CC BY
177
2005.04.017. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ В ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ. РАБОТЫ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ: АНТОЛОГИЯ / Сост. П. Верт, П.С. Кабытов, А.И. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. - 696 с.
Ключевые слова: Российская империя, национализм, идентичность, зарубежная историография.
Реферируемый сборник содержит переводы ряда новейших исследований по истории Российской империи, опубликованных зарубежными историками.
В первый раздел антологии «Общие вопросы и методология» включены три статьи, носящие концептуальный характер. Марк фон Хаген анализирует в своей статье «История России как история империи: перспективы федералистского подхода» разнообразные причины, вызвавшие в последнее десятилетие рост интереса к проблематике имперской истории вообще и к Российской империи в частности. Он предлагает также ряд важных методологических постулатов, которые объединяет под названием «федералистского подхода» к истории Российской империи: речь идет по преимуществу не об идеологии федерализма или отражении федералистских норм в правовой структуре Российской империи, но о неоднородности ее политической структуры и о важной роли местных факторов наряду с имперским центром. Фон Хаген пишет о необходимости компаративистского подхода в исследованиях по имперской проблематике и подчеркивает, что наряду с необходимостью сравнивать Российскую империю с другими империями едва ли не более важно уметь сопоставлять взаимоотношения империи с разнообразными подвластными ей сообществами, выделенными по религиозному, сословному или же этнолингвистическому принципу.
Идея о том, что локальные или «подчиненные» факторы играли в жизни империи важную роль, анализируется в статье американского историка Пола Верта. Верт показывает, что и в российской (советской в особенности), и в зарубежной историографии при описании взаимоотношений имперского центра и нерусских национальных сообществ доминировала «парадигма открытого сопротивления» - авторы прослеживали прежде всего историю восстаний, бунтов, крестьянских войн и религиозных движений. Это существенно обедняло тематику исследований. Верт призывает уделять больше внимания пассивной оппозиционности местных национальных сообществ по отношению к разнообразным инициативам имперского центра, которая, несмотря на свой «мирный» характер, зачастую значительно осложняла жизнь властям. С
точки зрения Верта, акции открытого сопротивления имели место лишь в крайних случаях (например, на самой ранней стадии установления имперского господства), тогда как мирная «подрывная деятельность» являлась характерной чертой повседневной жизни имперской провинции даже в периоды кажущегося благополучия.
Третья статья раздела - «Численность бюрократии и армии в Российской империи в сравнительной перспективе». Стивен Величенко выбрал для сравнения России с другими империями нового времени столь важный и прежде малоисследованный аспект, как численность имперской армии и бюрократии. Собранные им данные представлены в виде ряда весьма информативных таблиц. Величенко сравнивает не только абсолютные цифры, но и региональную специфику, а также пропорциональное соотношение армии и чиновнического аппарата с общей численностью населения. В результате сопоставления полученных относительных величин автор приходит к выводу, что на самом деле в Российской империи было на порядок меньше чиновников на душу населения, чем в европейских государствах. Иными словами, вопреки распространенному мнению о России как о царстве бюрократии Российская империя в действительности была «недоуправляемой» (шйе^оуегпеф. Величенко высказывает ряд гипотез о роли такой «недо-управляемости» в развитии политических процессов, в том числе национальных движений. Автор отмечает, что «малый размер бюрократии в Российской империи... помогает объяснить медленные темпы модернизации страны, неспособность превратить русских в нацию и русифицировать нерусских. Малочисленный бюрократический аппарат, плохо справляющийся с повседневными задачами, едва ли создавал практический стимул для перехода от осознанной приверженности народа сельским связям на основе родства и патронажа к наднациональной идентичности» (с. 105).
Публикации следующего раздела - «Наука и империя» - представляют этнографические исследования, связанные с имперской тематикой.
Юрий Слёзкин в статье «Естествоиспытатели и нации: русские учёные XVIII в. и проблема этнического многообразия» показывает, как разрабатывались различные системы классификации народов, сколь сложен был этот процесс. После попыток определить народы по территории проживания, по вероисповеданиям, по обычаям, по уровню просвещенности ученые наконец пришли к пониманию необходимости классифицировать народы по языкам и языковым семьям. Хотя значимость языковых критериев может казаться современному человеку очевидной, исследование Слёзкина демонстрирует, что для XVIII в. это явилось методологическим прорывом.
Задачи этнографии оставались источником существенных разногласий и в XIX в., что показано в статье Натаниэля Найта «Наука, империя и народность: Этнография в Русском географическом обществе»; речь идет о первом десятилетии существования Русского географического общества, учрежденного в 1845 г. Найт указывает на наличие в Обществе двух различных представлений о задачах этнографии в России. Согласно первому, поддерживаемому преимущественно учеными немецкого происхождения во главе с Карлом фон Бэром, этнография должна была изучать разнообразные народы Российской империи, прежде всего наиболее «примитивные» из них, чтобы сохранить памятники их материальной и духовной культуры для будущих поколений. Согласно второму представлению, которое поддерживали в основном русские ученые во главе с Николаем Надеждиным, этнография должна была стать наукой прежде всего о самом русском народе, должна была помочь русским выработать национальное самосознание. Суммируя суть этих представлений, Найт заключает: «Если этнография Бэра была наукой об империи, то этнография Надеждина, бесспорно, являлась наукой о нации». В конечном счете победил именно второй подход: в течение 1850-1860-х годов этнографию в основном понимали как сбор и компиляцию материалов о фольклоре и повседневной жизни простого народа.
В статье Роберта Джераси «Этнические меньшинства, этнография и русская национальная идентичность перед лицом суда: “мултанское дело” 1892-1896 годов» показано, что в конце XIX в. к этнографической науке порой предъявлялись весьма специфические требования. Тщательно излагая ход печально знаменитого Мултанского дела 1892-1896 гг., Джераси показывает ключевую роль этнографии в судебном процессе о вотяках села Старый Мултан, обвиненных в совершении человеческого жертвоприношения. Процесс стал ареной состязания между различными восприятиями антропологии, ее научного базиса и ее социальной пользы. Перед судом оказались не только вотяки как национальное меньшинство и антропология как источник научного авторитета, но и национальная идентичность самих русских.
Третий раздел сборника - «Империя и национализм» - открывает статья Андреаса Каппелера «Образование наций и национальные движения в Российской империи». Автор рассматривает национализм и процессы формирования наций у русских, белорусов, украинцев, грузин и мусульман Поволжско-Уральского региона. Особое внимание уделено в статье роли национализма в революционное десятилетие. В статье дан весьма подробный обзор новейшей литературы по данной проблеме. Важнейшими в методологическом отношении являются два вывода автора. Во-первых, Каппелер подчеркивает,
что образование русской нации находилось в тесной взаимной связи с образованием наций и национальными движениями народов Российской империи. Во-вторых, Каппелер приходит к заключению, что разработанные на материале Западной и Центральной Европы модели для описания и анализа национальных движений лишь отчасти подходят к России, где политическая активность населения слишком долго была блокирована самодержавием. В данном случае, по мнению автора, особенно плодотворными оказываются конструктивистские культурологические подходы.
Андреас Реннер в статье «Изобретающее воспоминание: Русский этнос в российской национальной памяти» сосредоточивает свое внимание на «изобретении прошлого» как важном элементе формирования национальной идентичности. Название статье дала цитата из Мандельштама: «Вспомнить - значит тоже изобрести, вспоминающий тот же изобретатель». Реннер подчеркивает, что в националистических системах взглядов определяющим является не то, что можно научно обосновать, а то, во что верят; в этом смысле нации представляют собой сообщества, «созданные волей и верой». В эпоху Великих реформ в России произошла «этнизация национализма» - общество обрело самосознание и представление о собственной значимости в качестве «русского» и национально-этнического. В результате всего этого с быстрым развитием средств информации, в особенности ежедневных газет, с середины 1860-х годов расширился круг «вспоминающей» интеллигенции (интеллигенции, активно воспринимающей и созидающей национальную идентичность). Из элитарного дискурса «народность» как субъект переместилась в новую форму обыденной культуры. При этом национализм, по мнению Реннера, ни в коей мере не подчинялся воле режима: у русского национализма были весьма сложные и напряженные отношения с имперским патриотизмом.
Статья Ульрике фон Хиршхаузен «Сословие, регион, нация и государство: Одновременность неодновременного в локальном пространстве Центральной Восточной Европы. Пример Риги 1860-1914 гг.» посвящена проблеме взаимодействия немцев, латышей и русских в этом городе во второй половине XIX и начале XX в. Фон Хиршхаузен показывает, как конструирование идентичностей у данных групп было обусловлено не только этническими, но также, причем иногда в решающей степени, социальными и политическими факторами: немцы были по преимуществу дворянами, латыши - крестьянами и представителями низших городских слоев, а русские - имущими и образованными горожанами. «Одновременность неодновременного» в названии статьи указывает как на разные уровни культурного развития, так и на сложное
сочетание модерных и традиционных элементов в идентификации каждой из групп.
К примеру, русские долгое время были совершенно пассивными и разобщенными в социально-политическом смысле, чувствовали себя чужаками. Будучи новичками в этом регионе, русские скорее делали акцент не на национализме, но на лояльности по отношению к Империи и идее равноправия наций. С 1860-х годов наметился альянс русских и латышей в общей борьбе против «немецкого засилья»; на рубеже XIX-XX вв. его неожиданно сменил немыслимый прежде предвыборный альянс немцев и русских - во-первых, как те, так и другие опасались эксцессов нарастающего латвийского национализма, во-вторых, их объединяло участие в осуществлении «муниципального социализма» - социальной политики современного типа. Как и Каппелер, Хиршхаузен подчеркивает, что национальные идентичности отнюдь не всегда были доминирующим фактором.
Последняя из статей этого раздела — «Кто и когда были “инородцами”? Эволюция категории “чужие” в Российской империи» — написана американским исследователем Джоном Слокумом. Речь в ней идет о том, как менялось содержание распространенного термина «инородцы». Первоначально он был правовым и применялся к довольно узкому кругу лиц, но с течением времени получил в формировавшемся русском националистическом дискурсе расширительную трактовку и использовался для обозначения всех нерусских. Слокум показывает, что такая националистическая трактовка в начале XX в. постепенно вытесняла узкую правовую интерпретацию термина даже в административной сфере. Статья анализирует противоречия, возникавшие при применении термина «инородцы» к различным этническим группам, в том числе евреям, полякам, немцам, украинцам, народам Поволжья.
Завершает сборник раздел «На перекрестке конфессии и нации». Чарльз Стейнведел в статье «Создание социальных групп и определение социального статуса индивидуума: идентификация по сословию, вероисповеданию и национальности в конце имперского периода в России» анализирует действия царского режима по определению численности и состава населения в последнее столетие существования империи. Вплоть до 1917 г. главными документами, удостоверяющими личность их владельцев, оставались метрические книги, которые велись духовенством и поэтому жестко связывали человека с определенной конфессией, и паспорта, удостоверявшие сословную принадлежность и вероисповедание владельца. Но примерно с 1905 г. эти категории утратили свою прежнюю силу - и взамен стала распространяться идентификация подданных государства по этническому и национальному признакам,
выраженным в словах «народность» и «национальность». По мнению автора, царским режимом проводилась достаточно продуманная и последовательная национальная политика, не нашедшая затем адекватного освещения в трудах советских историков.
Учитывая, что переплетение национального и конфессионального принципов более всего сказывалось на евреях, составляющиходновременно вероисповедную общину на основе иудаизма и «инородческую» группу, подлежащую известным ограничениям и стеснениям, причем все более именно по этническому признаку, в своей статье «За чертой оседлости: евреи в дореволюционном Петербурге» Бенджамин Натанс рассматривает самое значительное в России еврейское сообщество за чертой оседлости - петербургское, которое в конце XIX - начале XX в. приобрело ведущую роль в деле представительства интересов российских евреев в целом. Автор анализирует появление и расселение еврейских мигрантов в российской столице, реконструирует историю как быстрой культурной ассимиляции столичных евреев, так и постоянно сохраняющейся обособленности. В статье представлено, как под влиянием взаимодействия с петербургским еврейским сообществом в сознании русских второй половины XIX в. на смену традиционному образу еврея-изгоя, зачастую живущего в крайней бедности - приходил образ так называемого «нового еврея», современного, преуспевающего в таких типично городских и весьма престижных сферах деятельности, как банковское дело, юриспруденция, журналистика и т.д.
С.В. Беспалов
