневая интерсубъективность может быть найдена в романах эпохи сентиментализма, приводя, в частности, примеры четырехуровневых описаний в романах Ж.-Ж. Руссо («Эмиль»), Л. Стерна («Сентиментальное путешествие»), С. Ричардсона («Кларисса»). Это наблюдение, однако, не противоречит сути тезиса Дж. Бьюта о принципиальных изменениях в английской прозе эпохи Дж. Остен. Хотя писательница, несомненно, опиралась на достижения сентиментальных романов в изображении человеческой психики, она внесла несколько важных изменений в эту сферу писательского мастерства.
Важнейшей характеристикой героев сентиментальных романов была не только их психологическая наблюдательность, способность «читать мысли» своих собеседников, опираясь на «язык лица и тела», но и то, что они сознавали эту свою способность, рефлектировали относительно нее и гордились ей. Таким образом, в значительном числе случаев первым элементом в описаниях многоуровневой субъективности была фиксация осознания героем того, что он проникает в мысли других действующих лиц (я осознаю, что вижу, что он чувствует и т.п.). «Это весьма непохоже на Остен,
1 Пер. Е.А. Суриц; в квадратных скобках - опущенный переводчиком элемент текста, существенный для концепции автора статьи. Цит. по: Остен Д. Доводы рассудка. - М.: АСТ, 2004.
в прозе которой, судя по всему, предположение о том, что некоторые люди тщательно анализируют "обмен взглядами и движения тела", было полностью интернализировано. Когда она описывает персонажей, которые считают себя особо чувствительными к чужим и собственным эмоциям, это делается ради пародирования сентиментальной литературы» (с. 282) и, как правило, отнюдь не соответствует действительному положению вещей. Напротив, героини, подобные Энн («Доводы рассудка»), которые очень внимательно наблюдают за людьми, никогда эксплицитно не описываются в качестве таковых. Вместо этого мы получаем готовые результаты их наблюдений и их интерпретацию. Устранение этого авторефлективного элемента в описании психологического состояния позволило Дж. Остен высвободить один уровень для изображения более глубокой и разветвленной интерсубъективности, сохраняя при этом для читателей приемлемый уровень интерпретативного комфорта.
В более ранней романистике этот комфорт обеспечивался преимущественно за счет иной структуры интерсубъективных описаний, которые во многом напоминали комплекс взаимоотражаю-щих зеркал, когда каждое из сознаний реагирует на эмоцию контрагента аналогичной собственной эмоцией. В статье Л. Зуншайн цитируется отрывок из «Сентиментального путешествия», где главный герой и горничная краснеют от понимания, что находятся наедине, а затем снова смущаются от осознания того, что каждый из них понимает причину, по которой покраснел другой. Подобные зеркальные реакции легко «упростить» с исходного четвертого уровня интерсубъективности до комфортного второго за счет симметричности их содержания. Ничего подобного в романах Дж. Остен не наблюдается: «весьма сложно свести ее четырехуровневую субъективность ко второму уровню, сохранив при этом общий смысл сцены» (с. 286). В вышеприведенном отрывке из романа «Доводы рассудка» ментальные реакции трех участников различаются между собой принципиальным образом, и любая попытка «сокращения» этого текста приведет к потере его основного содержания. Можно сказать, что «Остен научилась конструировать глубоко интерсубъективные эпизоды таким образом, чтобы эта глубокая интерсубъективность была органична их значению: ис-
ключите один или два уровня ментального вложения, и вы потеряете смысл» (там же).
Восприятие подобных сцен требует от читателя напряженной интеллектуальной работы, и автору следует каким-либо образом подвигнуть его на эти усилия, сделать так, чтобы такой эпизод не был оставлен без внимания и анализа как слишком сложный. Литература Нового времени смогла выработать для этого определенную риторическую стратегию, суть которой состоит в том, чтобы использование глубокой интерсубъективности определялось силой эмоциональной вовлеченности в ситуацию основного воспринимающего сознания. Отношения Энн с Уэнтвортом и сестрой весьма сложны и важны для главной героини, она не просто наблюдает за разворачивающейся сценой, но и испытывает глубокие чувства по отношению к действующим лицам. Читатель, ассоциирующий себя с героиней, находящейся в нарративном фокусе, не может просто пропустить этот момент как незначащий, поскольку ставки в этой ментальной игре весьма высоки для Энн и когнитивная задача по определению того, кто подумал что и о ком, заслуживает усилий по ее решению.
Остается открытым вопрос, насколько нам необходим аппарат когнитивной науки для анализа подобного рода психологических описаний. Дж. Бьют, в частности, анализировал глубокую интерсубъективность без привлечения понятия ТоМ. Однако, по мнению автора статьи, заимствованное у Р. Данбара представление о существовании ограничений на допустимое число рекурсивных ментальных реакций позволяет вписать новаторскую повествовательную технику Дж. Остен в более широкий теоретико-литературный контекст. В когнитивном литературоведении общепринятым является мнение, что художественная литература «не столько автоматически использует выработанные в результате эволюции механизмы познавательной деятельности, сколько экспериментирует с ними» (с. 294). Когда когнитивная наука обнаруживает определенное ограничение, наложенное в рамках процесса адаптации на наши интеллектуальные способности, мы практически обязательно найдем писателей, которые будут экспериментировать с этим ограничением, пытаться обойти его с той или иной стороны, как это делает Дж. Остен с предельным числом ментальных рекурсий. Существенная часть литературных техник и приемов основана
именно на этом механизме, хотя конкретные формы подобных экспериментов определяются, скорее, культурным контекстом. Удовольствие, которое читатель получает от такого трудного для восприятия текста, определяется возможностью моделировать определенные сложные ситуации без присутствующей в реальной жизни необходимости «платить за неудачную попытку». Читая «Доводы рассудка» мы создаем для себя самих весьма приятную иллюзию, что способны анализировать и интерпретировать непростые и неоднозначные случаи социального взаимодействия, подобно главной героине романа.
Е.В. Лозинская
2009.04.027. ПОТНИЦЕВА Т.Н. МЭРИ УОЛСТОНКРАФТ ШЕЛЛИ: «ПОСЛЕДНЯЯ ИЗ СЛАВНОГО ПОКОЛЕНИЯ...». - Днепропетровск: Изд-во ДНУ, 2008. - 128 с.
В монографии зав. кафедрой зарубежной литературы Днепропетровского национального университета доктора филол. наук Т.Н. Потницевой осмысляется творчество английской писательницы Мэри Шелли и, прежде всего ее роман «Франкенштейн» (1818), «стоящий на стыке культур и разнообразных литературных тенденций - готической, традиции "horror fiction", романтической, "популярного романа" и "научной фантастики"; роман, вобравший, казалось, все, о чем размышляли в Англии и Европе начала XIX века» (с. 8).
Одним из факторов, способствовавших появлению «Франкенштейна», отмечает исследовательница, был интерес к готической литературе, присущий ближайшему окружению М. Шелли, в частности, ее мужу - поэту-романтику П.Б. Шелли, автору готических повестей «Застроцци» (1810) и «Сент-Ирвин» (1811). На замысел романа могли повлиять легенды об ученом-чернокнижнике Фаусте: Ингольштадт, куда прибывает на учебу Франкенштейн -место, где учился и преподавал профессор Фауст, книги его современников - Теофраста Парацельса и Генриха Корнелия Агриппы, Франкенштейн с увлечением читает.
Важной для романтического мировосприятия М. Шелли оказывается мысль об опасности человеческих дерзаний - трактовка, не совпадающая с оптимистической концепцией разума эпохи Просвещения, в частности у И.В. Гёте и Г.Э. Лессинга. Эпиграф к
