CC BY
27
меняют китайские или конфуцианские ценности. Китай обосновывает свое отличие не столько культурными, сколько экономическими и политическими факторами. Вопрос о правах человека монополизирован властями, которые направляют его обсуждение в нужное им русло, а критику властей, нарушающих права человека, воспринимают как антикитайскую пропаганду.
М.Н.Корнилов
2004.03.056. КОНРАД С. ЗАПУТАВШАЯСЯ ПАМЯТЬ: ВЕРСИИ ПРОШЛОГО В ГЕРМАНИИ И ЯПОНИИ 1945-2001 гг.
CONRAD S. Entangled memories: Versions of the past in Germany and Japan, 1945-2001 // J. of contemporary history. - L., 2003. - Vol. 38, N1.-P. 85-99.
Преподаватель Свободного университета (Берлин, ФРГ) полагает, что американская оккупация Западной Германии и Японии стала причиной большого сходства в интерпретациях в этих странах их недавнего прошлого. Но в одном они основательно различались: если немецкие историки сохраняли консервативную ориентацию, оставаясь методологически верными «политически и морально окрашенному историзму», то в Японии большое влияние приобрел марксистский подход. Марксистская историография не была для Японии послевоенным приобретением. Она возникла здесь еще в конце 20-х годов XX в. при изучении экономической истории, а в начале 30-х годов под ее сильным воздействием развернулись «дебаты о японском капитализме» (Нихон сихонсюги ронсо). Запрещенный и изгнанный из исторической науки в предвоенные и военные годы, марксизм вернулся в японскую науку и университеты после войны, а исторический материализм стал самым влиятельным направлением в интерпретации исторических процессов. Американские оккупационные власти поначалу не препятствовали этому, так как их вполне устраивали взгляды марксистов на недавнее прошлое Японии, характеризовавшееся как господство реакционного режима. Но оккупационный период и «холодная война» привели к доминированию в послевоенной памяти Японии ориентации на США и американские представления о войне.
Мнение соседних азиатских стран почти не принималось во внимание. Гегемонистская роль США, не утраченная из-за «холодной войны» даже после окончания оккупации Японии, отодвинула в гла-
зах японских историков на второй план войну Японии в Китае и Корее. Характерно, что Вторая мировая война, которую до этого официально именовали «войной за Великую Восточную Азию», в Японии стала называться «войной на Тихом океане». Таким образом, война Японии на азиатском континенте, лишившая жизни свыше 20 млн. китайцев, превращалась в побочное событие. Эта «терминологическая интервенция» Японии пустила глубокие корни, и, когда в 1968 г. японский историк-марксист Сабуро Иэнага выпустил книгу о войне, сфокусировав в ней внимание на событиях в Китае, он вынужден был назвать ее «Война на Тихом океане»1, чтобы японский читатель понял, о чем идет речь.
Такое искажение исторической памяти японский исследователь Каратани Кодзин назвал «деазианизацией» японской послевоенной мысли. И это явление можно считать продолжением более ранних попыток Японии «уйти из Азии» (Дацу-а) и включиться в историю современного Запада. В исторической памяти это привело к частичной амнезии экспансионистского прошлого Японии и причиненного ею азиатским странам огромного ущерба. Все эти факты широко не обсуждались. Война выглядела в первую очередь как конфликт между Японией и США.
Заимствование американского подхода нашло отражение в популярности теории модернизации, знаменовавшей полный разрыв с марксизмом. В теории модернизации японский фашизм выглядел как временное отклонение от пути успешного продвижения Японии к современности. В 1960г. на конференции в Хаконэ, где была представлена программа антикоммунистической политики в Восточной Азии (1960), американский востоковед (назначенный в 1960 г. послом в Японии) Эдвин Рейшауэр утверждал, что «классический марксизм - наш подлинный враг в Японии» (с. 93).
В то время как в Японии происходила «деазианизациия», в ФРГ (в 60—80-е годы) шел процесс, получивший название «долгого пути к Западу». Это были попытки немецких историков вписать современную историю Германии в рамки европейской истории. Нельзя сказать, что американское влияние исчезло, оно было еще сильно, но все более ярко прорисовывался интерес немцев к Sonder-
1 Иэнага Сабуро, Тайхэйе сэнсо -Токио, 1968 - Яп яз
weg (особому пути) как «новой метаистории германского прошлого». Идея «особого пути» долгое время была популярной в обеих странах, с той разницей, что она позволяла Германии становиться европейской страной, Япония же едва ли могла ассоциировать себя с Азией. В итоге Германия стала участницей европейского объединения, а Япония и не помышляла о вхождении в азиатскую общность. «Маргинализация «Азии» в послевоенной памяти Японии была не столько продуктом сознательного решения, сколько следствием событий -более широкого интернационального контекста. Замалчивание «Азии» совпало с великим разделением мира времен «холодной войны», включением Японии в западный капиталистический мировой порядок, возглавляемый США. Под зонтом договора безопасности с США в японском сознании не было места для забот о других азиатских странах. Япония считалась «западной» страной и принималась как «Пруссия Востока». По словам Ноама Хомского, «Европа сегодня, конечно, включает Японию, и японцев мы можем считать почетными европейцами»1 (с. 94).
В 80-е и особенно в 90-е годы в Японии, как и во многих других странах мира, развернулись дискуссии об исторической памяти. Появление их имело как интернациональные, так и национальные причины. Самой важной было окончание «холодной войны», открывшее новое пространство для исторических дебатов и ставшее показателем крушения послевоенного мирового порядка в широком смысле этого слова. С исчезновением политической дихотомии Восток-Запад потеряла значение и та отсылочная рамка, в пределах которой оценивались все события прошлого. Идеологические антагонизмы были потеснены символическими конфликтами значений прошлых времен. После «конца истории» с доминированием универсалистских проектов в Японии 90-х годов рассуждения о прошлом постоянно связываются с «постидеологической экономией знаков».
Политическая картина самой Японии значительно изменилась по окончании эры американо-советского антагонизма. Главным событием в этом процессе было прекращение монополии на власть Либерально-демократической партии Японии и ослабление противостояния политических сил. Одним из наиболее ярких проявлений
1 Chomsky Noam. The NewWortd Order / Agenda, 1991. - N 62. - P. 13.
окончания «хоюдной войны»'стало изменение отношения Японии к ее азиатским соседям. Япония вновь «вернулась в Азию», что нашло свое отражение не только в росте контактов и сотрудничества с азиатскими (прежде всего, восточноазиатскими) странами, но и в признании ею своей ответственности за понесенные ими во время войны жертвы, а также отнюдь не второстепенной роли азиатских стран в современном мире.
История национальной памяти - это часть наднациональной истории. Споры о прошлом несут на себе следы глобализирующегося мира, глубоко вторгающегося в то, что часто воспринимается как уникально национальное, как особая ментальность. Различные изменения за пределами национальных границ и проникновение их влияния в страну приводят к появлению новых «переменных» на национальной арене и в области национальной идентификации. Во многих случаях это помогало «децентрализовать» господствующие представления о национальной истории и приводило к «плюрализации» мнений о прошлом, к тому, что один исследователь определил как «гражданскую войну памяти» в современной Японии.
Внешние влияния на национальную память позволяют дать более комплексное объяснение различных «траекторий» западногерманской и японской интерпретаций их «плохого» прошлого, затуманенного мифами о национальном характере. Более самокритичное отношение Западной Германии к своему опыту военного времени формировалось в ходе европейской интеграции и многообразных форм научного общения. Транснациональная перспектива помогает понять причины и характер вспыхнувшей в Японии полемики о войне в 90-е годы.
Можно сказать, что «сама национальная идентичность — это продукт, а не предпосылка процессов транснационального взаимодействия, обмена и связи» (с. 99).
М. Н. Корнилов
