CC BY
35
СОВРЕМЕННАЯ РОССИЙСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ
2009.03.017. ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНОЙ РАБОТЫ В РОССИИ. (Реферативный обзор).
Нужда и порядок: История социальной работы в России, XX в.: Сб. науч. ст. / Под ред. П.В. Романова, Е.Р. Ярской-Смирновой. - Саратов: Научная книга: ЦСПГИ, 2005. - 460 с.
Сборник научных статей «Нужда и порядок: история социальной работы в России, XX в.», выпущенный Центром социальной политики и гендерных исследований Саратовского государственного технического университета, состоит из материалов докладов научного семинара, который состоялся в Саратове в марте 2005 г. в рамках проводившегося в 2003-2005 гг. международного проекта «История социальной работы в Восточной Европе». В предисловии редакторы отмечают, что два важнейших понятия, с которыми сопряжена история социальной работы в мире (и Россия в данном случае не является исключением), - это нужда и порядок. Соответственно, указывают редакторы, двумя основными функциями социальной работы являются забота и контроль. Сосредоточение фокуса исследования именно на этих феноменах дало название сборнику и определило направление всего исследовательского проекта.
Сборник состоит из четырех частей. В первом разделе «Социальная и гендерная история: новые подходы к исследованию социальной работы» освещаются актуальные вопросы теории социальной работы. Второй раздел, «Преемственность и пересмотр режимов социального обеспечения», посвящен проблеме развития социальной работы в нашей стране. В третьем и четвертом разделах, озаглавленных, соответственно, «Идеологии контроля и заботы досоветского периода» и «Социальная защита и социальный кон-
троль в Советской России», рассматриваются частные вопросы истории социальной работы в дореволюционной и советской России.
Первый раздел и сборник в целом открывается вводной статьей П. Романова и Е. Ярской-Смирновой «История социальной работы: методологические аспекты». Авторы уделяют основное внимание современным теоретическим подходам к истории социальной работы. Они приводят периодизацию формирования области социальной работы как практической и исследовательской дисциплины. В отношении стран Западной Европы и Северной Америки она принимает следующий вид: появление ассоциаций (с конца XIX в.), институционализация в качестве образовательной дисциплины (рубеж Х1Х-ХХ вв.), пересмотр теории, в том числе по линии ее политизации начиная с 1950-1960-х годов XX в. и постепенное ослабление роли политического фактора после 1970-х годов. В дальнейшем все возрастающую роль начинает играть европейская интеграция в области социальной политики, что отражается на методах и подходах к анализу проблем социальной работы.
С другой стороны, как отмечают авторы, в случае России такую периодизацию построить сложнее. Одни исследователи возводят становление социальной работы в России к организации в 1910 г. в Санкт-Петербургском психоневрологическом институте кафедры социального призрения, другие - к петровским указам касательно организации общественного призрения. Подобную методологическую трудность авторы связывают, в том числе, с тем, что сама теория социальной работы остается в нашей стране в зачаточном состоянии. Среди теоретических направлений, развивающихся ныне в России, П. Романов и Е. Ярская-Смирнова выделяют, прежде всего, гендерную историю, а также феноменологию и социальную антропологию. Авторы призывают отказаться от метанарративов, характеризовавших советскую историографию и до сих пор некритично переносимых и на историю социальной работы, в пользу качественных методов и микроистории, позволяющих лучше понять повседневную жизнь людей прошлого. Приложением к статье П. Романова и Е. Ярской-Смирновой выступает примерный гид интервью с работниками советских учреждений социального обеспечения.
Гендерный подход в теории социальной работы развивается Н. Пушкаревой, подготовившей для данного сборника статью
«Гендерная история и история социальной работы как направления "новой социальной истории"». Автор прослеживает историю становления тендерных исследований и вообще гендерной проблематики в общественных науках. Термин «тендер» ввел в 1958 г. американский психоаналитик Роберт Столер, отделив тем самым социокультурный пласт в понимании пола (например, социальные роли, типичные для представителей того или иного пола, и т.п.) от пласта чисто биологического, известного как «sex» (первичные и вторичные половые признаки и проч.). В 1960-1970-е годы наступил расцвет феминистского движения; с другой стороны, развивалась историческая антропология, которая ставила во главу угла негероев истории. В этом контексте складывались гендерные исследования - и прежде всего исследования женские. К середине 1970-х годов сформировалась новая исследовательская область - фемино-логия (т.е. собственно «женские исследования»; термин американской исследовательницы Нины Кох). Среди основных признаков женских исследований автор называет ориентацию на критику социальных наук, междисциплинарность, а также связь с женским движением.
В 1980-е годы происходит размежевание в женских исследованиях: одни исследователи сохраняют приверженность феминизму и ориентируются на такие категории, как женское видение мира, женская идентичность, женское сообщество; другие стремятся выстроить относительно объективную картину прошлого и роли женщин в нем, без какой-либо идеологической нагрузки. Как утверждает автор, феминологии удалось написать настоящую историю женщин (историю родов и кормления, историю домашней работы и проч.); однако некоторые исследователи начали идентифицировать себя как гендерологов, а не феминологов. Послышались голоса, заявлявшие, что необходимо изучать не только женскую историю, но также и историю детей, стариков, инвалидов, гомосексуалистов. Методы гендерной истории включают в себя, среди прочих, биографический метод и метод включенного наблюдения; большое значение уделяется анализу дискурса. С точки зрения автора, ген-дерный подход к истории социальной работы более чем адекватен, поскольку у гендерных исследований и истории социальной работы один объект, а именно те самые не-герои, ущемленные и нуждающиеся как в помощи, так и в том, чтобы быть услышанными.
Потенциал тендерных исследований, по мнению Н. Пушкаревой, состоит в том, чтобы, увидев необычное в привычном, избавиться от стереотипов и пересмотреть как наше прошлое, так и проистекающее из него настоящее.
Также в первый раздел книги вошла статья немецкой исследовательницы Д. Шульте «"История социальной работы в Восточной Европе в 1900-1960 годы". Обзор международного исследовательского проекта». Эта статья непосредственно освещает задачи, реализацию и итоги проекта, который лег в основу данного сборника. По Д. Шульте, с расширением Евросоюза в Западной Европе повысился интерес ко многим восточноевропейским институтам и реалиям. Обнаружились лакуны в знании о Восточной Европе. В отношении социальной работы встал вопрос о сопоставимости ее образовательных программ, методологических подходов и практик в разных странах Европы. Это тем более важно, поскольку социальная работа, по словам автора, является действенным средством интеграции. Будучи связанной с проблемами мигрантов и других ущемленных групп населения, социальная работа способствует общественной адаптации людей, и в целом ее гуманистический посыл носит интернациональный, общечеловеческий характер.
Цель исследования состояла в том, чтобы проследить, как, в каких условиях, на каких основаниях в странах Восточной Европы формировалась система социальной работы. В фокусе внимания участников проекта были такие страны, как Болгария, Венгрия, Румыния, Словения, Хорватия, Польша, Латвия и Россия (последняя была включена в проект, скорее, как отдельное явление, как источник влияния, нежели как равнозначный объект). В хронологическом отношении исследование охватывало период с 1900 по 1960 г. Этот период, в свою очередь, был разделен на три более коротких периода. Большую часть периода с 1900 по 1918 г. Восточная Европа находилась в сферах влияния Российской, Австро-Венгерской и Германской империй, а к концу периода была вынуждена справляться с последствиями войны. 1919-1945 гг.: период автономии; начинают появляться первые церковные и гражданские организации социального обеспечения. Наконец, в 1945-1960 гг. страны Восточной Европы, как и их системы социальной работы, попадают под влияние СССР.
В результате исследователи выделили четыре основных признака социальной работы как профессиональной сферы в Восточной Европе, которые отличают ее от таковой на Западе. Во-первых, в Восточной Европе государственное и частное, в том числе и в социальной работе, в означенный период не уравновешивали друг друга, а, скорее, друг другу противостояли. Кроме того, национальное сополагалось с частным, коммерческим, а общественное, бесплатное выступало как привнесенное извне (в частности, из СССР). Во-вторых, катализатором развития социальной работы в этом регионе было стремление к улучшению сельской жизни, а не последствия индустриализации и урбанизации, как это имело место в Западной Европе с ее городскими трущобами. В-третьих, для Восточной Европы издавна было характерно культурное, языковое, религиозное многообразие, еще не известное Западной Европе в первой половине XX в. И если ведущая конфессия выступала скорее как соратник государства на поприще социальной работы, то религиозные меньшинства создавали организации социального обеспечения большей частью сепаратистского толка. Наконец, четвертый признак - это расширительное понимание социальной работы: в отличие от Западной Европы, где специалисты тщательно охраняют свои профессиональные границы, в странах Восточной Европы в сфере социальной работы часто заняты представители других профессий. А в том, что в ходе исследования были выявлены отличия основных характеристик восточноевропейской системы социальной работы от аналогичных характеристик в странах Западной Европы, Д. Шульте видит стимул для дальнейших исследований, развития взаимопонимания и интеграции.
Второй раздел сборника составили статьи, в которых рассматривается эволюция социальной работы на протяжении длительных исторических периодов, прежде всего от дореволюционного времени к советскому периоду. Открывается раздел статьей М. Фирсова «История социальной работы в России: тенденции становления». Автор прослеживает историю помощи нуждающимся в ней людям, начиная с древнерусских времен. В Киевской Руси помощь нуждающимся оказывалась непосредственно князем, а также церковью и монастырями, что во многом восходило к византийской традиции. В Московском государстве вокруг монастырей и царского двора складывается институт нищенства. С петровских времен де-
лами призрения начинает заниматься государство. В XIX в. развивается светская благотворительность. Советская социальная помощь организуется по принципу социалистического перераспределения. Для постсоветской России характерна ориентация на западную систему социальной помощи, декларирующую индивидуальный характер поддержки и необходимость устранения причин, препятствующих индивиду в достижении благополучия, в противовес советской системе социального обеспечения с типичным для нее патернализмом. Далее автор делает обзор трех зарубежных моделей социальной защиты, которые для российской системы социальной работы являются наиболее вероятными источниками заимствования. Это американская, английская и германская системы. Согласно автору, основная задача американской модели - поддержка личности в условиях свободного рынка. Цель английской системы -удовлетворение потребностей клиента. В рамках германской модели государство берет на себя ответственность за обеспечение гражданам минимального прожиточного минимума вкупе с минимальным набором услуг. В качестве факторов, значительно увеличивающих потребность людей в поддержке извне и в итоге ведущих к пересмотру модели социальной помощи в той или иной стране, автор указывает войны, голод, эпидемии, миграцию, урбанизацию, промышленную революцию и, наконец, глобализацию. Среди угроз последней, с которыми придется справляться в том числе и социальным работникам, автор называет потенциальную потерю национальной и культурной идентичности.
А. Гатвинский и С. Нечаева в своей статье освещают основные вехи развития системы социальной помощи в России на примере социальной службы в Саратове. Они останавливаются на таких моментах, как петровский указ начала XVIII в. об устройстве богаделен, появление первых детских приютов в середине XIX в. и домов трудолюбия для безработных в конце XIX в., организация домов-интернатов в советское время. Завершается обзор описанием современного состояния социальной службы. Основной акцент в статье сделан на дореволюционном опыте: авторы стремятся продемонстрировать, что существуют многочисленные ресурсы для дальнейшего развития и совершенствования социальной работы в современной России.
В статье «От общественного призрения к социальному обеспечению» Т. Катцина анализирует общее состояние социальной помощи в России до и после революции. По словам автора, в дореволюционной России государственную помощь в виде пенсий и пособий получало только высшее офицерство и чиновничество. Общественное призрение имело вид благотворительности. В сельской местности заботу о престарелых, увечных и сиротах несли на себе все жители в качестве мирской повинности. Таким образом, до революции помощь нуждающимся оказывалась в основном не государственными структурами, а общественными организациями и за счет частных инициатив. После революции государство, переименовав «призрение» в «социальное обеспечение» (термин, более адекватный характеру новой власти и ее задачам), вскоре стало монополистом в сфере оказания социальной помощи. Свои выводы автор иллюстрирует материалами из истории Енисейского края.
О. Шилова изучает развитие государственной сети стационарных учреждений по обслуживанию инвалидов и пожилых граждан в Самарском крае. До революции основной формой общественного призрения престарелых и увечных в городах были богадельни. После революции начали создаваться так называемые инвалидные дома, которые делились на три типа, в зависимости от степени утраты их постояльцами трудоспособности - не утратившие ее полностью должны были вовлекаться в трудовую деятельность. В дальнейшем дифференциация пансионатов продолжилась. В настоящий момент в Самарской области и в России в целом существуют три основных типа учреждений для нетрудоспособных граждан: интернаты для детей-инвалидов, интернаты для психоневрологических больных и дома для престарелых.
Т. Ченцова и И. Карелова анализируют практику решения проблем беспризорности и безнадзорности детей в России с конца XIX по 20-30-е годы XX в. Авторы отмечают, что в дореволюционной России постепенно развивалась забота о безнадзорных детях, росло число детских приютов. Однако особенно остро проблема детской беспризорности встала после революции. Государство декларировало заботу обо всех детях. Тем не менее войны, голод и сама государственная политика, а именно коллективизация, раскулачивание, репрессии, исключение из школ детей «врагов народа», приводили к постоянному росту числа безнадзорных детей. В итоге
к концу 1930-х годов борьба с беспризорностью приняла вид борьбы с беспризорниками как таковыми, ужесточились наказания за правонарушения, совершаемые несовершеннолетними. Таким образом, как утверждают И. Карелова и Т. Ченцова, система защиты безнадзорных детей в СССР была направлена не на профилактику беспризорности, а на борьбу с ее последствиями, что авторы связывают в том числе с недостаточным финансированием и низким уровнем подготовки кадров в данной сфере.
В третьем разделе сборника исследуются частные случаи из истории социальной работы в дореволюционной России. Например, Д. Михель рассматривает трансформацию представлений о помощи и профилактике в практике социальной гигиены с конца XIX в. вплоть до раннего советского времени, когда часть ее функций постепенно перешла к официальной медицине, а часть - к формирующейся сфере социальной работы. В статье М. Муравьевой, посвященной призрению проституток в предреволюционном Петербурге, исследуется превращение проституции в социальную проблему и прослеживается история (с середины XVIII в.) различных российских государственных и частных институтов - домов милосердия, приютов, обществ защиты и попечения, -которые имели целью лечение, исправление и трудовую организацию проституток, а также профилактику самой проституции. Н. Пушкарева и П. Щербинин, авторы статьи об истории призрения семей нижних чинов запаса, призванных в армию во время войн начала XX в., демонстрируют, как постепенно складывающаяся система обеспечения пособиями изменила социальное и политическое самосознание женщин, которые ощутили свое право на материальную помощь. А Т. Ромм в качестве одного из методов призрения детей в России на рубеже XIX-XX вв. рассматривает так называемое социальное воспитание (т.е. воспитание вкупе с образованием, которое осуществляется не в семье, а в государственном учреждении, в частности интернате). Среди основных направлений подобного социального воспитания - профессиональная подготовка неимущих детей, исправительно-воспитательная работа, работа с детьми ссыльнокаторжных и оказание помощи больным детям с физическими недостатками.
М. Ромм анализирует генезис и смысловую специфику основных понятий, связанных с практикой призрения в дореволюци-
онной России. Помимо непосредственно призрения автор рассматривает такие понятия, как «благотворительность», «милосердие», «попечительство», «филантропия», «меценатство», и ряд других.
Четвертый раздел, посвященный различным аспектам социальной работы в России советского периода, открывается двумя статьями об истории зарубежной помощи нашей стране во время голода 1920-х годов. В статье Н. Решетовой дается краткий обзор советской историографии на эту тему. Автор, в частности, указывает, что советские исторические труды, с их выраженно идеологическим, антизападным характером, значительно приуменьшали размеры помощи и ее роль. В этой связи статья Р. Латыпова, которая повествует о работе в СССР в 1921-1923 гг. Американской администрации помощи (АРА, American Relief Administration), возглавляемой Г. Гувером, звучит как призыв к восстановлению исторической справедливости. Автор отдает должное сотрудникам АРА, которые, сталкиваясь с многочисленными трудностями и даже рискуя собственной жизнью, смогли доставить голодающим необходимое продовольствие, одежду, медикаменты и организовать их распределение на местах, тем самым преодолев, по крайней мере на некоторое время, существовавшие политические и культурные барьеры.
Ю. Морозова на примере немецкой автономии рассматривает государственную политику, направленную на решение проблем женской занятости в 1920-1930-е годы. В результате этой политики на производстве было занято немало женщин, однако выполняли они, в основном, тяжелую и неквалифицированную работу и в правах оставались не равными с мужчинами. Ю. Градскова, на основании бесед с информантками (медсестрами, акушерками, работницами женских консультаций), анализирует дискурсы и повседневные практики так называемого социального материнства (под которым понимается участие государства в рождении и раннем воспитании детей) в 1930-1950-е годы. Автор выясняет, что в ситуации недостаточного профессионализма кадров беседы социальных работников с женщинами содержали в себе больше от патриархального прошлого, нежели от новой советской идеологии: своим подопечным они советовали терпеть, угождать свекрови, освобождать мужа от повседневных забот.
В статье М. Головизниной представлен срез технологий работы с несовершеннолетними правонарушителями в советской и постсоветской России: от педологических подходов 1920-х годов и коллективного воспитания в педагогической системе Макаренко в сталинскую эпоху до гуманизации пенитенциарных методов в период хрущевской «оттепели» и ужесточения контроля в 1990-е годы на волне роста детской преступности. Е. Червоненко, основываясь на данных зарубежных авторов, анализирует практику патронирования, которая была введена в СССР после революции для сокращения числа беспризорников и существовала до 1960-х годов, когда на смену ей пришло усыновление. Ю. Садовников рассматривает систему воспитательной работы с подростками (представленную различными общественными и государственными структурами: детскими комнатами милиции, советами содействия семье и школе, учреждениями внеклассного образования, вплоть до комиссии по делам несовершеннолетних) на примере Чувашии 1960-х годов.
Статья О. Шек касается социального исключения инвалидов в Советском Союзе. Инвалиды не соответствовали образу здорового советского труженика. Другой причиной их изоляции автор считает особенности советской государственной политики, а именно патернализм в отношении граждан и, следовательно, повышенный контроль над ними, а также приверженность модели инвалидности как личной, а не общественной проблемы.
Завершают сборник две статьи по проблемам уже упоминавшегося выше социального воспитания. Первая из этих статей, написанная Т. Дороховой, анализирует историю становления социального воспитания в 20-е годы XX в., когда в стране, с целью преодоления беспризорности, ликвидации безграмотности и формирования новых советских людей, была организована целая сеть детских домов для детей всех возрастов, причем государственные учреждения вскоре вытеснили общественную инициативу. Последняя статья сборника, так же как и первая, написана П. Романовым и Е. Ярской-Смирновой. В данной статье освещаются результаты case-study истории саратовского детского дома «Красный городок» в 1920-1940-е годы. Детский дом здесь предстает как место дисци-плинирования и аккультурации, а также как производственно-хозяйственная ячейка, где дети учились, занимались ремеслом и усваивали нормы общежития и жизни в советском обществе.
Настоящий сборник - важное событие в области истории социальной работы в России. В нем не только представлена широкая картина дореволюционных, советских и частично постсоветских практик социальной работы, но и рассматриваются такие значимые теоретические вопросы, как определение исследовательского поля истории социальной работы и ее дисциплинарная институционали-зация. Также в сборнике дается обзор основных современных отечественных и зарубежных подходов к изучению истории социальной работы и выявляются наиболее актуальные и перспективные из них. Данный сборник может послужить хорошей основой для дальнейших исследований в области истории социальной работы.
Я. В. Евсеева
