CC BY
73
ИСТОРИЯ
2008.02.007-018. КОЛОНИАЛЬНОЕ НАСЛЕДИЕ ФРАНЦИИ: ОТ ВОСПОМИНАНИЙ К ИСТОРИИ. (Сводный реферат).
2008.02.007. BANCEL N., BLANSHARD P., LEMAIRE S. Introduction. La fracture coloniale: Un crise française // La fracture coloniale: La société française au prisme de l'héritage colonial / Sous la dir. Bancel N., Blanshard P., Lemaire S. - P.: La Découverte, 2006. - P. 9-31.
2008.02.008. BANCEL N., BLANSHARD P. Les origines républicaines de la fracture coloniale // Ibid. - P. 35-45.
2008.02.009. BOZZO A. Islam et République: Une longue histoire de méfiance // Ibid. - P. 77-83.
2008.02.010. BANCEL N. L'histoire difficile: Esquisse d'un historiographie du fait colonial et postcolonial // Ibid. - P. 85-95.
2008.02.011. LE COUR GRAND MAISON O. Sur la rehabilitation du passé colonial de France // Ibid. - P. 125-131.
2008.02.012. FERRO M. La colonisation française: Une histoire inaudible // Ibid. - P. 133-141.
2008.02.013. MBEMBE A. La République et l'impense de la «race» // Ibid. - P. 143-157.
2008.02.014. BRAUMAN R. Indigènes et indigents: De «la mission civilisatrice» coloniale à l'action humanitaire // Ibid. - P. 169-175.
2008.02.015. BLANSHARD P. La France, entre deux migrations // Ibid. -P. 177-185.
2008.02.016. BOUBEKER A. Le «creuset français», ou la légende noire de l'intégration // Ibid. - P. 187-193.
2008.02.017. BANCEL N., BLANSHARD P., LEMAIRE S. Les enseignements de l'étude conduite à Touluse sur la mémoire coloniale // Ibid. - P. 251-258.
2008.02.018. COHEN A. Quelles histoires pour un musée de l'immigration à Paris // Ethnologie fr. - P., 2007 - T. 37. N 3. - P. 401-408.
Сборник «Колониальный разрыв» открывается эпиграфом из книги Франца Фанона «Черная кожа, белые маски» (1952): «Я не имею права как цветной человек желать утверждения у белых чувства вины по отношению к прошлому моей расы. Я не имею права как цветной человек изыскивать средства унизить бывшего хозяина. Я не имею ни права, ни обязанности требовать репараций за
моих предков, служивших ему... Я не раб рабства, которое лишало человеческого достоинства моих отцов» (007, с. 9).
Авторы введения профессор Университета Страсбург-2 (Франция) Н. Бансель, сотрудник Национального комитета научных исследований (Франция) П. Бланшар и сотрудница Европейского университетского института Сандрина Лемер отмечают возникновение «колониального вопроса» в современной Франции. Оно нашло выражение в «конфронтации памяти» и началось с выдвижения своих претензий к властям со стороны тех, кто считает себя жертвами колониальной экспансии1. Под вопрос была поставлена национальная мифология, основополагающий для коллективной идентичности образ Франции, в котором соединялись «революционные ценности и мессианский универсализм, республиканский правопорядок и неукоснительная терпимость к Другому, "цивилизаторская миссия" и страх различий» (007, с. 10-11). Алармисты поспешили заявить об утрате у страны ее памяти2.
Действительно, Франция была не готова к пересмотру своего колониального прошлого, и этим она отличается от других бывших метрополий, где развернулись интенсивные исторические исследования и преподавание курсов колониальной истории, призванные преодолеть «двойное упрощение антиколониализма и агиографии». Вплоть до 1990-х годов Франция оставалась единственной европейской страной, «сознательно дистанцировавшейся от "колониальной ностальгии". в попытке отделить колониальную историю от национальной» (007, с. 15). Яркий пример - уникальный многотомный труд «Места памяти»3, в котором из 133 статей, посвященных исторической памяти у современных французов, лишь одна касалась колониального вопроса (о Колониальной выставке в Марселе 1931 г.). Отвечая на критику игнорирования колониальной истории, руководитель проекта академик Пьер Нора заявил: «Траур по колониям - вот единственное "амятип место"» в колониальной истории Франции (007, с. 16).
1 Chaumont J.-M. La concurrence des victims. - P.; Découverte, 1997 (007, c. 10). Здесь и далее описание дано по реф. источнику.
2 Rioux P. La France perd la mémoire. - P.: Perrin, 2006 (007, c. 11).
3 Lieux de mémoire / Sous la dir. Nora P. - P.: Gallimard, 1984 - 1993. - T. 1-7. (007, c. 16).
В 90-х годах забвению был положен конец, однако интерпретация колониализма приняла односторонний характер. Воскрешению прошлого предназначена способствовать программа учреждения национальных музеев, которые должны прийти на смену частным собраниям искусства афро-азиатских народов, а заодно памятникам оасовцев, сооруженным в Тулоне, Перпиньяне и некоторых других городах юго-запада1. Это музей истории французской колонизации Алжира (1830-1962) в Монпелье, музей алжирской войны и деколонизации Марокко и Туниса в департаменте Тарн, музей французских репатриантов из колоний в пригороде Лилля, Национальный мемориал Заморской Франции в Марселе, наконец, Национальный центр (Cité) истории иммиграции на месте бывшего Музея колоний в Пор Доре (Париж).
Но главное - стремление «нормализовать» колонизацию, интегрировав ее «позитивно» в историю страны. Переосмыслению колониальной истории на официальном уровне положил начало президент Ширак. Открывая монумент Памяти гражданских и военных, погибших в Северной Африке 11 ноября 1996 г., он подчеркнул «важность и богатство работы, которую проделала там Франция и которой она должна гордиться». Под знаменами «колониального ревизионизма» сформировалось нечто вроде «Республиканского фронта», смыслом возникновения которого стал постулат о совместимости республиканских ценностей2 с колониализмом. «Колониальная Республика» перестала представляться утопией (007, с. 19-20). Поэтому в защиту колониальной «работы» Франции выступили левые из голлистов, социалисты, либералы. В числе эволюционировавших от антиколониализма оказались директор «Нувель обсерватер» Ж. Даниель и Ж.-П. Шевенман.
В номере журнала за 25 октября 2001 г. Шевенман, бывший тогда министром внутренних дел, выдвинул лозунг «Перестанем стыдиться!». Шевенман призывал не только помнить о насильственном утверждении колониального режима, но и учитывать позитивные моменты колонизации. Он ставил на первое место школу,
1 ОАС - организация, боровшаяся в 1958-1962 гг. террористическими методами против признания независимости Алжира. - Прим. реф.
2
Имеется в виду прежде всего девиз «Свобода - Равенство - Братство». -Прим. реф.
поскольку она принесла колониальным народам знания, ставшие «интеллектуальным оружием их освобождения» (007, с. 21).
Венцом переосмысления колониализма явился Закон 23 февраля 2005 г., ст. 1 которого гласила: «Нация выражает свою признательность женщинам и мужчинам, участвовавшим в работе, которую Франция проделала в бывших французских департаментах Алжира, в Марокко, в Тунисе, в Индокитае и на всех территориях, где она ранее установила свой суверенитет» (007, с. 18). Закон вызвал весьма противоречивую реакцию. Правые встретили его восторженно как признание колонизации «великой эпопеей» в истории страны, некоторые даже увидели здесь моральную компенсацию за закон, признававший рабство «преступлением против человечества» (май 2001 г.). Вместе с тем последовало и бурное проявление негативной реакции, прежде всего со стороны тех, кто назвал себя «туземцами Республики» (007, с. 23), а также в Алжире и других бывших французских колониях. Заговорили даже о том, что новое обращение к колониальному прошлому создает в стране «климат гражданской войны» (007, с. 21).
Кончилось дело тем, что сам Ширак через 11 месяцев вернул ст. 1 закона 23 февраля в Национальное собрание для переработки. Однако в Законе остались и другие проявления «консервативной реакции», в первую очередь те, что переориентировали образовательный процесс. Например: «Школьные программы признают, в частности, положительную роль заморского присутствия Франции, особенно в Северной Африке, и предоставляют истории бойцов французской армии, уроженцев этих территорий, и их жертвам почетное место, на которое они имеют право» (007, с. 19).
Авторы считают «колониальный ревизионизм» проявлением «кризиса национальной идентичности» (007, с. 25), в котором нашли выражение и структурный кризис экономики, и нарастающие трудности интеграции1 мигрантского населения, и идейно-теоретические сложности признаний культурных различий для Республики, провозглашавшей основополагающим принцип единства. Такое признание открывает дорогу для включения исторического опыта «других» в историю страны. В конечном счете претензии относи-
1 Понятие «интеграция» было впервые выдвинуто Ф. Миттераном, в бытность министром юстиции, в 1955 г. (007, с. 30).
тельно этнической чистоты и этнокультурной целостности французской нации совершенно необоснованны. Страна исторически постоянно находилась на пути переселенческих потоков.
Речь не идет о том, заключают авторы, чтобы «посадить Республику на скамью подсудимых» (007, с. 28). Нужно «преодолеть манихейство» крайних позиций (007, с. 24).
«Был ли колониализм органичным (consubstantielle) для Республики или это неизбежная деформация (revers) универсалистской утопии, которая теряет свою "чистоту" по мере удаления от центра (метрополии)?», - ставят вопросы Бансель и Бланшар (008, с. 35).
Национальная консолидация и универсалистские устремления сосуществовали и тесно переплетались в истории Франции. «Французское пространство» исторически пребывало в постоянном движении. От присоединения Лангедока, Бретани, Мозеля и Корсики до аннексии Савойи и отвоевания Эльзаса и Лотарингии французская нация проявляла себя «постоянным завоеванием» (008, с. 36). Вместе с тем, начиная с каролингской Европы, территориальная экспансия сопровождалась выдвижением универсалистских установок относительно общей судьбы различных народов, различных частей мира.
«От Хлодвига до Карла Великого, от Людовика Святого до Жанны д'Арк, от Робеспьера до Наполеона, от Реставрации до Арабского королевства Наполеона Ш» универсализм был «субстратом национальной идентичности». Уходящая корнями в глубокое прошлое «французская модель» Третьей Республики явилась легитимацией создания колониальной империи. «Именно потому, что Франция постулировала равенство людей, она более, чем другие, имела право колонизовать мир» (008, с. 37).
С одной стороны, Франция поступала подобно другим великим державам и, более того, в колониальных завоеваниях утверждала свое право находиться среди них после поражения 1871 г., искала реванш за утрату Эльзаса и Лотарингии. С другой стороны, она вносила в колониальную экспансию универсалистские установки. Лидеры Третьей Республики настаивали на отличии французского «колониального проекта» от английской или германской политики. Неизменно подчеркивалось «желание "цивилизовать" туземцев и привести их постепенно к свету свободы» (008, с. 39).
Идеи «цивилизационной миссии» Франции у республиканцев Ферри и Гамбетты перехватили социалисты. «Когда мы вступаем во владение страной, - заявлял Жорес, - мы должны нести с собой славу Франции, и будьте уверены в хорошем приеме, ибо она так же чиста, как и велика, вся проникнутая справедливостью и добротой. Мы можем, не обманывая, сказать этим народам, что никогда по своей воле не приносили зла их братьям, что мы первыми принесли цветным народам свободу белых, запретив рабство» (008, с. 41).
Так в Республике к 20-м годам ХХ в. сложился имперско-колониальный консенсус: «Быть антиколониалистом означало быть антифранцузом, и, напротив, желать величия Франции означало быть сторонником ее расширения (légitimer la "Plus grand France")» (008, с. 42).
Преподаватель Университета Рим-3 (Италия) Анна Боццо (009) доказывает, что современное настороженное отношение во Франции к мусульманской религии имеет истоки в колониальном прошлом и конкретно было обусловлено покорением Алжира с мусульманским большинством его населения. Колонизаторы рассматривали ислам как фактор сопротивления и приняли все меры, чтобы поставить исповедание этой религии под контроль.
В исламе действительно отмечается пугающее современного европейца совмещение религиозной и политической сфер; но корни особого положения второй по численности верующих религии страны кроются в подчиненности ислама как следствии завоевания мусульманской страны. Знаменитый Закон 1905 г. об отделении Церкви от государства, создавший возможности для автономного существования католического, протестантского или иудейского культа, в отношении мусульманства фактически не действовал. Колониальные власти Алжира так и не признали независимости мусульманского культа; напротив, они брали на себя религиозные функции: создавали мусульманские школы, готовили кадры служителей, реквизировав в то же время фонды мусульманских общин (habous).
Рецидивы колониальной ситуации сохраняются и сейчас, и Ассоциация улемов Франции постоянно ставит вопрос об устранении препятствий для отправления культа. Не только французские националисты или республиканские фундаменталисты, но и правоверные мусульмане с подозрением относятся ко всем попыткам
государственной власти наладить диалог с исламом, создав те или иные формы его представительства или консультативные органы типа «Commission Islam et Laïcité».
Н. Бансель (010) констатирует отставание Франции в том, что в англо-саксонском мире было названо «постколониальными исследованиями». Отставание особенно впечатляет тем, что традиционно в стране активно развивались колониальные исследования. Уже в 1893 г. появилась первая университетская кафедра колониальной географии, а с 1905 г. началось университетское преподавание колониальной истории, правда, кафедра истории колонизации была учреждена в Сорбонне только в 1942 г. Колониальные исследования спонсировались «колониальным лобби» и, как правило, финансировались Колониальным союзом (010, с. 90). Поэтому они носили прагматический и в значительной мере апологетический характер.
После распада колониальной империи колониальные исследования возобновились на новой основе. С 60-х до 90-х годов можно отметить «значительный прогресс французской историографии» в освещении истории бывших французских колониальных владений (010, с. 87). Это, в первую очередь, труды Ш.А. Жюльена по Магрибу и Ж. Сюре-Каналя и А. Брюнсвика по Африке южнее Сахары, а также К. Кокери-Видрович, Д. Буш, Э. д'Альмейда-Топор, М. Мишеля, Э. М'Боколо, Ш.Р. Агерона, А. Рей, Д. Лефевра, Ж. Мейнье, Б. Сторы, Ж.Л. Миежа, Р. Галисо, Д. Риве, Ж. Ганьяжа, А. Нуши, П. Броше, Д. Эмери. Однако на университетском уровне история колониализма оказалась невостребованной, а собственно история колоний растворилась во введенной по инициативе Ф. Броделя «истории культурных ареалов».
Еще заметней лакуна, которая образовалась в преподавании и изучении постколониальной истории как исследования современного французского общества под углом зрения колониального наследия страны. По этим позициям французское академическое и университетское сообщество разительно отличается от научного мира США, где проблематика национальных меньшинств и расизма активно разрабатывается. Между тем во Франции действует негласный запрет в отношении колониальных и постколониальных исследований. Считается, что они несут «потенциальную угрозу дестабилизации национального единства и социума» (010, с. 93).
Бансель видит обнадеживающие перспективы в том, что блокирующий консервативный «консенсус» (010, с. 93) преодолевается на индивидуальном уровне. Отдельные социологи (Д. Лапейронни, А. Бубекер, Н. Гениф-Суйлама), политологи (П. Вейль), историки (Э. Саада) берутся за запретные темы. Проблема заключается в том, чтобы их усилия были скоординированы и поддержаны в рамках исследовательских структур. И тогда можно ожидать, что и на этом важном направлении изучение современной Франции обретет необходимую историческую глубину.
Ле Кур Грандмезон (Университет Эври-Валь-д'Эссон, Франция) комментирует (011) идеологическое обоснование Закона 23 февраля 2005 г. (см. 007). Характерным изначально было подчеркивание двух моментов: колонизация как «французское присутствие» и «работа», притом людей - «женщин и мужчин». Инициатива принадлежала правым депутатам Национального собрания, от имени нескольких десятков которых Жан Лионетти провозгласил: «История французского присутствия в Алжире развертывается между двумя конфликтами - колониальным завоеванием 18321848 гг. и войной за независимость... Однако в течение этого периода Франция принесла на алжирскую землю свой технический, научный и административный savoir-faire, свою культуру и язык. И много людей нередко скромного состояния. создали семьи на той территории, которая представляла тогда департамент Франции. Страна развивалась главным образом благодаря мужеству и предпринимательскому духу этих людей. Вот почему. нам кажется желательным и справедливым, чтобы национальное представительство выразило признательность работе большинства этих мужчин и этих женщин». Лионетти предложил закон из одной статьи: «Положительная деятельность совокупности наших сограждан, живших в Алжире во время французского присутствия, заслуживает общественного признания» (011, с. 126).
Хотя законопроект в таком виде не прошел, инициатива получила развитие, и «общественное признание» деятельности французских колонистов в Алжире стало законом. Самое удивительное, что он не встретил никакой принципиальной оппозиции в парламенте. Дискутировался лишь вопрос о компенсации репатриантам и алжирцам, находившимся на колониальной службе («harki»). «Поразительный компромисс» между левыми и правыми, продик-
тованный борьбой за голоса избирателей! «Еще более поразительным» было выступление коммунистов в защиту оасовцев. Франсуа Либерти от имени группы коммунистов и республиканцев предложил дополнение к закону о том, что участники манифестации, организованной ОАС 26 марта 1962 г. против мирного урегулирования и павшие от пуль французской армии на одной из улиц алжирской столицы, были признаны «погибшими за Францию». От имени группы социалистов поправка была поддержана Клебером Мескида. А представитель правого большинства приветствовал возникший в ходе дискуссии «национальный консенсус» (011, с. 127-128).
В свете этого «консенсуса» историческая наука была призвана заменить описания колониального прошлого, продиктованные идеологическими пристрастиями, положительным балансом. Его смысл: «Преступления, совершенные французскими солдатами в этот период, ни в коей мере не должны дискредитировать все предприятие, которое в принципе было благодетельным и законным». Колониальное завоевание в Северной Африке, как и в других частях мира, «возродило древние цивилизации, находившиеся в состоянии агонии, и заложило основания технического и человеческого прогресса, который бы не осуществился без него», - заявил в 1972 г. французский историк Рауль Жирарде (011, с. 130).
В развитие своих позиций он написал книгу «Колониальная идея во Франции», которая получила высшую академическую пре-мию1 и была объявлена «первым образцом (jalon) новой историографии» (011, с. 131). Жирарде признавал, что колониальная экспансия «имела различные аспекты, часто противоречивые», которые «могут рассматриваться как покушение на уважение к Другому и его достоинству». Признал ученый и «суровую реальность завоевания». Но он призывал отказаться от крайних оценок и перейти к научному анализу. При этом он предложил с научных позиций подойти и к духу «колониальной авантюры»: «Для всех... она означала невероятную интенсивность жизни, более широкие горизонты, более свободное утверждение личности. В довольно тесном обществе, замкнутом на себя, закрытом в значительной мере для внешнего мира, она утверждала образ некоего преодоления» (011, с. 130-132).
1 Girardet R. L'idee colonial en France. - P.: Hachette, 1996 (011, c. 130).
Автор обзорных трудов по колониализму1 М. Ферро (Высшая школа социальных исследований, Париж) считает (012), что с 1954 г., года поражения под Дьенбьенфу и начала войны в Алжире, и в течение 50 лет колониальная история была во Франции «неслышимой» (012, с. 134). И в том, что в стране только в 90-х годах приступили всерьез к ее изучению, он не видит никакой французской специфики: «Немцы только спустя 20 лет начали создавать серьезные труды о нацизме... Поляки только теперь признали, что они тоже были антисемитами. во время Второй мировой войны. Русские также находятся в трудном процессе выяснения отношений со своей историей. Отсюда протест, который был вызван появлением в 1994 г. фильма Никиты Михалкова "Утомленные солнцем", поскольку он показал, что русские были соучастниками преступлений сталинизма» (012, с. 134-135).
Разработка колониальной проблематики упирается в различные сложности психологического и идеологического характера. Нельзя рассматривать колониальную историю лишь сквозь призму «алжирских зверств (torture en Algérie)» (012, с. 136). Не следует переходить на сторону антиколониалистов, взгляды которых традиционно распространялись во Франции. Их, в сущности, не интересовало отношение к колониализму местного населения, и они не задавали себе вопрос «Чего хотят алжирцы?» Они не желали видеть «преступления, совершенные жертвами». То, что алжирцы были жертвами колониальной экспансии, оправдывало в глазах антиколониалистов повстанческий терроризм, от которого страдали не только колониальные институты, но и невинные люди (012, с. 135).
Нельзя становиться и на позицию апологетов колониализма, ведь в их глазах колониальная экспансия, несмотря на «преступные злодеяния», оправдана тем, что они совершались во имя «освободительной миссии» (012, с. 137). Современная историография колониализма должна охватить всю сложность этого феномена. Немаловажным фактором должен стать переход от парадигмы интересов национального государства на позицию защиты прав человека. При таком подходе открывается фундаментальное сходство между колониализмом и тоталитарными режимами.
1 Ferro M. L'histoire des coloinisations. - P.: Seuil, 1994; Ferro M. Les tabous de l'histoire. - P.: Nil, 2002; Le livre noire du colonialisme: XVIe siècle - XXIe siècle, de l'extermination à la repentance / Ferro M. (dir.). - P.: Lafont, 2004 (012, c. 133).
Очень важным Ферро считает пролонгированный подход к колониальной истории: «Абсурдно отделять колониальные исследования от постколониальных. И в странах, которые были колонизованы, и в бывших колониальных державах нужно изучать современные общества с учетом колониального наследия» (012, с. 139).
Профессор Витватерсрандского университета (г. Иоаганнес-бург, ЮАР) А. Мбембе (013) задается вопросом, что мешает Франции воспринять культурное разнообразие современного глобали-зующегося мира, и приходит к выводу, что основной интеллектуальной помехой является традиционный универсализм. Парадокс заключается именно в том, что культура, наиболее активно в Новое время отстаивавшая принципы единства человечества, оказалась зараженной «этнорасистским национализмом» (013, с. 156).
Подобно французской администрации, которая не выносила факта реального многообразия страны, французская культура не желала размышлять на темы этнокультурного разнообразия и потому оказывалась безоружной и перед расовой дискриминацией в колониях, и перед неравенством национальных меньшинств в пост-колональной Франции. Франция осуществила деколонизацию своих бывших владений, но сама не очистилась от колониализма. Как в колониальной политике, так и в современности она руководствуется принципом ассимиляции. Между тем остается решить проблему множества людей, которые «были с нами, живут среди нас или рядом с нами, но в конечном счете не являются нашими» (013, с. 144). Выход, по мнению Мбембе, в том, чтобы признать «право на различие» и развивать «демократию общин и меньшинств» (013, с. 152-153).
На Конгрессе Лиги прав человека в 1931 г., пишет (014) профессор медицины (Париж) Р. Брауман, Франция осудила «империалистическую концепцию колонизации», признав оправданным только колонизацию, преследующую гуманистические цели. Их разъяснил французский делегат А. Байе: «Принести науку народам, ее не знавшим, дать им шоссе, каналы, железные дороги, автомобили, телеграф, телефон, организовать у них санитарную службу, познакомить их, наконец, с правами человека - вот требование Братства. Страна, провозглашающая права человека, вносящая яркий вклад в научный прогресс, дающая светское образование; страна, которая перед другими державами выступает самым
большим поборником свободы, имеет предназначение распространять повсюду, где может, идеи, которые ее прославляют. Мы можем считать себя наделенными мандатом обучать, воспитывать, делать свободными и богатыми, помогать народам, которые нуждаются в нашем сотрудничестве» (014, с. 169).
Этой «миссии модернизации» предшествовала «миссия христианизации», которую провозглашали колонизаторы в Америке. Во имя христианской веры они искореняли человеческие жертвоприношения, каннибализм, полигамию, гомосексуализм, внедряли европейскую одежду, орудия труда и домашних животных. И при этом действовали самыми жестокими методами и порабощали туземцев.
«Расистским патернализмом» была проникнута и миссия Красного Креста. Организаторы этой ассоциации тоже считали себя носителями «евангельской морали», что не мешало им видеть в колонизованных антипод цивилизованных народов. Первый президент международной организации Красного Креста Г. Муанье утверждал: «Сострадание неизвестно племенам дикарей, практикующим каннибализм. Их язык даже, говорят, не имеет слов, чтобы его выразить, настолько это понятие им чуждо. Дикие народы без конца воюют и, не задумываясь, предаются своим животным инстинктам, тогда как цивилизованные народы стремятся их очеловечить». Цивилизаторскую миссию провозгласили «волей Провидения» (014, с. 170-171).
В ныне объявленной «глобальной войне против террора» слышатся те же мотивы противопоставления «цивилизованных» «другим». Держава, ее провозгласившая, превращает «риторику о ценностях» в «дискурс крестового похода». «Мы, - заключает Брауман, - наследники истории, в которой дискурс "цивилизаторской миссии" играл существеннейшую роль. По причинам политическим и практическим, так же как моральным, мы должны работать, чтобы освободиться от него» (014, с. 176).
Бланшар (015) критикует тезис о необходимости и возможности ассимиляции иммигрантов из бывших французских колоний на тех же принципах, на каких происходила интеграция бретонцев, савояров, басков, эльзасцев, жителей других регионов Франции, а затем бельгийцев, португальцев, немцев, итальянцев, русских, поляков и иных европейцев. Хотя такая интеграция проходила через
те же «фазы блокирования, насилия, ксенофобии», она соответствовала изначальной ассимиляционистской модели (015, с. 178).
С интеграцией выходцев из колоний дело обстоит по-другому. Причем сюда следует отнести и людей иного, неевропейского происхождения - китайцев, 140 тыс. которых прибыло после Первой мировой войны в качестве «колониальных рабочих из Индокитая», или армян, которые были приняты как выходцы из подмандатных тогда Франции Сирии и Ливана и трактовались как «арабы» (015, с. 186). Два вида иммиграции разделяет колониальная ситуация. Колониальное происхождение мигрантов распространяет на них тот статус, который был у колонизованных, - статус «французских подданных», наделенных обязанностями граждан Франции, но лишенных гражданских прав.
Когда в обезлюдевшую после Первой мировой войны Францию направился первый мощный поток колониальных иммигрантов, были установлены особые принципы иммиграции - ее квотированный, временный и функциональный характер. А главное, оговаривалось, что ассимиляция некоторых групп иммигрантов «нежелательна» или «невозможна», ибо «груз их вековых обычаев противостоит глубинной ориентации нашей цивилизации» (015, с. 180). Эти принципы сохранялись и после Второй мировой войны, однако потребность в рабочих руках в процессе экономического роста «трех славных десятилетий» в значительной степени свела их на нет.
Тем не менее существует «разрыв» между двумя видами иммиграции, и по отношению к колониальной иммиграции политика должна быть иной. Нельзя совершать те ошибки, которые происходили в колониях. «Мусульмане не являются туземцами, подлежащими перевоспитанию», - заявил промышленник Язид Сабех. Поэтому следует прежде всего пересмотреть всю систему образования и устранить из французской школы колониальное наследие. Главное, избавиться от колониальных «архетипов» и не внедрять новые (015, с. 185).
«История французского плавильного горна - это очень старая история, - пишет А. Бубекер (Университет г. Меца, Франция) (016). - Она древнее Республики и якобинства, это история галлов, франков, германцев, римлян, гуннов, вестготов, норманнов и иных сарацинов. Древняя история войны всех против всех, которая со временем и усилиями многих волн иммиграции создала священный
союз великой французской семьи». И этой «прекрасной легенде» французской модели интеграции с начала 80-х годов приходит конец. Ей противостоит суровая реальность «болезни пригородов» (016, с. 187).
Для излечения этой «болезни», которая свидетельствует о неблагополучии французского общества в целом, Бубекер считает необходимым отказ от модели «горна», т.е. от политики ассимиляции. Если первые поколения колониальных мигрантов верили в возможность обретения гражданского статуса благодаря последней, то их дети добиваются признания их культурной идентичности. История с «хиджабом» школьниц - это лишь один из сигналов неприятия ассимиляции. Интеграционистская политика в системе образования скрывает фактическую дискриминацию. Напротив, признание различий ведет к ее преодолению.
В отличие от политики «равных возможностей» для своих граждан в США, Французская Республика, наследие якобинства, взяла курс на «равенство условий», и этот эгалитаристский курс терпит банкротство вместе с верой в провиденциальную роль государства и его способность к социальному перераспределению (016, с. 189). В таких условиях индивидуальная ассимиляция не гарантирует успех личностной самореализации. Остается признать значение коллективных усилий. Мигранты колониального происхождения из неблагополучных предместий городов своими выступлениями доказывают необходимость изменения политики интеграции. Она должна стать «политикой общин».
Те, кто видит в этих выступлениях «чудовище коммунита-ризма», угрожающего универсальным принципам Республики, кривят душой (016, с. 188). Колониальная ситуация всегда представлялась исключением. Колонизованные не считались людьми, они были некоей анонимной целостностью - «туземцами», «неграми», «бико», «мукересами» (016, с. 193). И теперь этнические французы («франко-французы») принимают колониальных мигрантов недифференцированно, как «иностранцев»1. При этом особенно достается в общественном мнении «французам мусульманского вероисповедания». Как одно из следствий глобализации, и во Франции получили распространение идеи «войны цивилизаций».
1 Примерный эквивалент русского «понаехавшие». - Прим. реф.
Ислам рисуется неким «дьявольским наваждением», и в мусульманах видят последователей бин Ладена.
Нельзя, в том числе и по экономическим причинам, в условиях стагнации французской экономики, а также из-за обостренной глобализацией проблемы собственно французской идентичности искать выход по-прежнему на путях универсалистской интеграции, предпосылкой успеха должен явиться переход к культурной диверсификации.
Бансель, Бланшар, Лемер (017) обобщают результаты опросов, проведенных в г. Тулуза и ее окрестностях в 2003 г. (сами материалы анкетирования более 400 жителей и 68 бесед прикладываются к статье). Региональный центр юго-запада Франции был выбран за свою «нейтральность», как средний, в отношении колониальной проблемы французский город. С одной стороны, Тулузе далеко до Бордо или Марселя, где все дышит колониальной историей. С другой стороны, последняя отнюдь не чужда для города: здесь размещались во время мировых войн колониальные части, в районе немало французов-репатриантов, наконец, численность «иностранцев», включая мигрантов из колоний, получивших французское гражданство, достигает 8,6% (017, с. 251).
«Один из главных результатов - как и предполагалось заранее - слабое знание колониальной истории и истории иммиграции». Это касается всех элементов: «Ни даты, ни личности, ни места и события не "резонируют" в памяти опрошенных» (017, с. 252). Есть одно исключение - война в Алжире 1954-1962 гг. Фактически вся история колониализма, включая деколонизацию, сводится к этому трагическому событию, и это ставит под вопрос возможность полноценного освещения колониальной истории в ее сложности и противоречивости. А заодно проливает свет на привязку «присутствия» и «работы» французов в колониях в Законе от 23 февраля 2005 г. именно к Алжиру (см. 007).
Сделавшись общим символом колониализма, Алжирская война ориентирует иммигрантов из колоний на восприятие колониальной истории как сплошного «насилия», а в такой ориентации, в свою очередь, находит выражение восприятие ими своего нынешнего положения во Франции как абсолютного «угнетения». Любопытным исключением в коллективной памяти иммигрантов о колонизации Алжира как войне является декрет Кремье 1870 г., пре-
доставлявший права гражданства алжирским евреям, и он служит дополнительным свидетельством несправедливости колонизаторов. Со своей стороны, коренные французы («français de souche»), за исключением людей старше 60 лет, усматривают в Алжирской войне убедительное доказательство невозможности для бывших колониальных подданных «интегрироваться» во французское общество. При этом стандартная аргументация относительно их «неинтегрируемости» из «этнической» области переходит в «историческую» (017, с. 254).
Отсутствие опорных пунктов для конструирования общефранцузской истории становится «двойным разрывом». Иммигранты отказываются признать своей историю Франции, поскольку на пути к признанию лежит однозначно негативно воспринимаемый колониальный период. А коренные французы отрицают ценность колониальной истории как чего-то особого. Такая история, как они подчеркивают, их «не касается». Они интересуются «историей Франции», а собственно колониальную историю они толкуют лишь в плане «незаконности присутствия иммигрантов из колоний» (017, с. 255-256). Впрочем, нельзя сказать, что последние знают свою историю. Их память не простирается дальше семейных преданий, да и о тех говорить в иммигрантских семьях не принято.
Отсутствие исторической общности и «колониальный разрыв» порождают своеобразную иерархию интегрируемости у опрошенных. Они считают, что иммиграция во Франции «легка» для европейцев, возможна для неевропейцев, находившихся вне французской колониальной империи, но «очень трудна» для выходцев из последней. Причем это мнение в большей мере разделяет молодежь, в то время как пожилые, у которых был опыт жизни в колониях, проявляли себя, как это ни странно, более выраженными оптимистами.
Как бы то ни было, обнаружившиеся трудности интеграции среди иммигрантов, особенно остро ощущаемые молодыми поколениями, демонстрируют в целом «возврат к колониальному вопросу». Это делает колониальную историю широко и основательно востребованной. 90% опрошенных подчеркивали, что «колониальная история настоятельно требует обращения к себе для понимания современных феноменов» (017, с. 257). Одновременно присутствует осознание, что интеграция колониальной истории затрагивает
традиционную французскую модель социальной интеграции, и трудности исторической интеграции есть свидетельство ослабления республиканской модели.
Анук Коен (Университет Париж-10, г. Нантер) рассматривает (018) задачи и проблемы создания Национального центра истории иммиграции (Cité nationale de l'histoire de l'immigration). Мероприятие знаменует переворот в музейной политике страны, сосредоточенной до сих пор на прославлении героического прошлого Франции и представлении ее культурного наследия в рамках знаменитого «шестиугольника» (т.е. в европейских границах, сложившихся к XVII-XVIII вв.). Теперь предстоит вписать в «пантеон национальной истории» «бедного родственника», каким является история французских колоний, а затем и историю иммиграции. Требуется «объединить память французов вокруг общей истории и республиканских идеалов» (018, с. 401).
В этом и заключается главная трудность. Национальная история Франции по определению была пронизана принципом единства, и республиканские идеалы требовали неукоснительного соблюдения этого принципа1. Между тем память современных французов - тех, кто из поколения в поколение жил в метрополии, и тех, кто приехал из колоний, - это «разделенная память», это воспоминания, которые их разделяют и противопоставляют друг другу. Более того, колониальная история - это «кровоточащая рана», и это «прошлое, которое не проходит»2, поскольку «история иммиграции во Франции безоговорочно связана с историей колонизации» (018, с. 402).
Безусловно необходимо соблюдение исторической правды причем не просто во имя знания самого по себе, но как признание негативных сторон национального прошлого. Истина, по словам разработчика проекта, должна не только явиться «утешением», но и «служить компенсацией (répare) за унижения»3. Проект создания нового музея подразумевает признание прошлого во всей его цело-
1 «Единая и неделимая» - один из лозунгов Французской республики, провозглашенных при ее установлении в 1792 г. - Прим. реф.
Цитируются слова историка ФРГ Эрнста Нольте из статьи в газете «Франкфуртер альгемейне» (1986) по поводу нацистского прошлого Германии (018, с. 407).
3 Toubon J. Mission de préfiguration du centre de resources et de mémoire de l'immigration. - P., 2004. - P. 189 (018, c. 407).
стности, «включая самые мрачные его аспекты». Другая задача -переосмысление национальной истории на всю ее глубину под углом зрения современных проблем. Начало истории иммиграции не датируется революцией ХУШ в., она не начинается с колониализма. «Франция со своего рождения включала различные нации» (018, с. 403).
«Напряженность в отношениях между историей и памятью остается в сердце проекта» (018, с. 405). Критерии экспозиции должны отвечать научно-историческому подходу, притом что национальная история становится плюралистической, так как будет включать различающуюся память ее участников, в том числе тех, для кого эта память образует мост между «приемной страной» и «страной происхождения». Соответственно экспозиция должна включать материалы их пребывания и деятельности не только в метрополии (службу во французской армии, строительство дорог и т.д.), но и на исторической родине.
В проекте музея воплощается «исторический консенсус», направленный на конструирование общего прошлого, что, в свою очередь, должно стать «эффективным инструментом идентичности» в современном французском обществе. Духом этого консенсуса должна быть проникнута работа по селекции воспоминаний. Задача отбора ложится на профессионалов («entrepreneurs de mémoire»). Память включает забвение. В данном случае «коллективная память есть одновременно разделенное забвение» (018, с. 406).
А.В. Гордон
