CC BY
43
ПО СТРАНИЦАМ ИСТОРИЧЕСКИХ ЖУРНАЛОВ
2007.02.029-038. ОТ АБСОЛЮТИЗМА К РОЯЛИЗМУ: ЭВОЛЮЦИЯ МОНАРХИИ В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ НА СТРАНИЦАХ БРИТАНСКОГО «ИСТОРИЧЕСКОГО ЖУРНАЛА». Historical journal. - Cambridge, 2006. - Vol. 49, March.
1. ЗМОРА Х. Княжество и аристократическая семья: Конфликт и сотрудничество в маркграфствах Ансбах и Кульмбах в начале ХVI в.
ZMORA H. The princely state and the noble family; conflict and cooperation in the margraviates Ansbach-Kulmbach in the early sixteenth century. - P. 1-22.
2. МАКЛАРЕН Э. Новый взгляд на республиканство: «Vindicio contra tyranos» в контексте своего времени.
MCLAREN A. Rethinking republicanism: Vindiciae, contra tyrannos in context. - Р. 23-52.
3. КВЕСТИР М. Арминианство, католичество и пуританство в Англии 1630-х годов.
QUESTIER M. Arminianism, catholicism, and puritanism in England during the 1630s. - Р. 53-78.
4. ХОППИТ Дж. Контекст и рамки британской литературы по экономике: 1660-1760 гг.
HOPPIT J. The contexts and contours of British economic literature, 1660-1760. - Р. 79-110.
5. ЧЭМПИОН Дж.А.Л. Просвещенная эрудиция и способы чтения в круге читателей Джона Толанда.
CHAMPION J. A. L. Enlightened erudition and the politics of reading in John Toland's circle. - Р. 111-142.
6. СЧУИ Ф. Прусский «трансокеанский порыв»: Создание в 1750 г. Прусской Компании Азиатской Торговли.
SCHUI F. Prussia's «trans-oceanic moment»; the creation of the Prussian Asiatic Trade Company in 1750. - Р. 143-160.
7. КОРНЕЛЛ Ф. Национальные чувства в Британии конца XVIII в. и влияние на них древней поэзии.
CORNELL PH. British identities and the politics of ancient poetry in later eighteenth-century England. - Р. 161-192.
8. ГРЕЙ П. Голод и земельный вопрос в Ирландии и Индии в 18451880 г.: Джеймс Кэрд и политическая экономия голода.
GRAY P. Famine and land in Ireland and India, 1845-1880; James Caird and the political economy of hunger. - Р. 193-216
9. РОБЕРТС М. «Торизм особняков» и народный консерватизм в Лидсе: 1885-1902 гг.
RОBERTS M. Villa toryism' and popular conservatism in Leeds, 18851902. - Р. 217-246.
10. ИНГЛИШ Дж. День империи в Британии: 1904-1958 гг. ENGLISH J. Empire day in Britain, 1904-1958. - Р. 247-253.
Ключевые слова: Западная Европа, XVI-XX вв., монархия, процесс эволюции.
Проблемные статьи авторитетного британского журнала освещают различные вопросы, связанные с процессом эволюции монархии в Западной Европе в XVI-XX в. Авторы раскрывают отдельные стороны политической, экономической, религиозной и культурной жизни западноевропейских государств, до сих пор еще недостаточно отраженных в современной историографии.
Причины и механизм ослабления единоличной власти князей (маркграфов), постепенный переход в начале XVI в. все возрастающей доли государственной власти в руки как отдельных дворянских семейств, так и их коалиций показываются в статье Хил-лая Зморы (1) на примере прусских маркграфств Ансбах и Кульмбах.
Отмечая, что исследования последних 30 лет в корне изменили воззрения историков на роль нетитулованного дворянства в политике и экономике германских княжеств конца XV - начала XVI в., автор указывает, что оно более не рассматривается как «пережиток прошлого, устаревшая социальная группа, не вписывающаяся в наступающую эпоху» (1, с. 1). Напротив, пишет автор, «местное дворянство нередко выказывало экономическую напористость, социальную мобильность и политическое влияние, превращавшие его в ключевой фактор развития германских земель» (1, с. 2).
Причины этого, считает автор, кроются в растущем сближении нетитулованных дворян с придворной свитой князей, а также в постоянно возрастающем количестве залогов, прежде всего, в виде назначения на должность губернаторов, получаемых ими в обеспе-
чение займов князю. Так, например, «головорез-кондотьер Франц фон Шикинген» мог реально претендовать на титул князя в силу того, что его дед и отец проявили недюжинную активность в накапливании получаемых в залог губернаторств. «В добавлении к 13 замкам, полностью или частично являвшимся аллодальным держанием, и 16 замкам, являвшимся феодальной собственностью, они правили 47 замками на правах залога. Не имея ни одного города в аллодальном владении, они правили 21 городом, отданным им в качестве залога» (1, с. 2)
Указывая, что губернаторства являлись основными территориальными единицами возникающего княжеского государства, автор подчеркивает их значение для сборов пошлин и даней. «Таким образом, - отмечается в статье, - каждая губернаторская должность имела вполне определенную, легко вычисляемую цену» (1, с. 3). С другой стороны, каждый политический шаг князя, требовавший существенных затрат, предполагал либо увеличение налогов, либо новые займы, основным источником которых являлось, как об этом свидетельствуют документы, именно нетитулованное дворянство. Постоянный рост государственного долга сопровождался, таким образом, столь же постоянным ростом количества «залоговых губерна-торств», что увеличивало зависимость князей от дворянства (1, с. 5).
О мере этой зависимости можно судить хотя бы по приводимому в статье примеру, когда задолженность князя только двоим кредиторам из нетитулованного дворянства в сумме превысила годовой доход княжеской казны от сбора налогов в маркграфствах Ансбах и Кульмбах (1, с. 8). Автор обращает внимание на высокие темпы роста государственного долга в прусских княжествах и одновременно на сужение круга дворян-кредиторов, которые в качестве залога стали получать не только губернаторские, но и высокие придворные должности (1, с. 12-16). Оборотной стороной этого процесса образования «залоговой аристократии», указывается в статье, была растущая зависимость кредиторов от личности князя и от его нередко весьма рискованной политики. В качестве контрмеры ведущие заимодавцы стремились укреплять и создавать новые родственные связи, образуя своеобразные «семейные союзы» с целью «минимизировать риски, связанные с опасной близостью к княжеской власти, и одновременно сохранить преимущества, которые она предоставляла» (1, с. 16).
Отмечая, что аналогичные процессы были характерны отнюдь не только для Пруссии, автор подчеркивает: «Усиление реальной власти подобных группировок в центральных институтах крупнейших европейских монархий превращало в насмешку претензии их правителей на абсолютную власть» (1, с. 18). Вместе с тем в большинстве западноевропейских монархий потребности, связанные с войнами и государственным строительством, приводили к усилению взаимозависимости и взаимопроникновения монархии и дворянства, способствуя централизации государственной власти. Напротив, в Ансбахе - Кульмбахе, замечает автор, такое взаимопроникновение порождало децентрализацию, поскольку политическая власть во Франконии была поделена между тремя основными князьями и другими властными структурами, такими как графы и свободные имперские города. Любая попытка князя подчинить себе дворянина оборачивалась его переходом в соперничающую властную структуру (1, с. 19).
Еще одним фактором, предопределившим типично «германский» путь государственного строительства в прусских княжествах, указывается в статье, явилось влияние на него Священной Римской империи, поддерживавшей стремление германских дворян отстаивать свою независимость от князей (1, с. 20). Автор подробно описывает процесс создания в 1528 г. союза имперских рыцарей шести франконских земель, позволивший впоследствии императору Карлу V заявить о свободе рыцарей от княжеской власти (1, с. 21). В конечном итоге, пишет автор в заключение статьи, «именно элита, порожденная в ходе строительства княжеской государственности, создала организацию, позволившую дворянству выйти из-под власти государств, создаваемых князьями» (там же).
Цель статьи Энн Макларен - поколебать утвердившееся в современной историографии, но анахронистичное, по мнению автора, убеждение, будто ранний республиканизм XVI в. можно исследовать путем выделения в нем «политических» и «религиозных» моментов. В качестве предмета своего анализа автор избрала написанный в XVI в. и многократно переиздававшийся трактат Филиппа де Плесси Морнэ «Vindiciae, contra tyrannos» («Отмщение тиранам»).
Вопреки мнению целого ряда современных историков о том, что под давлением католической церкви протестантская литература
старалась уйти в произведениях «политического» характера от религиозных мотивов, обратившись к древнеримской правовой традиции, автор на примере «Vindiciae» показывает, что если читать этот трактат в контексте времени, когда он был создан, «его радикализм заключается не в ссылках на римское право, но в глубоком убеждении его автора, что все люди вместе и каждый человек в отдельности несут равную ответственность за исполнение Божьего Завета» (2, с. 23).
Отмечая, что это равенство предполагало право каждого гражданина мстить неправедным правителям и таким образом оправдывало цареубийство, Э. Макларен видит именно в этом причину того, что в 1622 г. книга Морнэ была сожжена в Кембриджском, а в 1683 г. и в Оксфордском университете наряду с политическими произведениями Джона Бучанана, Джона Мильтона и ряда других авторов, высказывавших антимонархические и республиканские идеи (2, с. 24-25).
Подчеркивая неотделимость политического от религиозного во времена, когда создавался «Vindiciae», автор указывает, что современники в Англии и Франции воспринимали «теоретиков сопротивления тиранам», включая Морнэ, в качестве борцов за очищение мира, «которые превращали сынов Божьих в воинов Христовых, вооруженных духовным, а при необходимости и материальным оружием» (2, с. 27).
В статье обращается внимание на важность правильного понимания перевода на местные языки латинского текста трактата. Автор проводит собственный анализ, «глядя одним глазом в текст, а другим - в английский перевод Библии (точнее, Женевского ее варианта)» (2, с. 31-34). По его мнению, «убеждение Морнэ в том, что все люди должны освободиться от тирании для того, чтобы обрести истинного Бога и следовать его заветам, заставляет его в заключительных частях трактата включить в число активных поборников свободы даже людей, не принадлежащих к Церкви Христовой» (2, с. 35).
Многие исследователи считают, что Завет Божий предполагает иерархию людей «сверху вниз», указывает автор, однако прочтение трактата Морнэ в контексте его времени не оставляет сомнений в том, что он понимал под Заветом иерархию людей «снизу вверх» (2, с. 37). Из трактата со всей ясностью следует, отмечается
в статье, что Завет, по Морнэ, «предполагал в принципе эгалитарную (хотя и патриархальную) республику и модель политического участия граждан «снизу вверх» (2, с. 41).
Подробно разбираются в статье идеи Морнэ относительно вождей, способных возглавить движение за освобождение от тирании. Указывая, что люди, вдохновленные Богом на это, «в наши дни встречаются не часто», Морнэ, таким образом, допускает их существование, в отличие от трактовки его книги в современной литературе и от утверждения короля Якова I16, считавшего, что «времена чудес прошли» (2, с. 45-47).
В заключение статьи Э. Макларен подчеркивает, что религиозный момент являлся, безусловно, центральным в культуре начала Нового времени, включая политику. «Несомненно, что обсуждение политики в это время основывалось на литературе классической античности, - пишет она, - но в эпоху Реформации мыслители всех направлений, подобно Морнэ, представляли свои идеи как требования христианских заповедей, но отнюдь не в качестве светской альтернативы им» (2, с. 52). Эта традиция, указывается в статье, была в том или ином виде продолжена и в эпоху Просвещения (там же).
Статья Майкла Квестира (3) посвящена анализу малоизученного в современной историографии вопроса о положении английских католиков в 1630-х годах. Автор заостряет внимание на их предполагаемом сближении с английскими арминианами17, призванном защитить католическую общину Англии от доминирующей Англиканской церкви.
Отмечая, что в 30-х годах XVII в. в определенных кругах английского общества было широко распространено мнение о сближении местных арминиан с Римско-католической церковью, автор указывает на то, что поводом к этому послужило назначение на должность епископа Кентерберийского «суетливого маленького прелата Уильяма Лауда, предложившего существенные новации в литургию и новые определения для ортодоксальной доктрины англиканства, включавшие веротерпимость по отноше-
16 Яков I - английский король (1566-1625), правил Англией с 1603 г., Шотландией под именем Якова VI - с 1567 г.
17 Арминиане - последователи голландского протестантского теолога Ар-миния, выступившего на рубеже Х'УГ-Х'УП вв. против ряда основополагающих догматов кальвинизма. - Прим. реф.
нию к католичеству, что было расценено некоторыми как вползание папства» (3, с. 53).
По мнению автора, лауданцы не были папистами. Их можно было считать таковыми только потому, что они не принадлежали к пуританам (3, с. 55). Вместе с тем, пишет автор, более внимательное рассмотрение существовавших связей и контактов между ар-минианами, лауданцами и католиками заслуживает внимания исследователей, поскольку позволяет заполнить существенный пробел в истории Британии времен правления Карла I18 (3, с. 5657).
Как указывается в статье, существует мало свидетельств того, что приверженность арминианству вела непосредственно к обращению в католичество. «Лауданцы оправдывали свою склонность к умеренности по отношению к Риму не ссылками на некий примиренческий идеал, но тем, что это будет способствовать сближению католических подданных Карла I с англиканской церковью» (3, с. 59).
Наиболее заметной чертой сходства английских арминиан-лауданцев и католиков, отмечается в статье, была ненависть тех и других к пуританам. Однако если лауданцы считали пуританство «уклоном» Реформации, «католики нередко указывали на пуритан как на диких гонителей католичества, которые исключительно из злобных побуждений преследовали и подвергали мучениям приверженцев истиной веры» (3, с. 61).
Автор уделяет значительное внимание попыткам части английских католиков реформировать свою конфессию в ответ на «реформы» Англиканской церкви, проводимые Лаудом (3, с. 69). Эти «иерархисты», пишет он, проводили аналогию между угрозой пуритан королевскому режиму и действиями иезуитов и других течений Римско-католической церкви, подрывавшими сплоченность английской католической общины (3, с. 72). При этом они преследовали двойную цель: с одной стороны, они стремились убедить короля в способности католиков оказать ему реальную помощь и поддержку, а с другой - показать английским католикам, что они могут обеспечить им покровительство короны и терпимость к католицизму (3, с. 75).
18 Карл I - английский король (1600-1649), правил с 1625 г.
В заключение статьи автор ссылается на результаты недавних исследований, свидетельствующие о важности связей между католиками и армининанами-лауданцами для королевского режима. В частности, выяснилось, что современная историография существенно недооценила роль участия католиков в гражданской войне: «Значительная часть полевых командиров армии Карла I, -отмечается в статье, - оказались выходцами из католических семей» (3, с. 78).
В статье Джулиана Хоппита (4), носящей, по определению автора, библиографический характер, анализируются каталоги библиотек и частных собраний с целью выяснить основную тематику публикаций по вопросам экономики на протяжении столетия, предшествовавшего появлению эпохального труда А. Смита.
Отмечая, что на протяжении ста лет после реставрации Карла II в Британии наблюдался поразительный наплыв научной литературы по вопросам экономики, автор указывает, что с легкой руки автора «О богатстве народов» эту литературу стали называть «меркантилистской». Автор считает это определение неточным и анахроничным, заставившим тем не менее современных исследователей упорно искать предшественников А. Смита среди авторов периода, когда не существовало ни термина «экономика», ни аналогичной научной дисциплины (4, с. 79-80).
До конца XVIII в., отмечается в статье, «под «ойкономи-
„19 «
кой» понималось «ведение домашнего хозяйства», а «ойкономи-сты» проповедовали бережливость» (4, с. 81). Постепенно этот термин стал все чаще применяться к хозяйству государства и был заменен термином «политическая арифметика», обозначавшим весь комплекс вопросов, связанных с ведением народного хозяйства (там же). Наиболее активным пропагандистом этого термина, в частности, был известный экономист У. Петти20 (4, с. 82).
Вместе с тем, несмотря на актуальность экономической тематики, указывает автор, проблемы экономики не выделялись в самостоятельную дисциплину и не входили в учебные программы ни Оксфорда, ни Кембриджа. В каталогах библиотек и в известных
19 От греческого «ойкос» - «дом». Соответственно, в России этот термин долго переводили как «домострой». - Прим. реф.
20 У. Петти (1623-1687), создателя трудовой теории стоимости, принято считать родоначальником современной экономической науки. - Прим. реф.
библиографических справочниках того времени вопросы экономики помещались в рубриках «Хронология», «История», «Древности», «Путешествия», а также «Разное» (там же).
В основу своего библиографического анализа автор положил каталог Джозефа Масси, известного автора «Социальной таблицы» -отразившей социальный состав британского общества в начале промышленной революции. С 1748 г. Масси начал активно собирать издания, относящиеся к «коммерческим знаниям», т.е., говоря современным языком, экономическую литературу (4, с. 84). Дж. Хоппит обращает внимание на то, что «около 80% книг, собранных Масси, содержали менее 100 страниц текста, но лишь немногие (около 5%) были объемом менее 10 стр. Таким образом, это было собрание в основном брошюр и малообъемных изданий» (4, с. 85).
Место, которое занимали в собрании Масси брошюры, свидетельствует, как считает автор, о приоритете частных вопросов практической экономики (4, с. 87). Судя по названиям, около 40% изданий были посвящены заморской торговле и примерно 18% освещали вопросы государственных финансов (4, с. 90). Обращает на себя внимание, пишет автор, что только 10 из 2418 изданий, включенных в каталог, были на французском языке. «Это тем более странно в период, когда прогресс Франции в экономике рассматривался как вызов и пример для Англии» (4, с. 96). В статье подчеркивается, что многие из наиболее заметных экономических произведений того периода распространялись в рукописной форме. Так, книги и статьи Грегори Кинга, признаваемого сегодня центральной фигурой в деле развития «политической арифметики», несмотря на свое широкое распространение, не были напечатаны при жизни автора. Некоторые из важнейших произведений Петти, - отмечается в статье, - распространялись в рукописях и были изданы посмертно (4. с. 102).
В целом британская экономическая литература до 1760 г. не была «меркантилистской» и не являлась «политической экономией». Хотя она весьма широко освещала многие вопросы, часто издания на экономические темы, печатались под псевдонимами, носили частный, политический или полемический характер. «Она не являлась литературой, - пишет Дж. Хоппит, - которая вела к появлению А. Смита» (4, с. 107).
Дж. Чэмпион (5) исследует менталитет и способы общения интеллектуальной элиты эпохи раннего британского Просвещения. В качестве предмета исследования автор избрал обмен заметками на полях изданной в 1716 г. книги натуралиста Мартина Мартина «Западные острова Шотландии» между известным лондонским вольнодумцем Джоном Толандом (1670-1722) и его другом - виг-ским парламентарием-республиканцем Робертом Моулсуортом (1656-1725).
В то время как Моулсуорт, возможно, игравший роль покровителя ирландского Просвещения, постоянно проживал в своем уютном поместье в Ирландии, Толанд, имевший репутацию философа, ютился в снимаемой у лондонского плотника комнатке. «Прочтя где-то в период между сентябрем 1720 и октябрем 1721 г. принадлежащую ему книгу Мартина Мартина, - пишет автор, - Толанд снабдил ее подробным комментарием на полях и переслал своему другу в Ирландию. В свою очередь Моулсуорт, добавив собственные комментарии, отослал книгу обратно. Толанд, получив книгу, перечитал ее и дополнил свои заметки на полях» (5, с. 111-112).
Несмотря на то что книга Мартина Мартина получила высокую оценку современников как «лучшее произведение по естественной истории, изданное в Шотландии» (5, с. 112), эрудит и знаток библейских и рунических текстов Толанд нашел, что экскурсы Мартина в историю, быт и обычаи жителей шотландских островов свидетельствуют о его некомпетентности в этих вопросах, и он решил исправить наиболее грубые ошибки автора, попутно высказывая свое мнение по целому ряду вопросов, затронутых в книге (5, с. 116).
Заочный диалог Толанда и Моулсурта, зафиксированный на полях книги Мартина, привлек внимание читателей-интеллектуалов. Автор посвящает несколько страниц своей статьи описанию истории чтения этих заметок на полях на протяжении двух столетий. «Будучи близки к научным заметкам, аннотации на полях книги свидетельствовали об активном процессе чтения, -отмечается в статье, - о поисках читателем ответа на занимающие его вопросы» (5, с. 120). Указывая на то, что Толанд и Моулсуорт были своеобразным эпицентром кружка интеллектуалов, которые постоянно обменивались книгами, рукописями, письмами, автор видит в их комментариях ошибок Мартина стремление «разобла-
чить гражданские и церковные заблуждения и показать, к чему ведет распространенное в обществе невежество» (5, с. 121).
Для Толанда и Моулсуорта, подчеркивается в статье, наивная доверчивость, проявленная Мартином при описании обычаев жителей Западной Шотландии, была неприемлема, поскольку она означала, что его книга проповедует невежество и предрассудки. «Правильно проведенное изучение народных верований и культуры, считали они, напротив, служит средством разоблачения ложных институтов и испорченности» (5, с. 128). Ссылаясь на своего современника Бейля21, а также на Плутарха, пишет автор, «Толанд утверждал, что предрассудки, возможно, опаснее для гражданской свободы, чем атеизм» (5, с. 129).
Сохранились следы и их совместной работы. Так, Моулсу-орт, по утверждению автора, надеялся склонить Толанда к сотрудничеству в написании «Истории недавних войн», а Толанд, видимо, читал утерянный ныне труд Моулсуорта, который, по его словам, сильно напоминал «Бе ЯериЬПса» Цицерона (5, с. 131). Отмечая, что Толанд распространял в рукописном виде свои трактаты в защиту свободы и терпимости, автор указывает, что его эрудиция позволяла ему высказываться по самой различной тематике: от природы воспитания в римской античности до друидов и от апокрифов Библии до природы откровения и отдельных эпизодов в Писании. Он также распространял экземпляры сугубо нерелигиозных книг, например переводы Джордано Бруно. «Этот процесс распространения рукописных изданий, - пишет автор, - не только позволял представлять вниманию могущественной политической элиты идеи радикального и республиканского характера, но указывает на характер общества, которое его окружало» (5, с. 132).
По утверждению автора, Моулсуорт был в центре сообщества, занятого распространением рукописных изданий. «Многие из тех, с кем он поддерживал политические и деловые контакты, -пишет Дж. Чэмпион, - являлись получателями и отправителями подпольной литературы, автором которой обычно был Толанд» (5, с. 134). Аннотированное Толандом и Моулсуортом издание книги Мартина, появившееся внутри тесно связанной между собой
21 Пьер Бейль (1647-1706) - французский публицист и философ, представитель раннего Просвещения. - Прим. реф.
группы политических единомышленников, указывается в статье, было намеренно нацелено на выход в более широкий круг интеллектуальных читателей, а именно членов Королевского общества и незадолго до этого возрожденного Общества антикваров» (5, с. 137)
Статья Флориана Счуи (6) посвящена анализу исторического контекста возникновения в 1750 г. Прусской азиатской торговой компании и последствий этого события для дальнейшего экономического развития Пруссии.
Отмечая, что весть об утверждении 4 августа 1750 г. Фридрихом Великим Хартии Азиатской торговой компании со штаб-квартирой в восточно-фризском порту Эмден быстро облетела столицы государств, расположенных по берегам Северного моря, автор указывает на то, что эта новость вызвала у правительств этих государств сильное беспокойство. «В секретных докладах правительству Голландии, - отмечается в статье, - сообщалось о существовании весьма обширных планов расширения прусской торговли. Британские дипломаты посылали в Лондон тревожные сообщения о том же, в ответ на что получили директиву продолжать втайне собирать дальнейшую информацию. Гамбургские купцы узнали о появлении нового конкурента из газет, а военного министра Франции проинформировал о том же блестящий корреспондент в Берлине - Вольтер, прибывший в столицу Пруссии за несколько недель до учреждения компании» (6, с. 144).
Сегодня, когда мы знаем, что попытка Фридриха наладить заморскую торговлю Пруссии не удалась, пишет автор, это может показаться незначительным событием, однако современники увидели в создании компании в Эмдене серьезный признак готовящейся коренной переориентации прусской экономики, тем более что приверженность короля меркантилизму была гораздо более гибкой и вовсе не являлась такой закоснелой, как принято считать (6, с. 145-146). Решение учредить компанию для занятия заморской торговлей, отмечается в статье, явилось результатом длительного обсуждения, в котором принимали участие иностранные купцы, торговцы из Эмдена и Берлина, местная администрация Восточной Фризии, берлинские министры и, прежде всего, сам Фридрих II. «В центре дискуссии стояли принципы политической экономии и их практическое применение. Предстояло определить, насколько целесообразно для такой преимущественно аграрной страны, как
Пруссия, пытаться развернуть заморскую торговлю. Не лучше ли было бы переключиться на развитие промышленности? Способна ли вообще страна, не имеющая сильного военно-морского флота, осуществлять такую торговлю?» (6, с. 146)
Как указывается в статье, учреждение Прусской азиатской торговой компании состоялось в период перехода от «старой» системы военных союзов и коалиций Европы к новой стратегической и политической парадигме, окончательно сложившейся к 1756 г., накануне Семилетней войны. Само ее создание стало возможным а результате захвата Фридрихом в 1744 г. Восточной Фризии, включая порт Эмден. Ставший прусским порт был застрахован от нападения французов, и корабли из Эмдена плавали под нейтральным флагом, что и стало главным фактором привлекательности Эмдена для европейских судовладельцев и купцов (6, с. 148).
Из многих проектов, направленных в его адрес, прусское правительство выбрало план, предложенный шевалье де Латушем, предполагавший создание «Компании Индии». «Француз - по характеристике посла Британии в Париже Альбермарля - весьма благоразумный человек, чья голова была постоянно полна различными схемами, не предлагал завоевать Бенгалию или предоставить в распоряжение Пруссии бесчисленные богатства. Однако, приняв его предложение, Фридрих сделал бы выбор в пользу чрезвычайно широкого и выгодного проекта. Компания построила бы собственные корабли из прусского леса. Французские специалисты брались обучить местных ремесленников мастерству кораблестроения и мореходного искусства. Построенные таким образом корабли доставляли бы прусский лен, смолу, пеньку и лес в Испанию, чтобы обменять их на испанское серебро. После этого корабли могли продолжить путь в Кантон и вернуться с грузом шелка, фарфора и экзотических пряностей» (6, с. 150).
Вместе с тем, замечает автор, хотя проект Латуша и заставил поволноваться соседние с Пруссией государства, он окончился ничем, поскольку французу не удалось собрать необходимый капитал. Тогда Фридрих утвердил хартию другой компании, меньшего размаха. Официальное название компании было «Прусская азиатская компания по торговле Эмдена с Кантоном в Китае». Автором проекта являлся купец Генрих Томас Стюарт из голландского города Кро-нингена. «Стюарт был не единственным иностранным инвестором, -
указывается в статье. - Наряду с рядом прусских акционеров, основными держателями акций были иностранцы» (6, с. 152).
Эмденская компания, таким образом, не только становилась опасным торговым конкурентом Голландии, но и соперничала с ней в привлечении капитала и специалистов. Закон, принятый в Голландии в декабре 1750 г. - сразу же после создания компании, -запрещал голландским подданным предоставлять в распоряжение зарубежных компаний какие-либо материалы или услуги. Нарушители закона наказывались смертью. Правительство Британии также приняло контрмеры. В британском парламенте, отмечается в статье, обсуждался законопроект, запрещавший предоставлять активы любой компании, учрежденной после 1714 г. (6, с. 153).
В 1752 г., замечает автор, один из первых кораблей, построенных эмденской компанией, был досмотрен в море английским военным судном, после чего обнаруженные на борту английские моряки были принуждены покинуть корабль в силу запрета английским подданным продавать свои услуги иностранным компаниям. «Не обладая точными данными о характере и масштабах планируемых эмденской компанией операций, Англия и Голландия решили нанести по ней как можно более сильный удар» (6, с. 154). К опасениям иностранных участников компании за свои грузы, пишет автор, добавилось серьезная обеспокоенность прусского правительства, опасавшегося, что иноземные корабли могут занести в страну опасные инфекции с берегов Африки и других тропических стран, охваченных эпидемиями (6, с. 155-156).
С началом в 1756 г. Семилетней войны Эмден в 1757 г. был захвачен французами. Однако одному из директоров компании удалось в последние минуты бежать из города, вывезя с собой часть активов, а корабль компании, следовавший из Кантона, смог укрыться в Плимуте, где он был продан вместе с товаром. Этих денег едва хватило, чтобы рассчитаться с акционерами и выплатить им причитающуюся премию (6, с. 156). Публично признав неготовность Пруссии к занятию большой торговлей, Фридрих заявил, что Пруссия является державой, путь которой связан с твердой землей, в силу чего ей следует обладать сильной армией, пишет Ф. Счуи (5, с. 157).
С 1768 г. выгоды Пруссии от деятельности эмденской компании представлялись не в увеличении объема ее торговли, но в из-
менении качества и состава экспортируемых товаров. Компания стала вывозить из страны льняные и шерстяные ткани, изделия из янтаря и фаянсовую посуду. «Производству не только отдавался приоритет перед торговлей, - подчеркивает автор, - но все большая его часть нацеливалась на замену импорта. Эта политика, усилившаяся после неудачи эмденской компании, стала одной из важнейших характеристик правления Фридриха» (6, с. 159).
Возрождение во второй половине XVIII в. древней ирландско-кельтской и англосаксонской поэтических традиции (культурного примитивизма) и их влияние на формирование, с одной стороны, ирландского, шотландского и уэльского, а с другой -английского национализма рассматривается в статье Филиппа Корнела (7).
Изданный в 1765 г. Томасом Перси сборник баллад под названием «Реликты древней английской поэзии» оказал огромное влияние на культурное развитие Британии (7, с. 162). Он носил вы-раженно «английский» характер, в противовес выпущенным до него руническим, ирландским и уэльским древним поэмам, предвосхитив, таким образом, споры о соотношении этнической и национальной принадлежности британцев (7, с. 163).
Вместе с тем, подчеркивается в статье, возрождение древней поэтической традиции с особой активностью шло на кельтской периферии, способствуя образованию среды для формирования в конце XVIII в. движений, направленных против англоцентризма сложившейся политической системы (7, с. 164). В этой связи автор подчеркивает значение вышедшего в начале 60-х годов XVIII в. издания поэм, приписываемых барду горной Шотландии III в. н.э. Оссиану, «псевдогомеровский перевод которых с гэльского языка был выполнен малоизвестным автором Джеймсом Макферсоном» (там же).
Отнесясь поначалу скептически к поэмам Оссиана, отмечает Ф. Корнел, Перси в конце концов был вынужден признать, что кельтский и германский народы различны по своему происхождению, что, в свою очередь, заставило его к решительно пересмотреть хронологии английской поэтической традиции, связав ее с «готскими», или германскими, источниками (7, с. 165).
Своеобразное «готское возрождение» в литературе и искусстве Англии конца XVIII в., указывается в статье, совпало с ростом
убежденности англичан в том, что «саксонцы не только основали самый совершенный государственный строй, но и заложили основы политической свободы и цивилизации, которым остальные народы, включая кельтов, могли лишь подражать» (7, с. 166). Вместе с тем восшествие на престол в 1760 г. Георга III, покровительствовавшего шотландцам, усилило позиции сторонников «кельтского возрождения», что знаменовало собой наступление «длительного политического кризиса, в ходе которого, - пишет автор, - принадлежность к Британии и история англичан стали предметом периодически повторяющихся, нередко бурных споров» (7, с. 167).
В статье подробно разбирается литературная борьба между сторонниками ирландско-кельтской и англосаксонской традиций, служившая своего рода прикрытием политического противоборства англичан с засильем коррумпированных шотландских министров - ставленников Георга III. «Разоблачение министерского деспотизма шотландцев и его кельтофильских литературных апологетов, - указывается в статье, - стало своеобразным отражением защиты древних английских свобод, уходящих корнями в до-норманнскую эпоху саксонской свободы» (7, с. 174).
Растущая привлекательность литературно-исторических аргументов, отмечается в статье, рождает новое обострение политического радикализма - популяризацию теорий «норманнского ига». Их приверженцы утверждали, что «наши саксонские предки» были
обманом лишены своих свобод тираническим французским завое-
22
вателем и его деспотичными и незаконными наследниками (7, с. 182). Таким образом, считает автор, «литературный и фольклорный компоненты местных языковых традиций часто предстают в виде отправной точки для формирования последующих националистических идеологий» (7, с. 189).
Отмечая, что по мере утверждения Англии в качестве центра империи собственно английский национализм перестает развиваться, автор не видит, однако, причин сбрасывать со счетов радикальный конституциализм и местный патриотизм второй половины XVIII в. как дополитическое выражение характерно английской ксенофобии. «Напротив, - считает он, - они продолжали укрепляться, создавая все новые аргументы в пользу широко распространенного в
22 Имеется в виду завоевание Британии норманнами в 1066 г. - Прим. реф.
английском обществе глубокого чувства почтения к древности английских политических институтов и законов» (7, с. 190).
Позднее, указывается в статье, «деполитизированный патриотизм позволил наследию древних бардов развиваться не только на кельтской периферии, но и в самой Англии. Несмотря на остатки антишотландской фобии, примитивизм бардов был включен в распространившуюся кельтофилию, которая скорее дополнила, чем подорвала некогда решительно готскую направленность политической и конституционной ориентации сознания англичан» (7, с. 192).
В статье Питера Грея (8) анализируются предложения по аграрной реформе, высказанные либеральным британским социологом и экономистом Джеймсом Кэрдом, исследовавшим причины Великого ирландского голода 1845-1850 гг. и голода в Индии в 1876-1879 гг.
Отмечая, что Ирландия и Индия являлись регионами Британской империи, наиболее подверженными опустошительному голоду в XIX в., автор указывает, что «социальные, культурные и экономические различия между ними, так же как и разные отношения их к метрополии - имперскому центру, - делают проблематичным сравнение Ирландии и Индии на основе формальной «колониальной» аналитической модели. Возможно, вследствие этого серьезные исследователи голода, отмечая схожесть условий обоих регионов, не углублялись в их анализ» (8, с. 193).
Автор показывает условия возникновения голода в Ирландии и Индии, прослеживая деятельность и сохранившиеся труды Джеймса Кэрда, участвовавшего в правительственных комиссиях, обследовавших последствия голода в Ирландии 1845-1850 гг. и в Западной Индии 1876-1879 гг., но не согласившегося со сделанными комиссиями выводами (8, с. 194)
Отмечая, что к 1865 г. общий подход Кэрда к аграрным проблемам Ирландии был уже хорошо известен, автор, в частности, указывает, что в 1865 г. он призвал парламент следовать в решении этих проблем умеренно реформистским путем. «Следовало, по его мнению, отказаться, и от переселения части населения Ирландии, и от предоставления местным фермерам полных прав на землепользование как панацеи решения ирландской аграрной проблемы. Правда, считал он, обе эти меры могли облегчить выполнение главной задачи: широких мероприятий по улучшению землеполь-
зования путем предоставления займов на сельскохозяйственное воспроизводство и привлечение в страну капитала на развитие сельского хозяйства» (8, с. 197).
Сравнивая быстрый прогресс в аграрном секторе Шотландии со столетием стагнации в ирландском сельском хозяйстве, Кэрд пришел к выводу, что успех шотландцев был обусловлен развитием сельского предпринимательства в условиях свободы продажи земли, добросовестной конкуренции, сотрудничества арендаторов и землевладельцев, а также доступности инвестиций. Назвав эти меры «шотландской моделью», Кэрд предложил использовать их как универсальное средство для реформирования сельского хозяйства на всей территории Британской империи (8, с. 198).
Предложение Кэрда, указывается в статье, столкнулось с серьезной критикой со стороны одного из главных колониальных администраторов Индии Дорджа Кэмпбела, указывавшего на неприменимость подобной универсалистской модели в условиях регионов, где, как, например, в Индии, земельные отношения отличаются исторически сложившимся своеобразием. Несмотря на то что Кэрд под давлением критических замечаний Кэмбела был вынужден смягчить свою позицию, замечает автор, справедливость этих замечаний нашла подтверждение во время голода, разразившегося в западных штатах Индии в 1876-1879 гг. (8, с. 199).
Существенный пересмотр Кэрдом своего подхода к аграрной реформе отразился в позиции, которую он занял по отношению к выводам правительственной комиссии, обследовавшей последствия этого голода, унесшего жизни более 5 млн. человек (8, с. 200). Будучи включен в комиссию на правах консультанта по техническим вопросам, Кэрд при поддержке представителя администрации штата Мадрас Салливана представил отдельный доклад, в котором подчеркивалось, что «главной задачей правительственных мероприятий по борьбе с голодом является спасение человеческих жизней» (8, с. 203). Соответственно, в противовес своей прежней позиции радикального экономического либерализма Кэрд предложил ряд мероприятий, таких, как создание зернохранилищ в отдаленных и труднодоступных районах, замена денежной ренты традиционной натуральный рентой и т. п., призванных прежде всего облегчить положение беднейшей части крестьян, неспособной перейти на рыночные отношения (8, с. 202-203).
В статье обращается внимание на критику Кэрдом британской политики в отношении «слаборазвитых» стран и его акцент на приоритет задачи сохранения человеческих жизней. «В обоих случаях, - пишет автор, - это означало критику догматического подхода к вопросам свободы торговли и опоры на собственные силы» (8, с. 207). Как отмечается в заключение статьи, эволюция экономических воззрений Кэрда на роль государства в реформировании сельского хозяйства отсталых регионов весьма показательна. «Траектория идей Кэрда, - пишет он, завершая свой анализ, - отразила эволюцию британского либерализма» (8, с. 214).
Статья Мэтью Робертса (9) посвящена до сих пор широко обсуждаемому вопросу о времени и характере обретения британской избирательной системой современной классовой основы. Предметом своего исследования автор избрал успех консервативной партии (Тори) в период после приятия 3-го законодательного Акта о выборах (1885). Вопреки устоявшемуся в историографии мнению о существенной роли, которую сыграли в этом успехе голоса обеспеченных жителей пригородов («торизм особняков»), составлявших якобы в то время гомогенную прослойку «среднего класса», автор на примере электората пригородов Лидса, одного из крупных британских городов, показывает, что жители особняков не составляли, ни однородной, ни компактной массы. «Торизм особняков», считает он, был лишь воплощением смычки консерватизма средних слоев пригородов с «народным консерватизмом» наиболее обеспеченных квалифицированных рабочих крупных промышленных центров конца Викторианской эпохи (9, с. 217).
Когда комиссия по определению границ избирательных округов в 1885 г. распределяла жителей Лидса по пяти электоратам, призванным избирать каждый по одному депутату, консерваторы твердо настаивали на том, чтобы в качестве разграничительной линии между ними выступила протекающая по городу река Эйре. «Консерваторы наделили ее неизменностью, которая якобы должна была разделять две социально различные общины: рабочий класс к югу от реки и средний класс - к северу» (9, с. 224).
Отмечая большое значение деления избирателей Лидса по конфессиональному признаку, автор указывает, что главной организацией, сплачивавшей консервативных избирателей, было Лид-ское общество за расширение англиканской церкви, созданное, по
словам автора, «с единственной целью постройки как можно большего числа храмов для растущего населения посредством добровольных пожертвований» (9, с. 229). Основную массу жертвователей составляли представители среднего класса, жившие преимущественно, но отнюдь не исключительно к северу от Эйре, что давало консерваторам значительное преимущество перед либералами (9, с. 230).
Программа и избирательная платформа лидских консерваторов раскрываются в статье на примере одного из их лидеров Уильяма Джексона, типичного представителя среднего класса конца Викторианской эпохи. Сын разорившегося бродячего кожевенника, Джексон сумел превратить более чем скромное предприятие отца в Лидсе в одну из крупнейших кожевенных фабрик Великобритании. Отмечая, что подобная социальная мобильность была характерна для викторианского среднего класса, автор подчеркивает, что в эпицентре предвыборных выступлений Джексона неизменно стояла борьба в защиту частной собственности, которая по его утверждению гарантировала мир, спокойствие и процветание всей нации. Называя консервативную партию оплотом коммерческого общества, Джексон в то же время утверждал, что было бы бессмыслицей отрывать интересы рабочего класса от интересов всего общества (9, с. 231-234).
Демонстрируя на примере различных социальных групп, живших в различных избирательных округах и примыкавших к подобной платформе по самым разным причинам, автор свидетельствует, что выражение «торизм особняков» в действительности содержания. «Если этот термин и сохраняет какое-либо содержание, -пишет автор, - то только в описательном, но не в аналитическом смысле. В этом смысле его следует рассматривать как особую форму народного консерваторства, которого придерживалась широкая по социальному составу коалиция избирателей, имевшая сходные ценности, интересы и опасения и принявшая форму электората пригородов» (9, с. 244). Как показывает пример Лидса, пишет автор в заключение статьи, «историкам городской политики следует уделять больше внимания различиям внутри избирательных округов городов наряду с очевидными различиями между ними» (9, с. 246).
В статье Джима Инглиша (10) прослеживается более чем полувековая эволюция идеологического и политического значения британского праздника «День Империи», учрежденного в 1904 г. Автор утверждает, что значение празднования Дня Империи серьезно недооценивается современными историками, многие из которых продолжают считать его «школьным» праздником. «В действительности, - указывается в статье, - этот праздник имел намного большее значение для различных общин Великобритании. Во многих случаях празднование, прославлявшее Британскую империю, переходило классовые границы и помогало сохранять традиционную социальную иерархию» (10, с. 247).
В статье приводится целый ряд выдержек из воспоминаний празднования Дня Империи в школах, где обучались дети рабочих, свидетельствующих о преобладании чувства имперского патриотизма в самых широких слоях британского общества эпохи Эдуарда VII23 (10, с. 248-251). «Четыре десятилетия имперской пропаганды, - замечает автор, - возможно, и не превратили рабочий класс в рьяных империалистов, но они безусловно способствовали укреплению во многих умах идеи не вызывающего сомнения британского превосходства в мире и империи как общепризнанного социального факта» (10, с. 252).
Признавая, что День Империи был воспринят обществом как общенациональный праздник, автор отмечает, что уже после Первой мировой войны понятия империи и империализма приобрели отчетливо выраженное идеологическое значение. «Многие из вдохновителей и организаторов празднования Дня Империи, - отмечается в статье, - намеренно перестали трактовать имперское чувство в качестве нейтрального выражения национальной принадлежности и начали открыто использовать этот праздник в своих узкопартийных целях (10, с. 258).
В то же время, замечает автор, во многих регионах День Империи был тесно связан с памятью о жертвах войны. «В целом ряде общин, - указывается в статье, - День Империи отмечался шествием к местным памятникам павшим. Учитывая, что многие мемориалы были расположены в центре населенных пунктов, именно
23 Эдуард VII (1841-1910) правил Великобританией с 1901 г. - Прим. реф.
эти мемориалы и превратились в место празднования Дня Империи» (10, с. 261).
Отмечая, что в период между двумя мировыми войнами Британская империя претерпела ряд существенных изменений от растущих требований автономии для «белых» доминионов и ширящегося движения за политические реформы в Индии до провозглашения независимости Ирландии, автор приводит свидетельства в пользу того, что в это время оппозиция Дню Империи «приобрела многоречивый и последовательный характер» (10, с. 267). В 1934 г. лейбористское большинство в Совете графства метрополии издало директиву, по которой название «День Империи» должно было быть заменено названием «День Содружества» (10, с. 269).
Несмотря на то что в период Второй мировой войны, отмечается в статье, Движение за празднование Дня Империи существенно увеличило свое членство и количество получаемых пожертвований, начиная с 1939 г. резко сокращается число сообщений в прессе о проводимых им мероприятиях, «а после 1946 г., - пишет автор, -День Империи вообще редко упоминается в печати» (10, с. 273).
После 1947 г., отмечается в статье, Движение за празднование Дня Империи быстро приходит в упадок, поскольку в контексте перестройки международных отношений рассматривается как пережиток. К 1957 г. правительство консерваторов оказалось вынуждено под давлением общественности признать, что День Империи утратил свое былое значение (10, с. 274).
Б.А. Лапшов
