CC BY
30
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
2005.01.017-021. СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ: СОЦИАЛЬ-НО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ. (Сводный реферат).
1. 2005.01.017. DEAUX K., MARTIN D. Interpersonal networks аМ social categories: specifying levels of context in identity process// Social psychology quarterly. - Albany, 2003. - Vol. 66, N2. - P. 101-117.
2. 2005.01.018. HITLIN S. Values as the core of personal identity: drawing links between two theories of the self// Ibid. - P. 118-137.
3. 2005.01.019. HOGG M., RIDGEWAY C. Social identity: sociological and social psychological perspectives// Ibid. - P. 97-100.
4. 2005.01.020. OLDMEADOW J. at all. Self-categorization, status, and social influence// Ibid. - P. 138-152.
5. 2005.01.021. SUNSHINE J., TYLER T. Moral solidarity, identification with the community, and the importance of procedural justice: the police as prototypical representative of a group’s moral values// Ibid. - P. 153-165.
В европейской социально-психологической традиции теория социальной идентичности развивалась как концепция объяснения групповых и межгрупповых феноменов в терминах их преимущественного порождения коллективным Я, отмечают в предисловии к специальному выпуску «Social Psychology Quarterly» его редакторы М. Хогг (Университет Квинсленда, Австралия) и С. Риджуэй (Стэнфордский университет, США) (3). Цель данного тематическоо выпуска журнала состоит в том, чтобы наглядно продемонстрировать общую направленность усилий социологов и психологов, которые изучают феномен социальной идентичности, оставаясь по разные стороны дисциплинарного барьера. Как свидетельствует обзор литературы последних десятилетий, теория социальной идентичности остается влиятельным средством научного анализа весьма широкого спектра социальных явлений - как психологами, так и социологами. В частности, первые опираются на эту теорию при изучении межгрупповых отношений и внутригрупповых процессов, социаль-
ного познания, психологии организации и управления, политических реалий. Вторые, в свою очередь, используют понятие социальной идентичности, обращаясь к проблемам массового поведения и коллективного процесса, политической риторики, девиантного поведения, молодежных субкультур. По мере углубления научного поиска и расширения сфер исследовательских интересов и социологи, и психологи «все чаще убеждаются в том, что совершенствование концептуального осмысления и поиск новых подходов требуют объединения междисциплинарных усилий» (3, с. 98). Такому объединению в значительной мере препятствует внутреннее разделение социальной психологии на «психологическую» и «социологическую».
Концепция социальной идентичности как таковая возникла в русле психологически ориентированной социальной психологии. Однако уже один из первых ее признанных теоретиков, психолог Г. Тэджфел, в значительной мере опирался на понятия и категории социологической науки, доказывая опосредованное влияние социальных факторов на формирование у членов конкретной группы чувства групповой обособленности и отличительности. Такие социальные параметры группы, как статус, легитимность, степень открытости и т. п., образуют своеобразную внешнюю рамку, которая, как считал Тэджфел, преломляется в зеркале коллективных представлений членов группы о групповой (и индивидуальной) обособленности и так или иначе окрашивает процесс кристаллизации идентичности группы и входящих в нее индивидов. Идеи Тэджфела как нельзя лучше отвечали запросам социальных психологов (в том числе и тех, кто ориентировался на социологию), занимавшихся изучением социального поведения и межгрупповых отношений. Тем не менее эти идеи не привились на «социологической» ветви дисциплины. Психологи-«социологи» предпочитали собственную традицию, берущую начало в работах Ч. Кули и Г. Мида. Симбиоз символического интеракционизма и ролевой теории привел к возникновению ряда социологических концепций социальной идентичности, среди которых наиболее популярна модель Ш. Страйкера и П. Берка.
Таким образом, в социальных науках сегодня существует по крайней мере три «исследовательских поля» для изучения социальной идентичности: социологическое, тяготеющее к нему социально-
психологическое и психосоциальное, ориентированое на психологическую науку. В этих трех подходах к феномену идентичности Хогг и Риджуэй усматривают «три общих темы или фокуса исследований, которые
требуют объединения социологической и психологической перспектив»:
1) экспликация значения и функций личностной идентичности и ее связей с социальной идентичностью и прочими формами коллективного Я;
2) переосмысление социальной идентичности в качестве «многополюсного универсума интерактивных сетей», объединяющих тех членов группы, которые связаны особой корпоративной идентичностью внутри самой группы. Тем самым группы и их идентичности рассматриваются не как монолитные, абсолютно гомогенные сущности, а как феномен, черпающий свою определенность из разнообразия составляющих его различных форм и определяющий это разнообразие; 3) изучение путей и способов влияния групп на составляющих эти группы индивидов (3, с. 99).
К. Дью и Д. Мартин (Университет г. Нью-Йорка, США) предлагают «контекстуальную модель идентичности», объединяющую психологические и социологические способы ее изучения (1). Фокусом социологического анализа идентичности, по мнению авторов, служит специфика социальных структур, в рамках которых индивиды вступают в межличностные отношения и осуществляют свою идентификацию; в ряду подобных моделей самой влиятельной считается теория идентичности (ТИ) Ш. Страйкера. Психологический подход акцентирует индивидуальные когнитивные механизмы и мотивации, которые лежат в основе формирования межличностных связей; наиболее авторитетными психологическими моделями остаются теория социальной идентичности (ТСИ) Г. Тэджфела и теория Я-категоризации (ТК) Дж. Тернера. Для объединения этих теорий, имеющих, по мнению Дью и Мартин, больше сходства, чем различия, необходимо разграничить те контекстуальные уровни формирования идентичности, которые берут за основу сторонники психологического и социологического подходов. Для социологов первичным, образующим контекст элементом идентификации служат самые широкие социальные структуры, в рамках которых индивид обретает свое социальное Я; для психологов важнее непосредственные межличностные связи, участвующие в процессе формирования идентичности индивида. Задача, таким образом, состоит в том, чтобы выявить характер взаимовлияния обоих уровней социального контекста, которые в совокупности образуют «среду формирования» различных форм социальной идентификации.
Общей предпосылкой ТИ и ТСИ/ТК выступает тезис о воздействии социальной среды на характер межличностных (и межгрупповых) отношений посредством процесса идентификации. Обе модели предполагают детальный анализ параметров социального контекста, а именно -
наличия социально значимых групп, возможностей доступа в эти группы новых членов, степени их «проницаемости» и «открытости», особенностей межличностных и межгрупповых связей и контактов. Для обеих моделей чрезвычайно важны «влияние идентификации на индивидуальные чувства Я и отношения этого Я с другими, а также действия, мотивированные социально-заданными трактовками этих отношений» (1 с. 102). Однако для сторонников ТИ формирование и опыт идентичности теснейшим образом связаны с поддержанием социального порядка; поэтому объектом исследовательского интереса здесь в первую очередь являются социальные роли и опосредованные ими интеракции; речь идет о том, как социальные ожидания, которые обусловлены конкретными социальными идентичностями, поддерживают тип поведения, отвечающий существующим социальным нормам. Адепты ТСИ/ТК делают акцент на активном поиске индивидом адекватной ему социальной группы (например, с высоким статусом) и изменении мотивации и оценок в том случае, если членство в искомой группе оказывается невозможным. Иными словами, «социологическая теория имеет структурно-функциональную направленность и объясняет процесс сохранения социального status quo; психологическая теория акцентирует конфликт между социальными структурами и индивидом и стремится обосновать процесс социальных изменений» (1 с. 102). Следовательно, различия ТИ и ТСИ/ТК - это различия социальной локализации процесса формирования идентичности. Для первой (ТИ ), базирующейся на традициях социального интеракционизма, принципиальны отношения между социальными агентами, которые «дополняют» друг друга (клиент - патрон, служащий - босс, пациент - врач). Для второй (ТСИ/ТК), имеющей психологические корни, важнее всего связи, которые возникают как следствие общей групповой категоризации (пол, раса, возрастная когорта). Это различие отражает несовпадение психологической и социологической трактовок отношений между Я и обществом. Поэтому именно контекст идентификации должен послужить отправным пунктом для разработки интегративной модели идентичности, настаивают Дью и Мартин.
Существующие концепции идентичности не уделяют должного внимания теоретическому осмыслению функций социального контекста, хотя и признают его в качестве ведущего фактора процесса идентификации. Так, в модели Тэджфела (ТСИ), в которой главное место занимает анализ самодифференциации индивида как члена группы, контекст существует в виде «другой» группы, отличной от группы непосредственного
членства субъекта самоидентификации; однако реальные, конкретные характеристики этой «другой» группы не принимаются в расчет. В расширенном варианте этой модели (ТК) Я-категоризация рассматривается как ответная реакция индивида на непосредственно воспринимаемое им окружение. Согласно Тернеру, Я-идентификация - это динамический процесс, подверженный флуктуациям: различные перцептивные контексты выявляют различные аспекты индивидуального Я. Тем не менее понятие контекста идентификации здесь ограничено его перцептивным измерением, т. е. контекст определяется исключительно в терминах его восприятия индивидом, лишаясь способности воздействовать на формирование идентичности «извне».
Социологическая версия процесса идентификации (ТИ), на первый взгляд, акцентирует именно внешние параметры контекста: идентичность рассматривается как неизбежный результат интеракции в рамках тех или иных социальных структур. Следуя «духу Мида», Страйкер анализирует ход и результат Я-категоризации как «социально-укорененный в существующем контексте значений и действий» (1, с. 103). Недостатком же ТИ является «статичность нарисованной картины взаимоотношений индивида и общества»; трансформация наличных представлений о собственном Я связывается исключительно с изменением ролевых позиций, так что влияние непосредственного контекста находится вне поля зрения аналитика. Другими словами, существующие социологические версии ТИ оставляют без внимания те составляющие динамики отношений «индивид - общество», которые Дью и Мартин считают ключевыми, а именно:
а) вариативность идентичности, ее способность к трансформации под воздействием флуктуаций значений и статусов, которые приписываются групповым категориям и соответствующим им социальным ролям;
б) выявление психологической составляющей процесса «приобщения» индивидов к тем или иным категориям и общепризнанным социальным значениям.
Вместе с тем новейшие разработки как ТИ, так и ТСИ/ТК содержат ряд идей, которые могут быть полезны для их синтеза в искомой интегративной модели идентичности, замечают авторы. В частности, Страйкер и его коллеги предложили дифференцировать три уровня социальной структуры. К первому, макромасштабному, относятся традиционные социологические категории стратификации - раса, этнос, возраст, пол, социоэкономический статус. Второй, опосредующий уровень охватывает соседские и тому подобные локальные сообщества, школы, не-
большие организационно оформленные социальные единицы. К третьему, непосредственному социально-контекстуальному уровню следует отнести межличностные связи, формирующиеся в рамках ближайшего окружения индивида. Таким образом, сегодня социологи рассматривают связь между ролевой идентичностью индивида и крупномасштабной социальной категорией, с которой он себя ассоциирует, как непрямую, т. е. опосредованную сетью межличностных отношений в ближайшем контексте его жизнедеятельности. Социальные психологи, со своей стороны, вычленяют в этом процессе опосредования когнитивные и мотивационные механизмы, или Я-категоризацию. Именно эти механизмы делают понятным тот факт («не замеченный» социологами), что люди по-разному воспринимают свою принадлежность к той или иной группе. Они в разной степени следуют социально-ожидаемому поведенческому стереотипу, неодинаково оценивают «важность» своего членства в данной группе для личной повседневной жизнедеятельности и т. п. Иными словами, психологи акцентируют обратное, опосредованное воздействие субъективной идентификации на восприятие макромасштабного контекста в тех или иных его проявлениях.
Для интегративной контекстуальной модели идентичности, заключают Дью и Мартин, необходимо дополнить страйкеровскую схему многоуровневого социального контекста когнитивным компонентом идентификации. Такое объединение «структуры и действующего субъекта» может оказаться плодотворным инструментом объяснения двух противоположных социально-психологических процессов - принятия и сохранения тех или иных идентичностей (нормативный, социальный аспект) и поиска новых форм субъективной идентификации (динамический, личностный аспект). Следовательно, интегративная модель идентичности должна базироваться на принципах дифференциации и взаимодействия двух контекстуальных уровней ее формирования: а) когнитивно-
репрезентативного, складывающегося в процессе отнесения индивидом себя к той или иной социальной категории; б) межличностного, в основании которого лежат специфические отношения с другими. В результате в рамках единой теоретичекой схемы будут учтены оба варианта локализации социальной идентичности - междличностный и межгрупповой.
Как отмечалось выше, первый тип контекста, в котором формируется идентичность, составляют макромасштабные социальные категории. С точки зрения авторов, социальная идентичность - это не «бирка», которая просто прикрепляется к индивидам, принадлежащим к той или
иной категории, а «разделяемая большим сегментом общества когнитивно-репрезентативная система значений, которая обеспечивает всем относящимся к данной категории ожидаемые социальные характеристики, нормативные формы поведения и нарративную историю группового членства» (1, с. 105). При этом люди, как правило, одновременно являются носителями нескольких категориально-констекстуальных идентичностей (например, женщина - афро=американка), из которых те или иные имеют разное субъективное значение для разных индивидов. «В целом принадлежность к макросоциальной категории образует контекст процесса социальной идентификации, который не только приписывает индивиду социальные «наименования», но порождает также потенциальную сеть составляющих одну и ту же категорию людей. Кроме того, категория вызывает к жизни совокупность значений характеризующих членство в той или иной группе, начиная с личностных атрибутов и заканчивая адекватным категории видом деятельности. Наконец, категориальный контекст способствует самоопределению индивида в терминах других групп, обеспечивая таким образом, сравнительно-оценочные рамки для занимаемой им социальной позиции» (1, с. 106).
Второй ключевой контекст идентификации составляют сети межличностных отношений в повседневной жизнедеятельности. Это совокупность отношений между людьми общей категориальной принадлежности; в их недрах вызревают и разыгрываются взаимозависимые социальные роли, которые служат дополнительной структурной поддержкой категориальной идентичности. В зависимости от степени поддержки другими членства в той или иной группе (категории) порождаемая этим членством исходная социальная идентичность либо получает новый стимул для существования, либо подвергается переоценке и радикальному изменению. В свою очередь, «важнейшая характеристика системы межличностных отношений, считают авто-ры, - это степень поддержки, которую она обеспечивает коллективной категориальной идентичности: те сети межличностных связей, которые не поддерживают избранную (индивидом) или предписанную (обществом) социальную категорию, подлежат изменению в той или иной форме» (1, с. 107). Совокупность категориальных межличностных связей - это «среда обитания» социальной идентичности, «место» ее обсуждения и возможного пересмотра со стороны принадлежащих к данной категории индивидов. «В отличие от относительно стабильных параметров больших социальных структур, конкретные обменные контакты между субъектами социальных сетей допус-
кают более гибкую интерпретацию совокупности значений, которые поддерживаются данными идентичностями в локальных контекстах» (там же).
Таким образом, резюмируют свои идеи Дью и Мартин, в новой интегративной модели социальной идентичности Я получает двойственное определение - в терминах его свободной социальной активности (как субъект и режиссер процесса формирования идентичности) и в качестве продукта собственной социальной позиции в рамках определенной социальной структуры. С одной стороны, индивид является субъектом выбора той или иной социальной категории, с другой - его культура или ближайшее сообщество осуществляют внешнюю принудительную его категоризацию (особенно в тех случаях, когда налицо видимые признаки категориальной принадлежности - пол, возраст, раса). Поэтому правы те исследователи, которые считают, что идентичность в одно и то же время субъективно заявлена и коллективно предписана. Главное отличие новой модели, считают ее авторы, в том, что она позволяет анализировать связь между социально-психологическими процессами, протекающими на двух различных (хотя и взаимосвязанных) уровнях социального контекста -категориальном (макромасштабные социальные структуры) и межличностном; первый охватывает «символическое» измерение социальной реальности, второй - конкретные ее проявления в повседневной жизни. «Изучая взаимодействие этих двух форм социального учас-тия, - пишут в заключение Дью и Мартин, - мы надеемся предложить более внятную концепцию динамики отношений «индивид - общество», лишенную однобокого редукционизма». Новая концепция «позволит одновременно наблюдать проявления сдерживающих и стимулирующих параметров социального контекста, где индивиды выстраивают свои стратегические отношения с другими» (1, с. 108).
С. Хитлин (Университет Висконсин-Мэдисон, США) продолжает обсуждение темы объединения ТИ и ТСИ, предлагая в качестве связующего звена двух концепций «эмпирическое и теоретическое осмысление личностной идентичности» (2, с. 119). Личностное Я сегодня утратило ту концептуальную целостность, которая была свойственна этому понятию в пионерских работах Дьюи, Джемса и Мида, считает автор. В современных социологических и социально-психологических исследованиях содержание Я множится и распадается на отдельные процессы (самоактуализация, самооценка, самоэффективность, самоверификация и т. п.), тогда как «понятие Я как отражения достигнутого индивидом ощущения
внутренней целостности отсутствует» (2, с. 118). ТИ и ТСИ признают факт существования личностной идентичности, однако в практике анализа процессов идентификации этот уровень бытия личности не играет заметной роли. Каждая из этих теорий анализирует связь индивида с социальным миром, представляя Я как совокупность разных социальных идентичностей. В одном случае речь идет преимущественно о групповой идентификации, в другом - о ролевой.
Автор (вслед за Дж. Хьюиттом) определяет личностную идентичность как «чувство Я, возникающее по мере того, как индивид, обращаясь к определенным проектам или целям, рассматривает их как свои собственные, а не как принадлежность социального сообщества. Иначе говоря, личностная идентичность усиливает ощущение индивидуальной автономии в противовес социальной вовлеченности» (там же). Она переживается как «чувство ядра», как то, что является уникальным. Тем не менее благодаря именно личностной идентичности достигается спаянность всех ипостасей идентичности социальной; это происходит посредством такой реальности, как индивидуальные ценности. Центральный тезис Хитлина состоит в том, что ценности - это ядро личностных идентичностей и ее внутренний цементирующий элемент, который связывает воедино все разновидности социальных идентичностей, как групповых, так и ролевых, данных индивиду в его жизненном опыте. «Индивидуальные ценности - глубоко личностные, но скроенные по социальному образцу и выступающие предметом социальной коммуникации - не только первостепенны для осмысления личностной идентичности, но позволяют также выявить эмпирические связи Я с социальной структурой» (2, с. 119).
Ценности как категория всегда интересовали исследователей, которые обращались к природе Я и ее связи с обществом (Дьюи, Парсонс, Клакхон, Рокич). В 90-е годы XX в. свою модель ценностей предложил Ш. Шварц, опиравшийся на идеи Рокича. Хитлин, в свою очередь, использует ключевые положения Шварца для разработки собственной концепции ценностей как ядра личностной идентичности. Согласно Шварцу, ценности - это «желанные трансситуационные цели разной степени важности, которые служат путеводными нитями индивидуальной жизни или жизни любой другой социальной сущности» (цит. по: 2, с. 119). Содержанием ценности является «разновидность цели или мотивационный интерес, который она выражает». Ценность должна удовлетворять следующим критериям: а) являться понятием или верованием; б) иметь отношение к итоговому состоянию или форме поведения; в) выходить за грани-
цы конкретной специфической ситуации; г) управлять выбором или оценкой поведения и событий; д) быть упорядоченной с точки зрения степени своей важности. Согласно Рокичу, ценность - это устойчивая уверенность в том, что определенный тип поведения или итоговых состояний более предпочтителен, нежели другие. Особенность ценностей заключается также в том, что они «не навязаны извне», т. е. что ценностно-заданные параметры поведения не рассматриваются индивидом как социальное предписание.
Если понятие ценностей востребовано в современной социальной литературе (хотя и в самых разных его интерпретациях), то термин «личностная идентичность» все еще остается на периферии интересов социальных аналитиков. Для своей концептуальной схемы Хитлин выбирает то толкование личностной идентичности, которое, следуя высказываниям У. Джемса, ввел в научный оборот Э. Эриксон: это чувство целостности, устойчивости и непрерывности Я во времени и пространстве. Личностная идентичность - как ощущение уникальности, неповторимости собственного Я - относительно позднее явление в европейской культуре (XVI-XVIII вв.). Хотя социальная идентичность, т. е. ощущение принадлежности к тому или иному сегменту общества, разумеется, существовало и ранее, чувство Я как функционирующего вне и помимо социальных ролей и общественных обязательств, возникло у европейцев как результат ослабления религиозных и социальных императивов Средневековья. По мере того, как общество утрачивало функцию главного нравственного арбитра, индивид получал относительную свободу для формирования своего Я. Автор помещает личностную идентичность «в самое сердце уникальности Я, которая, однако, опирается на существующие социальные представления о ценности» (2, с. 121). В отличие от прочих концепций идентичности, данное ее толкование не грешит противопоставлением личностных и социальных составляющих Я как находящихся на разных полюсах социально-психологического континуума. «Настоящая статья, -замечает Хитлин, - положит начало социологически обоснованному пониманию личностного уровня Я благодаря привязке его к индивидуальным ценностным структурам и закреплению в них» (там же). С этой точки зрения конституирование Я не ограничивается выполнением ролевых обязательств и процессом сравнения себя со значимыми другими, как считают сторонники ТИ и ТСИ; личностная идентичность - это продукт ценностных предпочтений и обязательств индивида, поэтому трансситуационное чувство непрерывности своего Я должно осмысливаться че-
рез призму ценностных структур личности. Ценности возникают в недрах социального контекста и базируются на символическом материале данной культуры; вместе с тем они переживаются в опыте как необходимый, фундаментальный и тем не менее лишенный принудительности аспект Я. Именно вследствие двойственной природы индивидуальных ценностей изучение Я через призму ценностных структур позволит собрать воедино разрозненные исследования Я-процессов, во-первых, и избежать «крайностей индивидуалистического подхода, равно как и недостатков сверхструктуризации» формирования идентичности, во-вторых. Таким образом, появится возможность возродить «холистский фокус ранних исследований Я», забытый сегодня, считает автор (2, с. 121-122). В заключение он формулирует свое понимание ценностей как главного структурного элемента личностной идентичности. «Ценности - это опосредующий феномен, который, будучи сформирован социодемографическими факторами, переживается в опыте как фундаментальный параметр личностного чувства Я. Я чувствую, что нахожусь в контакте со своим истинным Я, если действую в соответствии со своей структурой ценностей, следующей социальным образцам» (2, с. 123). В отличие от ряда исследователей, которые прослеживают непосредственную причинную связь между ценностями и поведением индивида, Хитлин предпочитает считать ценности значимыми лишь постольку, поскольку они сохраняют свою значимость для данного индивида. Рассматривая свою модель как вариант символического интеракционизма, автор настаивает, что важна не ценность как таковая, а ее связь с другими индивидуальными ценностями, которые в своей совокупности формируют и ограничивают личностную идентичность. Таким образом, «ядро идентичности - тот фундамент, на котором символически возводится ее здание, - конституируется посредством наших ценностей» (там же).
Хитлин полагает, что новая интерпретация личностной идентичности как композиции ценностей предусматривает три направления развития социальных исследований. Во-первых, синтез разрозненных подходов к Я-процессам и осмысление социальной идентификации как несводимой в сумме ее ролевых и групповых составляющих. Во-вторых, преодоление исключительно когнитивного понимания идентификации и ее результатов, дополнение его эмоционально-чувственным измерением как атрибутом переживания индивидуальных ценностей. В-третьих, рассмотрение личностной идентичности как в первую очередь социологического феномена, который позволяет выявить взаимовлияние социострук-
турных параметров индивида (класс, пол, национальность, раса) и его ценностных предпочтений.
Группа австралийских исследователей (Университет Латроуб, Мельбурн) анализирует результаты двух социально-психологических экспериментов, проводившихся под руководством профессора М. Фодди (Карлетонский университет, Оттава, Канада), объектом которых являлся феномен социального влияния (4). Этот феномен - одна из важнейших традиционных исследовательских тем обеих ветвей социальной психологии. В социологически ориентированной социальной психологии это явление рассматривается преимущественно через призму теории статусных характеристик и социальных ожиданий; представители психологического крыла дисциплины предпочитают концепцию Я-идентификации. Свою задачу австралийские исследователи видят в том, чтобы сопоставить те механизмы и аспекты социального влияния, которые по отдельности рассматриваются в качестве идущих в контексте каждой из разновидностей социальной психологии и найти способы изучения их «совокупного эффекта» (4, с. 138).
Теория статусных характеристик анализирует процесс возникновения различий в степенях социального влияния (применительно к членам одной группы или к разным социальным группам). Согласно данной теории, социальное влияние есть функция социальных ожиданий членов группы (в отношении их самих, других членов своей группы или другой социальной группы), связанных с мерой компетентности в решении той или иной задачи или выполнения определенного задания. Дифференциация ожиданий (мера компетентности и, соответственно, степень социального влияния) обусловлена различием статусных характеристик членов группы (или групп в целом). Под статусной характеристикой здесь подразумевается «любая характеристика, которая дифференцированно оценивается обществом и ассоциируется со специфическими либо общими ожиданиями в сфере компетентности» (4, с.138). Посредством «статусных обобщений» в группе те или иные ее субъекты, наделенные более высоким статусом, оказывают большее социальное влияние на принятие групповых решений (как более «компетентные»), чем носители низкого статуса. В ряду статусных характеристик различаются специфические и диффузные их формы, причем любой тип характеристик может быть более или менее релевантным данному заданию (т.е. следовать разным «траекториям релевантности»). Специфические статусные характеристики связаны с компетентностью в конкретных областях деятельности (ма-
тематика, творчество и т.п.); диффузные (пол, раса, физическая привлекательность) ассоциируются с уровнем компетентности независимо от конкретной ситуации и задачи. Примечательно, что в рамках теории статусных характеристик последние не обязательно должны быть непосредственно релевантны тому или иному заданию, для социального влияния принципиальна итоговая «сумма» позитивных и негативных социальных ожиданий; именно поэтому многие диффузные статусные характеристики прочно ассоциируются с высоким уровнем компетентности и социального влияния (например, белый врач-мужчина будет считаться авторитетом во многих социальных обстоятельствах, не связанных напрямую с его профессиональной деятельностью). Таким образом, «с точки зрения теории статусных характеристик, паттерны влияния в группах, призванных решить ту или иную задачу, суть функции ожиданий членов данной группы применительно к уровню компетентности каждого из них в ее решении» (4, с.139). Эти ожидания, в свою очередь, есть следствие дифференциации обобщенных статусных характеристик и их итоговой релевантности поставленной задаче. Поэтому статусные различия продуцируют социальное влияние именно посредством ожиданий, связанных с компетентностью, а не благодаря фактору принудительной социальной власти.
Теория Я-категоризации возникла как продолжение и развитие концепции социальной идентичности. Согласно последней, идентичность личности включает в качестве своего ключевого элемента «знание того, что индивид принадлежит к той или иной социальной группе» (4, с.139). Таким образом, всякая Я-концепция - это не только уникальная личностная идентичность, но и набор аттитюдов, верований и восприятий, характерных для той социальной группы, к которой относит себя индивид. Социальная идентичность дает индивиду «точку отсчета», с которой начинается формирование его Я посредством интеграции «надлежащих» социальных характеристик, т.е. характеристик, типичных для его группы членства.
Теория Я-категоризации выявляет когнитивные механизмы формирования социальной идентичности. Она анализирует процесс отнесения себя к определенным категориям (характерным для ин-группы) в противовес чуждым категориям аут-групп; так формируется тождество своего Я с другими в группе членства и отличие его от прочих групп. Социальное влияние рассматривается здесь как следствие когнитивного процесса Я-категоризации и мотиваций, которые ассоциируются с при-
надлежностью к данной конкретной группе. Именно потому, что люди приобретают свои верования, атрибуты и представления посредством социальных категорий, к которым они себя относят, они испытывают влияние этих категорий в качестве «прототипов», присущих их группам членства; в ситуациях социальной неопределенности люди предпочитают присоединяться к мнениям своей группы в противовес позиции аут-групп. Другими словами, социальное влияние рассматривается в рамках данной концепции (как и концепции статусных характеристик) в качестве «естественного» процесса, лишенного элемента принуждения или давления: социальное влияние есть следствие интернализации верований, ат-титюдов и перцепций группы членства, воспринимаемых индивидом в качестве «адекватных», «нормальных» и «надлежащих».
Сопоставление социально-психологических моделей социального влияния свидетельствует о наличии у них ряда общих установок, позволяющих использовать обе модели в качестве теоретического обоснования экспериментального изучения данного феномена, считают авторы. Во-первых, фокусом обеих концепций выступает социальное сравнение, опосредующее процесс социального влияния (в одном случае сравнению подлежат статусные позиции потенциальных агентов влияния, в другом -категории идентификации). Во-вторых, обе концепции описывают механизмы разрешения ситуаций социальной неопределенности, демонстрируя, что и статус, и группа членства являются потенциальными детерминантами социального влияния. Каждая из названных социально-писхологических теорий имеет богатую традицию экспериментальной апробации (соответственно социологическую и психологическую). Свою задачу австралийские исследователи видят в том, чтобы разработать такой экспериментальный сценарий, который позволил бы проследить как кумулятивный, так и дифференцированный эффект социального статуса и социальной идентичности в контексте социального влияния.
Фокусом эксперимента 1 являлась зависимость социального влияния от статуса и группы членства агентов влияния на фоне разных траекторий релевантности; фокусом эксперимента 2 - зависимость от этих переменных степени убедительности (авторитетности) агентов влияния. В экспериментах участвовали студенты австралийских колледжей (174 и 66 человек соответственно) в возрасте от 17 до 47 лет; большинство в обоих случаях составляли женщины. Участникам было предложено в письменной форме выразить свое согласие/несогласие с мнением четырех анонимных индивидов, которые уже высказали те или иные сообра-
жения по поводу поставленной задачи, а именно: каково (одно из четырех предложенных) значение английского слова «ШегЪ^» ( что в действительности является просто набором звуков). Среди «авторитетов» (потенциальных агентов влияния) двое были представлены как австралийцы (члены ин-группы), двое - как американцы (аут-группа); двое являлись «капитанами команд» (высокий статус), двое - рядовыми игроками (низкий статус); сами же команды были охарактеризованы либо как спортсмены-волейболисты (сложная траектория релевантности, низкий уровень компетентности), либо как специалисты-словесники (простая траектория релевантности, высокий уровень компетентности). Таким образом, в эксперименте были использованы следующие переменные (как характеристики потенциальных агентов влияния): группа членства, статус, компетентность.
Комбинации перечисленных переменных в ходе экспериментов подтвердили исходный тезис о том, что статус и социальная идентичность суть детерминанты (и проводники) социального влияния - при том, что направление действия этих факторов не всегда совпадает. Так, среди «волейболистов» (эксперимент 1) наибольшим авторитетом пользовались мнения «капитанов-австралийцев» (высокий статус, ин-группа), вторую ступень заняли «рядовые австралийцы», третью - «рядовые американцы», последнюю - «капитаны-американцы». В команде «словесников» результаты выглядели еще менее однозначно: наиболее влиятельными оказались «рядовые-австралийцы», на втором месте - «капитаны-американцы», на третьем - «капитаны-австралийцы», наименьшим авторитетом пользовалась точка зрения «рядовых американцев». Данный расклад сил, по мнению авторов, нуждается в тщательном аналитическом осмыслении. Наиболее «убедительными» (эксперимент 2) оказались «австралийские капитаны», наименьшим доверием пользовались «рядовые американцы»; в свою очередь, «американские капитаны» оказались менее влиятельны, чем «рядовые австралийцы». Обобщая полученные результаты, авторы приходят к следующему заключению. Наиболее мощным фактором влияния явилась комбинация «высокий ста-тус - ин-групповая принадлежность» (на фоне сложной траектории релевантности). Вместе с тем воздействие этих переменных на степень социальной убедительности потенциальных агентов влияния происходило независимо друг от друга, с использованием разных психологических механизмов. Другими словами, Я-категоризация и идентификация, с одной стороны, и восприятие статуса и компетентности, - с другой, оказались двумя самостоятельны-
ми, автономными процессами, которые, тем не менее, дополняли друг друга в качестве различных проводников социального влияния.
Статья Я. Саншайна и Т. Тайлера (Нью-Йоркский университет, США) содержит анализ мотивов, которыми руководствуются люди, поддерживая закон и сотрудничая с полицией (5). На конктретном эмпирическом примере американские исследователи (правовед и психолог) стремились продемонстрировать целесообразность теоретического синтеза двух дисциплинарных подходов к поставленной проблеме - социально-психологического (концепции социальной идентичности и Я-категоризации) и социально-правового (реляционная теория власти, понятие процедурной справедливости). Эмпирическому исследованию подлежали три разновидности гражданской солидарности с законом: соблюдение законов, сотрудничество с полицией, готовность предоставить полицейским властям дискреционные полномочия (т. е. право действовать по собственному усмотрению).
Эксперименту предшествовал сравнительный анализ двух мотивационных моделей гражданской поддержки полиции - инструментальной (доминирующей в современной литературе) и моральной (преимущество которой отстаивают Саншайн и Тайлер). Согласно инструментальной трактовке мотивации к сотрудничеству с властью, люди поддерживают закон и полицию, так как, во-первых, видят в них эффективное средство борьбы с правонарушениями, а во-вторых, боятся наказания в случае «неприятностей с законом». Полицейская власть рассматривается, таким образом, как действенный инструмент сохранения социального (коммунального, группового) status quo. Авторы согласны с тем, что «одна из ключевых функций легитимной власти - поддержание социального порядка» (5, с. 153). Ограниченность же инструментального подхода к проблеме гражданской поддержки власти состоит в том, что не принимаются в расчет прочие возможные мотивации этого процесса, важнейшими из которых Саншайн и Тайлер считают «суждения, укорененные в идентичности индивида», и «соображения относительно социальной справедливости».
Мотивационная модель сотрудничества с полицией, которую предлагают авторы, берет на вооружение тезис классической социологии о моральной солидарности общества (группы) и тех его членов, которые олицетворяют власть. Еще Дюркгейм, а позднее Мид, утверждали, что люди видят во власти выразителя общественных ценностей и моральных норм, попрание которых угрожает статусу группы. Переводя сказанное
на язык современной социальной науки, можно заключить, что нарушение правил социального общежития ставит под сомнение идентичность группы, вызывает эмоциональный всплеск и требует адекватных ответных действий, осуществить которые призвана легитимная власть. С точки зрения классической социологии, продолжают Саншайн и Тайлер, решение проблемы гражданской поддержки полиции, суда и закона зависит «от уверенности общества в моральной солидарности этих структур, от того, насколько полиция, суд и закон разделяют принятую в обществе систему моральных ценностей» и потому защищают общество методами, не противоречащими его моральным нормам (5, с. 154).
Непосредственной теоретической базой эксперимента послужили две гипотезы, которые авторы расценивают как развитие классического положения о моральной солидарности власти и общества. Первая из них связана с ответом на вопрос: почему люди поддерживают полицию? Исходя из тезиса об опосредованности связи индивида с социальным сообществом (группой) «этическим измерением»,т.е. ее несводимости к «материальным и инструментальным интересам», авторы предполагают, что всякая власть (в том числе и полицейская) рассматривается членами общества как отражение его моральных ценностей и норм, т. е. как «прототип групповой идентичности». Моральная солидарность власти (полиции) с социальным сообществом означает ее реальную идентификацию с этим сообществом и выступает основанием для идентификации (и последующей кооперации) с ней отдельных индивидов. Таким образом, гипотеза 1 сводится к следующему утверждению: люди склонны сотрудничать с полицией, если видят в ее акциях прототип групповой системы моральных ценностей.
Вторая гипотеза содержит ответ на вопрос, каким образом осуществляется публичная коммуникация по поводу «прототипа власти», т. е. как люди узнают, что полиция солидарна с моралью сообщества? Согласно реляционной модели власти (одним из авторов которой является Т. Тайлер), люди оценивают власть в терминах справедливости/несправедливости тех действий, посредством которых она реализует делегированные ей обществом полномочия применительно к его членам. Люди судят о власти как о моральном прототипе сообщества, руководствуясь соображениями о «процедурном правосудии», в контексте которого и проявляется практическая приверженность носителей власти нормативным ценностям общества. Поэтому гипотеза 2 состоит в предположении, что «наибольшее влияние на отношение людей к полиции оказы-
вает их оценка соблюдения полицией процедурной справедливости (5, с. 156).
Для проверки выдвинутых гипотез Саншайн и Тайлер провели письменный опрос жителей Нью-Йорка (случайная выборка среди заре-гистрированых избирателей города Нью-Йорка). 586 горожан (в возрасте от 19 до 88 лет, 62% - женщины, 75,2% окончили хотя бы колледж, 56,8% - белые, остальные - представители нацменьшинств). Респонденты получили по почте опросные листы, содержащие вопросы (соответственно 7 и 7), которые касались представлений: а) о степени моральной солидарности респондента и полиции; б) о ее практических «следствиях» (готовность следовать закону, сотрудничать с полицией, наделять ее особыми полномочиями). Описывая феномен моральной солидарности граждан с полицией, авторы выразили «уверенность в том, что ценности и принципы властей, облеченных легитимными полномочиями, согласуются с личными представлениями индивида о том, что хорошо и что дурно, равно как и с нормативными ценностями группы (там же).
Несмотря на низкую результативность проведенного опроса (ответы прислали только 22% потенциальных респондентов), авторы считают полученные данные достаточными для того, чтобы сделать вывод об обоснованности выдвинутых ими гипотез. Эксперименты показали, что «моральная солидарность и идентификация суть взаимосвязанные процессы»: идентификация с властью формирует чувство моральной солидарности, которое, в свою очередь, углубляет идентификацию индивида с группой, при этом соблюдение процедурной справедливости со стороны властей усиливает индивидуальное ощущение ее легитимности, стимулирует гражданскую поддержку закона и сотрудничество с полицией. Главный результат проведенного экспериментального опроса, считают Саншайн и Тайлер, - это демонстрация успешного теоретического синтеза (концепции социальной идентичности и реляционной модели власти), который позволил рассматривать социальный эффект процедурной справедливости как базирующийся на идентификации носителей власти с ценностными и моральными предпочтениями сообществ и составляющих их индивидов.
Е.В. Якимова
