CC BY
49
2009.03.032-033. ТЕКСТ И ЕГО ИНТЕРПРЕТАЦИЯ: РОМАН А. БИТОВА «ПУШКИНСКИЙ ДОМ»; ПЬЕСА О. БОГАЕВА «КТО УБИЛ МСЬЕ ДАНТЕСА». (Сводный реферат).
2009.03.032. Роман Андрея Битова «Пушкинский Дом» / Отв. ред. Богданова О.В. - СПб.: Фак-т филологии и искусств СПбГУ, 2009. -98 с. - (Сер. «Текст и его интерпретация»; Вып. 5).
2009.03.033. Пьеса Олега Богаева «Кто убил Дантеса» / Отв. ред. Богданова О.В. - СПб.: Фак-т филологии и искусств СПбГУ, 2008. -88 с. - (Сер. «Текст и его интерпретация»; Вып. 4).
В первой из названных книг в статьях четырех авторов (И.Н. Сухих, А.О. Большев, В.А. Левенталь, О.В. Богданова) предпринята интерпретация романа сыгравшего «решающую роль в формировании русского варианта эстетики постмодернизма»1.
О причудливой архитектонике романа размышляет И.Н. Сухих в статье «"Пушкинский Дом" Андрея Битова: 1964-1971, 1978-,..»2. Автор отмечает сочетание строгости и простоты внешнего членения (пролог, три части по семь глав, эпилог) с затейливостью и запутанностью композиционной и повествовательной структуры. Роман написан «в пять шрифтов: прямой основного текста, авторский курсив, петит приложений, многочисленные разрядки и ЗАГЛАВНЫЕ БУКВЫ как способы выделения, акцентирования» (032, с. 4). Разные шрифты и «типографские отступы, кавычки и цитаты, эпиграфы и схемы, страница оглавления, на которую постоянно надо заглядывать, потому что заглавия все время переплетаются и повторяются, комментарии, которые по самой своей природе требуют челночного чтения (туда-сюда), даже вклеенный в прологе клочок газеты - служат, как сказал бы матерый (или молодой) формалист, приемами торможения, отвлечения читательского внимания от фабулы, от собственно истории» (032, с. 5). Многочисленные версии, комментарии и приложения образуют собственный сюжет. Роман «Пушкинский Дом» становится и метароманом, отчетом о сочинении романа, диссертацией о нем. Не смотря на то,
1 Липовецкий М. Разгром музея: Поэтика романа А. Битова «Пушкинский
Дом» // Новое литературное обозрение. - М, 1995. - № 11. - С. 232.
2
Полный текст романа был опубликован в 1999 г.
что Битов с подозрением относится к словам мастерство, профессионализм, предпочитая им вдохновение, гений, художественность, в природе его художественности «постоянный и настойчивый интерес как раз к тому, как это делается» (032, с. 33).
В статье «Андрей Битов: В поисках "чрезвычайной вопло-щенности"» А.О. Большев утверждает, что, начиная с первых произведений, писатель ведет поиск «настоящей действительности»: «Апология органичности и воплощенности является важнейшим структурным элементом битовского текста» (032, с. 40). Объектами апологии становятся герои «Пушкинского Дома» Модест Одоевцев и Диккенс, образы которых определены логикой оксюморона и парадокса, что демонстрирует одну из важных мыслей романа: отрицание есть утверждение, разрушение есть созидание. Эта установка позволяет исследователю предположить, что А. Битов, названный «дневным» писателем - в силу своей жажды света, устремленности к гармонии, «подлинности» и реальности1, однако таковым не является. Настойчивость, с которой автор «Пушкинского Дома» пишет о своем желании быть «реальным», заставляет читателя, проникшегося парадоксальной логикой Модеста Одоевцева, заподозрить возможность скрытой «противоустановки».
Предположение о том, что иступленная жажда слияния с реальностью является оборотной стороной врожденной диструктив-ности, А. Битов высказал в «Грузинском альбоме»: «Я никогда не думал о смерти (не боялся?), но не есть ли это ежесекундное страдание от желания и неспособности слиться с реальностью, существующей лишь в настоящем времени, - мое активное (врожденное?) желание небытия?»2 А.О. Большев приходит к следующему заключению: «Борясь против "несуществования" и отрицая его, Битов тем самым расписывается в собственном "желании небытия". Апология гармонии и органичности начинена изнутри Танатосом. И в этом смысле Битов, конечно же, "ночной" писатель, яркий представитель постмодерна» (032, с. 61).
1 Берг М. Антиподы: Писатели дневной и ночной // Новое литературное
обозрение. - М, 1997. - № 28. - С. 104.
2
Битов А. Империя в четырех измерениях: В 4 т. - Харьков; М., 1996. -Т. 3. - С. 217.
Статью «Мистика и инфернальное в романе А. Битова "Пушкинский Дом"» В.А. Левенталь разбивает на несколько частей: «"Пушкинский Дом" с привидениями»; «Обитатели дома»; «Сюжет»; «Рога и сера, как полагается»; «Маски»; «Дуэль»; «Выстрел»; «Сюжет романа»; «Большой круг»; «Конфликт»; «Разрешение конфликта».
В зависимости от ракурса восприятия «Пушкинский Дом» прочитывается как реалистический роман из 60-х годов ХХ в. и как роман-иносказание, «Божественная комедия» на современном материале. Учитывая это, В.А. Левенталь обращается к трактовке основных образов романа. На вопрос «чему же равен Лёва?»1, поставленный в конце главы «Версия и варианты», содержащей уравнения «ОТЕЦ - ОТЕЦ = ЛЁВА» и «ЛЁВА + ДЕД = ДЕД», ответ очевиден: Лёва равен нулю. Можно понять эту формулу, с одной стороны, как характеристику персонажа: Лёва ноль в моральном и интеллектуальном смысле по сравнению с дедом, а с другой -как проявление мистического плана: Лёва - ноль, Лёвы нет. Сомнительна «реальность внутри текста» Митишатьева и Фаины, они «не опознаны на страшном суде»2. В таком случае, кто или что является героем романа? Однозначного ответа на этот вопрос нет, есть только исследовательские предположения - душа, сознание, Я и т.п. Автор статьи считает бессмысленным внедрять в роман не органичные ему идеологемы; достаточно указать лишь на то, что «коллективный герой» как «категория» принадлежит миру сверхчувственного.
Коллективный герой оказывается в мистическом пространстве, которое раскрывается как царство мертвых, «освященным традицией способом - через сон»: «Снилась ему широкая река...»3 (032, с. 68). Коннотации, фигурирующие в описании воды, подтверждают ассоциацию с Данте: из густой, как клей, реки нелепо и медленно вытягиваются белые руки. Подтверждая аллюзию, Лёва называет Митишатьева своим Вергилием.
1 Битов А. Пушкинский Дом. - М., 1989. - С. 102-103
2 Там же. - С. 214.
3 Там же. - С. 254.
Бесовская природа Митишатьева неоднократно подчеркнута в романе: тень его «отбрасывала рожки - ага! учтем», он «подкинул белый шарик и поймал на черный - раздался пистон. Запахло серой»1. Митишатьев и сам объявляет себя представителем зла.
Однако спор Лёвы и Митишатьева - это не спор представителей добра и зла, а «борьба с бесом внутри этой категории» (032, с. 73). Суть конфликта - противостояние реального и идеального. В мистическом пространстве, когда маски сброшены и конфликт заострен до предела, он разрешается кардинально. И это разрешение можно обозначить как «сознание выстрелило», считает В.А. Левенталь. Происходит просветление сознания, отказ от нереального мира и прозрение мира истинного.
В заключение автор статьи отмечает: «Сказать, что "Пушкинский Дом" есть только и обязательно мистический роман о просветлении сознания, значило бы существенно обеднить, сузить понимание текста... "Пушкинский Дом", вероятно, тем и хорош, и потому и не уходит из сферы интереса исследователей, что многочисленные грани его, допускающие разные прочтения и рождающие разные смыслы, отражаются друг в друге. Глубина, которую роман приобретает на стыке этих сломов, значительнее каждого из них в отдельности» (032, с. 78).
О.В. Богданова в статье «Поэтическая форма оглавления романа А. Битова "Пушкинский Дом"» анализирует «Оглавление» как самостоятельную и завершенную часть текста. На его равноправие по отношению к другим главам указывает расположение эпиграфов. А. Битов сознательно поставил их «как бы не на свое место». Оказавшись перед «Оглавлением», эпиграфы включили его в текст романа. Автор приводит слова писателя, признающегося в том, что ему всегда было «заманчиво» прогуляться «по вспаханной пограничной полосе между прозой и поэзией»2. «Оглавление» построено по законам поэтической организации речи, вследствие чего О.В. Богданова предлагает именовать каждый из его разделов строфой.
1 Битов А. Пушкинский Дом. - М., 1989. - С. 283.
2
Битов А. Статьи из романа. - М., 1986. - С. 53.
Склонность А. Битова к использованию магического и гармонического числа 3 сказывается в строении «Оглавления»: строфы-разделы состоят из восьми строк, из которых три последние трижды повторяются в трех разделах.
В ходе многоступенчатого анализа О.В. Богданова приходит к выводу, что «Оглавление» как своеобразный план-конспект произведения по поэтической форме и семантической значимости позволяет говорить о высокой степени продуманности, стройности и симметричности, изяществе и стильности сюжетно-композицион-ного построения романа в целом.
В другой реферируемой книге «Пьеса Олега Богаева "Кто убил Дантеса"» (033) помимо научных статей Е.Е. Шлейниковой и О. В. Богдановой, рассматривающих абсурдистские и постмодернистские практики драматурга уральской школы, представлен полный текст его пьесы, а также даны краткая биографическая справка об авторе и библиография.
Исследуя поэтику пьесы, Е.Е. Шлейникова обращается к истории авангарда: отмечается воздействие на современную российскую драматургию творчества обэриутов (Д. Хармса, А. Введенского), футуристической драмы (В. Маяковского, В. Хлебникова, А. Кручёных), западноевропейской «драмы абсурда» (Э. Ионеско, С. Беккета, С. Мрожека, А. Адамова), «театра жестокости» (А. Арто).
В пьесе «Кто убил мсье Дантеса» (1999) преломление абсурдистской эстетики обусловлено постмодернистским видением. О. Богаев напоминает о традициях драмы абсурда как одном из многочисленных художественных кодов. Смыслообразующими также выступают параллели с хрестоматийным произведением драмы абсурда «В ожидании Годо» С. Беккета. Прямое указание на это было дано О. Богаевым в одном из первых вариантов пьесы, в котором главному герою приписывалось авторство поэмы «В ожидании Стула».
Апеллируя к образу А.С. Пушкина, писатель далек от исто-рико-биографической достоверности: «Фигура и личность классика, факты его жизни и творчества предстают в качестве одного из расхожих мифов современной русской культуры» (033, с. 49). Писатель не ставил перед собой задачу выявить черты подлинного Пушкина; его образ является обозначением целого комплекса зна-
чений: символом гармонии, воплощением национального самосознания, идеалом культуры и творчества. Ведущим приемом в его реализации становится игра как ироническое отношение к любым абсолютам, свойственное литературе постмодернизма.
Основной организацией как внешнего, так и внутреннего действия пьесы становится тема дуэли. В качестве эпиграфа О. Богаев взял реальную фразу А. С. Пушкина, произнесенную на месте дуэли и воспроизведенную в записках П. А. Вяземского: «"Убил я его? / - Нет, вы его ранили. / - Странно, я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет. Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем". Черная Речка, 27 января 1837 года»1. Известный эпизод драматург использует как определенную модель пороговой ситуации, носящей вневременной характер.
Написание пьесы датировано 1998 г., но в роли одного из действующих лиц выступает современный поэт Александр Сергеевич Пушкин, потомок великого русского классика, который в результате долгих поисков находит в Париже правнука Дантеса с целью вызвать его на дуэль. Е.Е. Шлейникова подчеркивает, что драматург, подвергая пародийно-ироническому перекодированию «пушкинско-дантесовский миф», избрал в качестве основополагающего художественного кода эстетику драмы абсурда, которая определяет особенности всех уровней текста.
В названии пьесы «Кто убил мсье Дантеса», первоначально звучащем для читателя как вопрос, заявлен персонаж - Кто. Специфика местоименной номинации говорит об определенной доли условности образа: «Его присутствие в художественном пространстве пьесы носит предположительный характер» (033, с. 52). Вынесение номинации данного персонажа в название пьесы соотносит ее с драмой абсурда, для которой характерно «присутствие» в названии героя не только не действующего, но и не существующего в пределах текста.
Центральные фигуры пьесы - Пушкин и Дантес - мало функционируют по отдельности. Их образы раскрываются только
1 Богаев О. Кто убил мсье Дантеса // Метель: Пьесы уральских авторов по мотивам произведений А.С. Пушкина / Ред.-сост. Коляда Н. - Екатеринбург, 1999. -С. 206.
во взаимосвязи. «Герои-маски», «герои-перевертыши» смоделированы по принципу искаженного отражения: характерные «пушкинские» черты проецируются на облик Дантеса. На символическом уровне они являют собой обобщенный образ современного человека.
Основной конфликт пьесы - попытка самоидентификации, стремление человека обрести «точку опоры» в беспорядочном хаосе жизни. Кольцеобразная композиция (финальные реплики повторяют открывающий пьесу эпиграф) указывает на вневременной характер, невозможность решения этого «абсурдистского» конфликта.
О.В. Богданова считает, что анализ пьесы «Кто убил мсье Дантеса», предложенный Е.Е. Шлейниковой, не вызывает сомнения, но требует существенного уточнения: «При всех видимых внешних элементах абсурдистской поэтики в пьесе Богаева доминирует смысловое наполнение» (033, с. 64). В отличие от западного «формализованного» претекста, которым послужила пьеса «В ожидании Годо», русская постмодерная версия осталась в лучших отечественных традициях «мыслеемкой, идеологичной, философичной» (там же).
Драматург задумывается о судьбе русской литературы, о ее современном состоянии. Богаевский Пушкин дает нелестную характеристику современной литературе: «Поэзия - посткультурный ящик... Шорох таракана мы принимаем за пенье соловья. Но чаще -мертвая тишина»1. В литературоцентричной России разговор о литературе неминуемо связывается с судьбой человека и отечества. Размышляя о поэзии, современный Пушкин говорит о собственной душевной неудовлетворенности: «Другое дело, что, по мысли (русского) Богаева, в эпоху хаотичной и без-граничной постмодерности духовные переживания становятся приметой не только сугубо национальной, а все чаще - человеческого универсума, вселенной. Разговор на темы литературные незаметно и органично перетекает в разговор о человеке вообще, о мире, об их судьбе. Поистине: постмодерные мир - текст» (033, с. 77).
1 Богаев О. Кто убил мсье Дантеса // Метель: Пьесы уральских авторов по мотивам произведений А.С. Пушкина / Ред.-сост. Коляда Н. - Екатеринбург, 1999. -С. 225.
В раздумьях о прошлом и настоящем, о Пушкиных и Дантесах, о Моцартах и Сальери автор пьесы высказывает собственное суждение о «вечных» вопросах. Цитата, замыкающая текст в структурную и смысловую рамку, свидетельствует о повторении неразрешимого конфликта «гений и злодейство», возобновляемого в новых лицах, обстоятельствах, эпохах. «Современный молодой драматург по-пушкински милосердно сводит конкретную историческую трагедию к вечной и вселенской борьбе добра и зла, не находя другого пути ее исчерпания, как только через христианское человеколюбие» (033, с. 78), - обобщает О.В. Богданова.
К.А. Жулькова
