CC BY
18
2004.03.028. САФРАН Г. ЛИТЕРАТУРНЫЙ БИЛИНГВИЗМ АНДРЕЯ МАКИНА И КРИТИКА.
SAFRAN G. Andrei Makine's literary bilingualism and the critics // Comparative lit. - Eugene, 2003. -Vol. 55, N 3. - P. 246-265.
Феномен Андрея Макина, в 1987 г. в возрасте 30 лет эмигрировавшего из СССР во Францию и начавшего писать по-французски, исследует в своей статье Габриэлла Сафран. Первые романы писателя, напоминает она, были приняты к публикации лишь после того, как удалось убедить издателей, что это - переводы с русского, причем автору пришлось выдумать имя фиктивного переводчика, а часть одного из романов перевести на русский, чтобы предъявить «оригинал». Роман «Французское завещание» (1995) принес Макину настоящую славу: он стал лауреатом сразу трех французских литературных премий, среди которых -Гонкуровская.
Социологи различают несколько возможных типов реакции на чужую культуру в условиях непосредственного контакта с ней: ассимиляция (индивид принимает новую культуру и отказывается от своей), сепарация (отказ принять чужую культуру и стремление как можно полнее сохранить свою), декультуризация (положение между двух культур) и интеграция (вхождение в новую культуру при сохранении прежней культурной идентичности). Многие критики, особенно во Франции, говорят об ассимиляции Макина, оценивая его обращение к французскому языку как освобождение. К такому выводу они приходят на основании заявлений самого Макина, который в своих произведениях и интервью не перестает утверждать, что французский для него, в отличие от русского, не обременен обыденными значениями и субъективными ассоциациями. Воспринимаясь исключительно как язык литературы, он создает необходимое для творчества пространство свободы между писателем и его текстом. Позиция французских критиков имеет и выраженный политический подтекст: многие пишущие по-французски нефранцузы - выходцы из прежних французских колоний, которые явно не могут отождествить французский язык со свободой. На их фоне фигура Макина выглядит особенно привлекательной.
Диаметрально противоположна позиция российских критиков. Язык произведений Макина, полагают они, это не современный французский, но язык литературы конца XIX - начала XX в., поэтому ни о какой ассимиляции не может быть и речи. Вместе с тем Россия в изображении писателя недостоверна: ее образ - компиляция абсурдных клише и очень
2004.03.028
162
походит на «клюкву», созданную иностранцами. По мнению Татьяны Толстой, Макин - ни с французской, ни с русской культурой, т.е. налицо его декультуризация. К тому же восприятие Франции как родины свободы и поэзии - не изобретение Макина; так она воспринималась русскими с 1789 г.
Такой разброс точек зрения, считает исследовательница, проистекает из-за того, что Макин часто говорит то, что, на его взгляд, хотелось бы услышать французам, в то время как внимательный анализ его текстов, и прежде всего «Французского завещания», приводит к другим выводам.
Французский становится для героя языком повествования лишь тогда, когда утрачивается детское ощущение его как родного языка и приходит ощущение его литературности. Для писателя язык - инструмент, и Макин метафорически описывает становление писателя как человека, ищущего острое лезвие слов, не стертых употреблением. Именно таким лезвием для Макина и его героя становится французский, помогая уйти от российской действительности в мир искусства. Рассматривая обстоятельства выбора языка, Г. Сафран отмечает, что билингвизм позволяет герою осознать произвольную природу языка - то, что название предмета не присуще ему изначально. Это дает возможность «двойного видения», приводя к мысли, что только вне непосредственного языкового восприятия, свойственного носителю языка, можно стать художником слова. Если носитель языка живет в своей языковой стихии не задумываясь и ничему не удивляясь, то писатель (как герой Макина) обдуманно разрывает не подлежащие рефлексии отношения, создавая необходимую для искусства дистанцию. Герою Макина нужно освободиться не от советской действительности или русского языка, но от принудительности монолингвистической жизни. Как только наступает момент отрыва от чрезмерно знакомого, от предсказуемости значений и смыслов, появляется возможность «выразить невыразимое», т.е. творить. В первой части романа, где действие происходит в России, французский является причиной маргинальности героя и одновременно источником его вдохновения. В заключительных главах, где описывается жизнь во Франции, напротив, русскость героя, узнающего, что у него нет французской крови (он - сын репрессированной дочери кулака и гулаговского охранника), становится источником его силы. Оба языка в своей замкнутости и самодостаточности представляются герою «Французского завещания» обремененными банальными смыслами. Только от взаимоосве-
щения русского и французского рождается новый язык - язык искусства. Герой Макина называет свой французский «прививкой»: он, сохранивший и свое французское и русское наследство, «не вырван с корнем», но интегрирован, «пересажен».
Одним из ключевых эпизодов романа является чтение Шарлоттой стихотворения французского поэта-романтика Ж. де Нерваля «Фантазия», в котором память предстает как таинственная способность человека устанавливать связи с отдаленными временем и пространством. Это и ощущение Франции, которое Шарлотта пытается передать своим внукам. Это и то ощущение России, которое герой испытывает в Париже. Историко-литературные импликации, связанные с Нервалем, усиливают тему билингвизма. В своих теоретических эссе Нерваль утверждал, что современные французские поэты должны следовать Ронсару, поэту XVI в., и в то же время ориентироваться на классические античные образцы. Так и сам Макин предпринимает попытку примирить две разнонаправленные стихии: претендующую быть универсальной - французскую, и специфическую - русскую. Главное, утверждает он, - не выбор того или иного языка, той или иной культуры, но то творческое напряжение, которое сопутствует этому выбору.
Наиболее веским аргументом против ассимиляции, разрушающим образ Макина, якобы освободившегося при помощи французского языка от прошлого, становятся смутные детские воспоминания о колючей проволоке, о ГУЛАГе, которые не только не могут быть вытеснены, но, напротив, стимулируют творческое воображение. Человек, который был русским по рождению, но думал, что он француз, стал французским писателем. Макин показывает в конце романа эту способность языка создавать ощущение националь-ной идентичности. Рассматривая фотографию заключенной, которая оказалась его матерью, герой вдруг понимает, почему она похожа на его бабушку Шарлотту: на ее лице была улыбка «petite pomme». Именно эти слова, которые произносят во Франции перед фотообъективом (аналогичные русскому «изюм»), делали русскую женщину похожей на француженку.
Т.Г. Юрченко
