CC BY
15
2009.03.003. КАНТ В НАШЕ ВРЕМЯ.
KANT IN DER GEGENWART / Hrsg. von Jürgen Stolzenberg. - Berlin, N.Y.: Walter de Gruyter, 2007. - 316 S.
Книга объединяет статьи, подготовленные ведущими немецкими кантоведами по материалам докладов, которые ими были прочитаны в рамках цикла лекций, организованных профессором Юргеном Штольценбергом в Институте философии Университета им. Мартина Лютера в Галле.
В книге проводится мысль, что философия Иммануила Канта стала в наши дни одним из направлений современной философии. Книга состоит из предисловия (Ю. Штольценберг) и пяти глав в соответствии с важнейшими частями и темами кантовской философии: «О кантовском понятии философии» (Р. Брандт), «Логика и метафизика» (М. Вольф, Р. Шнепф), «Теория познания» (В. Карл, Р.-П. Хорстман, К. Кроне, Т. Розефельд), «Этика и право» (М. Ба-ум, М. Кауфман, Ю. Штольценберг), «Эстетика» (Э. Фёрстер, В. Виланд).
Трудно припомнить то время, когда философия Канта была бы забыта, казалась бы преодоленной и не заслуживающей внимания. Для каждого поколения философов после Канта его философия была неким ориентиром, интеллектуальной вехой, в отношение к которой должны быть поставлены собственные идеи. Неокантианское движение конца XIX - начала ХХ в. исторически подтвердило мощь влияния и плодотворность кантовской философии. «От нее ожидали нового начала для философии» (Предисловие, с. 1).
В середине ХХ в. философия Канта стала предметом внимания аналитически ориентированной англосаксонской философии языка. Когда же Питер Стросон предложил в своих «Индивидуалиях» собственную дескриптивную метафизику, которая предусматривает существование априорных понятийных схем для пространственно-временной структуры отдельных вещей, а затем подготовил книгу «Пределы смысла», которую сам понимал как «Очерк о кан-товской "Критике чистого разума"», философия Канта окончательно вошла в англосаксонское языковое пространство. Несколько позднее с обращением Джона Ролза к кантовской концепции автономии была реабилитирована и практическая философия Канта.
В начале XXI в. Кант превратился в философа мира. Его слова в защиту автономии разума и его этика гуманности становятся ориентиром как с личностной, так и с общественно-политической точек зрения. Кантовская модель всемирно-гражданского обществ автономных государства по-прежнему актуальна.
Когда говорят о Канте в наши дни, то имеют в виду не только актуализацию его философии с точки зрения построения современной теории, но в гораздо большей степени - открытость и готовность к тому, что с течением времени и с переменой интереса что-то было упущено, утрачено, забыто, а теперь только может быть обнаружено и плодотворно использовано в современных дебатах. «Превращение в наши дни Канта в предмет философского исследования подразумевает поэтому усилия по извлечению рационального содержания кантовской философии из ее собственного ядра, защиту ее от традиционных схем интерпретации и оценку с точки зрения ее систематического содержания в соответствии с современными условиями» (с. 2).
Статья Райнхарда Брандта «Определение человека как центр кантовской философии» (с. 17-49) ставит читателя сразу перед главным вопросом философии Канта. Руководствуясь просветительской идеей определения человека, которое следует понимать точнее как самоопределение, Брандт предпринимает реконструкцию кантовской философии как целого. Тезис Канта, что человек как индивид и как вид априорно определен природой и своим разумом к самоопределению и самоограничению, гарантирует, согласно Брандту, не только всемирный охват и объективность его теоретического познания, но и всемирную состоятельность его моральных и правовых деяний, равно как и всеобщую сообщаемость его эстетических оценок. Человеческая история также представляет собой путь к самоопределению, понятому в смысле освобождения от природы. Показать то, что идея самоопределения в действительности есть ключ к пониманию кантовской философии как целого, можно, считает Брандт, уже на основе предисловия ко 2-му изданию «Критики чистого разума». В отличие от первого издания, это предисловие в скрытой форме показывает «революцию в образе мыслей», которая заменяет теоретико-познавательную проблематику методологией науки. Отсюда открывается дорога к моральной философии как настоящему центру кантовской философии. В диа-
лектике «Критики практического разума» и в учении о постулатах возникает вопрос «Что есть человек?», ответ на который должно содержать полное определение человека. В соответствии с этим нет ничего удивительного, что Кант называет «мировым понятием философии» то, что «необходимо интересует каждого». Здесь выясняются связи с областью эстетического и религиозного сознания, которое заключается в критическом и одновременно нередуцированном понятии разума.
О кантовском понимании логики в соотношении с логикой Готлиба Фреге, получившей математическое обоснование, идет речь в статье Михаэля Вольфа «Чистота чистой логики: Кант и Фреге» (с. 53-70). Фреге полагал, что его логика обладает более всеобщим и фундаментальным характером, чем традиционная силлогистика, разработанная еще Аристотелем. Вольф показывает, что этот тезис нельзя считать справедливым. Основополагающую логическую связь или, соответственно, функцию высказывания в форме ¥(а) у Фреге можно рассматривать, согласно Вольфу, как сингулярное утвердительное категорическое суждение, которое представляет собой связь между понятиями, если под понятием понимать значение общего термина, как это принято в силлогистике. Но это возможно, если только отказаться от неубедительного, как считает Вольф, «произвольно принятого положения» Фреге, согласно которому понятия - это функции. Поэтому кантовская концепция логики и то, что для Канта является «чистой логикой», сегодня остается по-прежнему актуальной, несмотря на ее, по мнению Вольфа, несостоятельную критику со стороны Фреге.
Статья Роберта Шнепфа «Метафизика и критика метафизики в трансцендентальной философии Канта» (с. 71-109) показывает, что и в наши дни при работе с этой темой исследователь сталкивается с изрядным количеством «открытых» вопросов. Отношение Канта к метафизике его времени также неясно, как понятие и перспективы метафизики сегодня. Имея в виду метафизику, следует отличать теорию, которая пытается высказываться о неэмпирических предметах, с одной стороны, от теории, которая вопрошает о наиболее общих и инвариантных характеристиках вещей, доступных познанию, с другой стороны. Последний вопрос, традиционно принадлежащий онтологии, обречен встретиться с прагматистским возражением, что на самом деле следует говорить о теории не с
точки зрения безальтернативного схематизма понятий, а с точки зрения до сих пор оправдывавшей себя функциональности теории. Распространенная ссылка на исторически меняющиеся парадигмы также позволяет показать, что допущение инвариантных свойств предметов устарело. На этом фоне трансцендентальная философия Канта и кантовская программа, состоящая в том, чтобы доказать априорные условия предметов опыта, навлекает со своей стороны на себя подозрение, что это - метафизическая теория с нереализуемыми, в конечном счете, познавательными претензиями. Против такого, уже в классическом неокантианстве преобладающего и постоянно возвращающегося в разговоре о трансцендентальных аргументах непонимания следует возразить, считает Шнепф, что трансцендентальная философия Канта исходит не от данных предметов, ставя себе задачу вскрыть их инвариантные свойства; ее задача состоит, скорее, в том, чтобы развернуть систему понятий и основоположений, которые связаны с понятиями предметов вообще, чему предшествует исследование функции рассудка и человеческого разума. Вследствие этого Шнепф в своей статье обращается к анализу кантовских пояснений и к понятию трансцендентальной философии. Главная мысль его размышлений состоит в том, что анализ кантовского понятия истины, освобожденного от кантов-ских психических допущений, сам по себе уже приводит к теории предметов вообще, и что полученные на этом пути инвариантные критерии истинных или, соответственно, ложных суждений доставляют также такие критерии, которые должны служить условием для прагматически обоснованных попыток оправдания.
Если понимать философский вопрос о действительности как вопрос о том, как связи между понятным для нас представлением мира и самим миром могут быть выражены в понятии, то следует провести различие между объективным и субъективным и определить их отношение между собой. Статья Вольфганга Карла «Субъективное как условие объективного» (с. 113-129) рассматривает это отношение посредством анализа концепций Вилларда Куайна, Томаса Нагеля и Канта. В. Карл показывает, что размышления Канта об отношении между объективным и субъективным позволяют избежать сложностей, которые имеются в позициях Куайна и Нагеля. Если Куайн исходит из различия между эмпирическим содержанием и понятийной формой, не давая при этом ответа на во-
прос, какая из понятийных репрезентаций является корректным представлением мира, так как оба элемента есть необходимые условия, при которых только и возможна репрезентация мира вообще; Нагель же предлагает с помощью компаративного анализа найти различие между двумя точками зрения, исходя из которых, мир может быть воспринят и понят. В соответствии с этим объективное характеризуется им через отсутствие только субъективных моментов в понимании мира. Аргумент Карла состоит в том, что субъективное не может быть элиминировано из познания мира. Достаточным можно считать, в гораздо большей степени, понимание различия между тем, как мир является воспринимающему субъекту, и тем, что он (мир) остается от этого независимым. Не разница содержаний обосновывает поэтому различие между субъективным и объективным, а способ оправдания суждений о мире. Над этим же работал и Кант. Он хотел показать, что объективная репрезентация мира может быть обоснована только со ссылкой на определенные формальные субъективные условия, взятые a priori. Об этом идет речь в главе о трансцендентальной дедукции категорий.
Высший принцип дедукции, как известно, дается понятием первоначального синтетического единства апперцепции. Со знаменитого письма Канта к Маркусу Герцу в 1772 г. вопрос о том, как чистые понятия могут связываться с предметами, стал излюбленным вопросом исследователей Канта. Вольганг Карл в своей нашумевшей монографии о «молчащем Канте» (1989) предложил один тезис, который касается функции единства апперцепции в рамках кантовской программы дедукции. С его точки зрения, Кант в середине семидесятых годов обдумывал новый подход к дедукции категорий, в основании которого лежала субстанциально-теоретическая модель апперцепции. И лишь в конце 1770-х годов в связи с открытием так называемых паралогизмов Кант отказался от этой модели в пользу деятельностно-теоретической (akttheoretischen) концепции. Против этого тезиса В. Карла возражает Рольф-Петер Хорстман в своей статье «Кант и Карл об апперцепции» (с. 131-147). Хорстман считает, что нельзя приписывать Канту изначальную субстанциально-теоретическую модель апперцепции, речь должна идти, скорее, о защите Кантом «динамическо-процес-суальной» модели. Ядро такого толкования состоит, согласно Хорстману, в том, что конституирование единства апперцепции
может состояться только в полном принятии содержательных представлений в мыслящем субъекте, понятом как единство. Субъект поэтому ни в коем случае нельзя представлять как особый субстанциальный объект. «Я», скорее, активность, которая только тогда имеет место быть, когда даны представления.
Статья Кати Кроне «Допонятийное самосознание у Канта?» (с. 149-165) непосредственно продолжает размышления Хорстма-на. Кроне обращается к поиску следов, которые должны дать ответ на вопрос, может ли и, если да, каким образом может быть понято кантовское понятие «апперцепции» в качестве «феноменального сознания», т.е. в качестве дотеоретической формы сознания, которое не представляет собой ни понятийно структурированный опыт, ни лишь чистую априорную форму. Те «следы», согласно Кроне, обнаруживаются в дедукции категорий, прежде всего в главе о паралогизмах и, в особенности, в кантовском тезисе, что предложение «я мыслю» содержит в себе «я существую».
Не менее важный и, наверное, наиболее спорный вопрос представляет собой кантовское различение явлений и вещей самих по себе. Тобиас Розефельд в своей статье «Вещи сами по себе и вторичные качества» предлагает интерпретацию трансцендентального идеализма Канта, согласно которой это различие может быть понято как различие между двумя видами свойств. Если для явлений имеют значения свойства, которые приводят их лишь в связь с определенным видом субъектов познания, то для вещей самих по себе имеют значение свойства, которые от этого не зависят. Посредством проведенной Кантом аналогии между явлениями и вторичными качествами Розефельд пытается сформулировать удобное для объяснения понятие зависимости субъекта от свойств и для этого доказать, что основное эпистемологическое различение, проводимое Кантом, будет лучше всего установлено с помощью того, что зависимые от субъекта свойства будут поняты как диспозиции предметов, которые существуют независимо от нас и которым «самим по себе» подобают не-диспозиональные свойства.
Как и в случае теоретической философии, область практической философии также допускает восприятие и признание эпохальных инноваций и участие кантовских идей в современных дебатах. Это хорошо выражено в статье Манфреда Баума «Право и этика в практической философии Канта» (с. 214-226). М. Баум показывает,
каким образом Кант заново обосновал традиционное различие практической философии, проявляющееся в учении о праве и в учении о добродетели и знакомое ему еще по учебникам Баумгар-тена и Ахенваля, и переработал в поздней «Метафизике нравов» в полноценную систему обязанностей. При этом различию легальности и моральности, которому в известном смысле соответствует различие права и этики, Кант выделяет центральное место в рамках своей этики. Новое кантовское обоснование различия между учением о праве и учением о добродетели последовало на основе понятия свободы, точнее посредством идеи, что сама свобода есть всеобщий закон, который определяет внутренние и внешние поступки людей.
Отталкиваясь от предубеждения, встречающегося в современных дискуссиях, по отношению к ригоризму кантовской этики и критического вопроса, как согласуется моральная автономия и обязательность нравственного закона с эмфатическим понятием самоопределения, Маттиас Кауфман в своей статье «Автономия и факт разума» (с. 227-245) также вновь обращается к признанной проблематичной концепции сознания нравственного закона как «факта разума», чтобы, исходя из него, прояснить отношение автономии и самоопределения в кантовской этике доступным и привлекательным для здравого смысла способом. «Факт разума» у Канта, полагает Кауфман, связан с практическим разумом как способностью живых людей, которые в моральных и не ссылающихся на соображения разумности элементах выражают некоторые наши нормативные предложения. Поэтому инстанцию чистого практического разума можно считать идеализированной формой публичного нормативного дискурса, которая при конкретных и случайных условиях должна быть использована, истолкована и проверена.
Как рекомендацию в отношении здравого смысла следует рассматривать и обоснование этики альтруизма раннего Томаса Нагеля. Эта этика, согласно Нагелю, находится где-то рядом с этикой Канта. А также «последнее слово» Нагеля в области этики было в защиту кантовской этики автономии. Статья Юргена Штоль-ценберга «Этика Канта и возможность альтруизма (Томас Нагель)» (с. 247-265) подробно анализирует отношение между этикой Канта и этикой Нагеля. Под альтруизмом Нагель понимает признание реальности и интересов другой личности, даже отвлекаясь от интере-
сов и чувств самой действующей и оценивающей персоны. Эта позиция основывается, согласно Нагелю, на самопонимании личности, состоящем в понимании себя как одной из многих других личностей; и может быть, со своей стороны, истолкована как связь двух точек зрения, в соответствии с которыми личность может рассматривать себя и мир, т. е. как связь личной и безличной точки зрения или, соответственно, точка зрения первого и точка зрения третьего лица. Исходя из этой концепции, Нагель пытается объяснить проблему мотивации как персонального акта признания и принятия объективного принципа для собственных поступков. Этот акт Нагель понимает как акт свободы. Ему соответствует способность личности отказываться от той или иной своей точки зрения и направлять свои поступки в соответствии с общезначимыми нормами. Более подробное рассмотрение рекламируемой Нагелем близости к Канту позволяет установить, что Нагель не смог рефлексивную многосложную структуру морально практического Я (Selbst) подвести как концептуальное основоположение под понятие морально-практического самосознания. Сверх того, концепция Нагеля о признании и принятии объективных оснований поступков недостаточна, чтобы решить проблему мотивации. Таким образом, вопрос, воспринятый Нагелем вместе с Кантом: может ли практический разум личности в условиях контингенции и индивидуальности (к которым принадлежит система влечений и склонностей), обнаружить силу, мотивирующую поступки, у Нагеля не находит убедительного ответа.
Среди текстов, которые сегодня задают эстетике ориентиры для разработки ее основного вопроса, главное значение имеет кан-товская «Критика способности суждения». Эккарт Фёрстер в своей статье «Кант и Стросон об эстетических суждениях» (с. 269-289) исходит из двух замечаний Стросона по поводу кантовских воззрений на структуру эстетических суждений. Первое замечание касается кантовской способности к интеграции гетерогенных, казалось бы, элементов теории в единый набросок, как это показывает интеграция теории эстетических суждений в контексте теории познания в «Критике чистого разума». Второе замечание содержит интерпретацию кантианской теоремы свободной игры познавательных сил. Поскольку природа прекрасного предмета не может быть определена с помощью общего понятия, можно сказать, считает
Стросон, что прекрасный предмет есть единственная экземплифи-кация с необходимостью ему соответствующего индивидуального понятия. Фёрстер показывает, что концепция Стросона о прекрасных предметах как экземплификации индивидуального понятия не удовлетворяет представлению о специфичности эстетического опыта, неисчерпаемости интерпретации эстетического предмета. Кант довольно поздно открыл принцип целесообразности природы как самостоятельный априорный принцип чувства удовольствия и неудовольствия, который дал ему возможность не только разработать анализ суждений вкуса, но также сделать набросок дедукции суждения вкуса, которая свою цель, считает Фёрстер, находит в кантовской идее прекрасного как символа нравственно доброго.
Статья Вольфганга Виланда «Удовольствие в познании: эмоциональное a priori Канта и реабилитация чувства» посвящена поиску рациональных истин. В этой перспективе автору удается обнаружить скрытую связь между суждением и чувством. Чувства, казалось бы, не подлежат теоретизации. Непосредственная близость собственным чувствам и ощущениям противополагается их концептуализации и объективизации. Поэтому-то нет ничего самого собой разумеющегося в том, что Кант отводит чувству подобающее ему место в сфере априорного, ведь следует зафиксировать эстетическое суждение, а кроме того и суждение вкуса. Главную мысль Канта Виланд видит в том, что именно отношение силы познания и удовольствия, которые для вкуса являются определяющими, существует также и для обыденного понимания предмета благодаря силе воображения в ее связи с рассудком. Место этого удовольствия, считает Виланд, в процессе познания. Поскольку же не только моральное сознание имеется в чувстве внимания, но и Я в предложении «Я мыслю», согласно Канту, содержится в модусе чувства, следовало бы тем самым дать дальнейшее подтверждение восхваляемому Стросоном искусству интеграции, которое так отличает философию Канта.
Н.А. Дмитриева
