CC BY
46
в ее способности противостоять выполнению воли правительства. Причем обычно бюрократия влияет на политику буднично, через пассивное «сопротивление изменениям». И когда дело доходит до реализации законопроектов, бюрократия приобретает решающее политическое значение. Так было в советское время, когда пробуксовывали все попытки реформ или реорганизации. В годы перестройки политика Горбачёва серьезно ограничивалась советской бюрократией (с. 229-230).
Стоящие перед сегодняшней Россией проблемы включают в себя два аспекта - «структурно-институциональный» и «культурно-психологический». И если с совершенствованием институтов можно как-то справиться при помощи уже известных рецептов, то изменение менталитета как управленцев, так и всего общества - вопрос чрезвычайно сложный. В целом, заключает К. Рьявек, современной России требуется не реформа, а трансформация, которая должна занять не один десяток лет (с. 250).
О.В.Большакова
2006.01.014. ФОН ХАГЕН М. ИМПЕРИИ, ОКРАИНЫ И ДИАСПОРЫ: ЕВРАЗИЯ КАК АНТИПАРАДИГМА ДЛЯ ПОСТ-СОВЕТСКОЙ ЭПОХИ.
HAGEN M. VON. EMPIRES, BORDERLANDS, AND DIASPORAS: Eurasia as anti-paradigm for the Post-Soviet era // American hist. rev. - Wash., 2004. -Vol. 109, N 2. - P.445-468.
Ключевые слова: Россия, постсоветский период, Евразия как парадигма для изучения истории России и стран бывшего Советского Союза в эту эпоху.
В статье американского историка Марка фон Хагена рассматривается формирование в США новых подходов к изучению истории России и стран бывшего Советского Союза, группирующихся вокруг понятия «Евразия», которым обозначили постсоветское пространство.
Распад СССР и окончание «холодной войны», наряду с определенными изменениями в самой исторической науке, явились причиной своего рода «кризиса идентичности» у историков, занимающихся этим регионом, пишет автор. В частности, в новой геополитической ситуации потребовалось название для пространства, занимаемого бывшими 15 советскими республиками. Возникший и утвердившийся сегодня термин «Евразия»
является не только географическим. Он отражает процесс децентрализации исторических исследований, которые раньше фокусировались главным образом на Москве и Санкт-Петербурге, и одновременно демонстрирует стремление историков-русистов преодолеть изоляцию своей дисциплины, которая ранее находилась на «интеллектуальной периферии» американской исторической науки (с. 446). Кроме того, в применении к историческим исследованиям региона термин «Евразия» подразумевает применение новых подходов. Во-первых, признается решающая роль империй в истории Евразии, в том числе Российской империи и Советского Союза. Во-вторых, присущие эпохе «холодной войны» представления об изолированности стран, разделенных «железным занавесом», сменились осознанием проницаемости границ между империями - отсюда повышенное внимание историков к «окраинам» и возрождение региональной истории. В-третьих, в свете сегодняшних воззрений, придающих особое значение разнообразию и мобильности в историческом процессе, особый интерес вызывают различные диаспоры и их роль в истории того или иного региона. Наконец, термин «Евразия» сигнализирует о стремлении историков освободиться от некоторых ограничений, налагавшихся прежними парадигмами, и в этом смысле «Евразия» выступает сегодня как «антипарадигма» (с. 447-448).
М.фон Хаген коротко обрисовывает две парадигмы, господствовавшие ранее в американской русистике (и не утратившие окончательно свои позиции), обозначая их как «Россия/Восток» и «Советский Союз/модернизация».
Сразу после окончания Второй мировой войны, пишет автор, господствующей тенденцией в региональных исследованиях была «ориентализация» России и всей Восточной Европы, т.е. подчеркивание «восточных» черт государства и общества в этих странах. В конце 1940-х - начале 50-х годов, в период наиболее острой конфронтации со сталинским режимом, многие западные историки писали о русских традициях деспотизма и империалистской экспансии, которые объяснялись, однако же, необходимостью выживания государства. Корни советской диктатуры искали и находили в Московском государстве, Византии и Орде (с. 449).
Враждебная атмосфера холодной войны помогла сформировать первое поколение профессиональных историков, подчеркивавших уникальность (или исключительность) России. Наиболее известным и
последовательным представителем взглядов этого поколения являтся Ричард Пайпс, с его акцентом на русском патримониализме и отсутствии частной собственности. И хотя Пайпс считает непосредственным предшественником советской диктатуры «полицейское государство», сложившееся в царствование Александра III, важнейшее значение для формирования «неевропейского» характера России, по его мнению, играли московские корни. В отличие от славянофилов XIX в., которые рассматривали отличие России от Европы в позитивном свете и порицали ее излишнюю вестернизацию, начавшуюся с реформ Петра, парадигма «Россия/Восток» считала непохожесть России чем-то «трагическим и решительно негативным».
Утвердившаяся в американской русистике несколько позже, уже в атмосфере хрущевской оттепели, теория модернизации, напротив, ставила во главу угла европейский путь развития России, прогрессивный, хотя и направлявшийся государством. Теория модернизации побуждала историков помещать историю России и СССР в контекст развивающихся стран Третьего мира. Точкой отсчета для новой парадигмы «Советский Союз/модернизация» являлись великие реформы 1860-х годов, и СССР трактовался как модернизирующееся государство, которое благодаря царской бюрократии начало превращаться из «отсталой крестьянской» страны в «индустриальную». «Изменения», в особенности социальные, оттеснили на задний план «преемственность», социальная история -интеллектуальную и институциональную. Историки начали признавать некоторые успехи сталинского режима, в особенности в том, что касалось образования, здравоохранения, социального обеспечения. Некоторые оптимисты, пишет автор, высказывали даже мнение о постепенной конвергенции Запада и СССР (с. 452-453).
И если парадигма «Россия/Восток» в чем-то перекликалась с воззрениями славянофилов, хотя и отличалась в своих оценках, то модернизационную парадигму автор уподобляет российскому «западничеству», которое считало целью исторического развития России превращение ее в истинно «европейскую державу». Отличительным признаком исторической науки этого периода было внимание к социальным аспектам, к макросистемам и глобальным процессам, и формирование национального государства считалось главной целью исторического развития любого государства (с. 453).
Сосуществование двух этих парадигм в западной науке не могло быть мирным. Их соперничество выливалось в длительные и острые
дискуссии, в первую очередь в связи с вопросами о природе и сущности революций 1917 г., о степени жестокости сталинского режима в сравнении с Третьим рейхом и т.д.
«Евразия», выступая как антипарадигма по отношению к двум своим предшественницам, отрицает «монолитный и статичный культурный детерминизм парадигмы "Россия/Восток" и в то же время пытается учитывать значение долговременных экологических, демографических, экономических и культурных структур для понимания процессов и результатов гигантских изменений, которые изучала модернизационная парадигма», - пишет М. фон Хаген (с. 454).
При рассмотрении новой «антипарадигмы» нельзя избежать обращения к ее интеллектуальному багажу - теории евразийства, возникшей в среде русских эмигрантов в межвоенный период, указывает автор. Подробно описывая становление и сущность этой теории, на содержание которой в огромной степени повлияли катастрофические события 1914-1920 гг., он выделяет те ее аспекты, которые сегодня усваиваются и используются историками. Во-первых, это крайне критическое отношение к «близорукой» европоцентристской точке зрения и однозначно негативной оценке «азиатского» влияния на историю России. Во-вторых, это рассмотрение истории России как многонациональной империи. В то же время политическое содержание евразийской мысли в том, что касается интеллектуального оправдания имперского авторитаризма, откровенно антилиберальной идеологии и в особенности неоимпериалистских устремлений сегодняшних евразийских движений в России, на Украине и в Средней Азии, отвергаются историками. В этом как раз и заключается главная причина того, почему автор назвал новый подход к изучению истории региона «антипарадигмой» (с. 455-456).
Важнейшей частью наследия евразийской мысли, пишет он, является ее стремление разрушить «идеологизированные представления о просвещенной динамичной Европе и отсталой, статичной Азии», что открывает новые горизонты для исследователей. Конечно, сегодня, когда позади остались лингвистический и культурный поворот в истории и широкое распространение получили постколониальные исследования, эти идеи не кажутся уже революционными, отмечает автор (с. 457). Весь этот багаж нашел свое применение в новой историографии, большой вклад в изучение проблем строительства империи вносит также социальная и культурная антропология. В целом, указывает автор,
евразийская антипарадигма отдает предпочтение сравнительной истории народов, идей и экономики в их взаимодействии. Сегодняшняя концепция Евразии, таким образом, не признает веры евразийцев в самодостаточность Российской империи, в ее «исключительный» путь развития. Отмечая неопределенность географических границ нового термина и хронологических рамок исследования, автор указывает, что, поскольку Евразия не идентифицируется с формированием какого-то конкретного государства, это дает новому поколению историков исключительную свободу в преодолении и пересечении установленных прежде жестких временных границ, будь то 1917, 1861 или 1989 г. Более того, те вопросы, которые ставят перед собой исследователи, не только позволяют, но и вынуждают их выходить за строгие рамки исторических периодов, разрушая таким образом строгое разделение специалистов по дореволюционной и советской истории. Такое размывание хронологических рамок представляет серьезную проблему для университетов, где все еще процветает «священное» разделение кафедр по историческим периодам, полагает автор (с. 460).
О.В.Большакова
2006.01.015-017. ВЛАСТЬ, НАУКА И ОБЩЕСТВО РОССИИ В ХХ -НАЧАЛЕ XXI В. (Сводный реферат).
1. АЛФЁРОВ Ж. И. Наука и общество. - СПб.: Наука, 2005. - 383 с.
2. КОРОБКИНА З.В. Наука, которую мы можем потерять: размышления о судьбах ученых в современной России. - М.: Логос, 2003.—304 с.
3. ГРЭМ Л. Наука в новой России.
GRAHAM L. Science in the new Russia. Issues in science and technology online, - summer 2003. - Mode of access: http://www.issues.org/ 19.4/index.html.
Ключевые слова: Ж.И.Алферов, власть, наука и общество в XX -начале XXI в.
В книге выдающегося ученого и нобелевского лауреата академика Ж.И.Алферова (1) представлены воспоминания, интервью и публичные выступления, в которых нашла отражение такая сфера его деятельности, как борьба за сохранение отечественной науки и системы образования, приведены его суждения по проблемам взаимоотношения науки и
