CC BY
14
ФОРМАЦИИ. ЦИВИЛИЗАЦИИ. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
2004.03.001-005. СОВРЕМЕННЫЙ ТЕРРОРИЗМ В ЦИВИЛИЗАЦИОННОМ КОНТЕКСТЕ.
2004.03.001.GUENIFFEY P. Généalogie du terrorisme contemporain // Débat. - P., 2003. - N 126. - P. 157-173.
2004.01.002. BEHNAM D. The Eastern perception of the West // Globalization and civilizations. - L.; N.Y., 2002. - P. 178-197.
2004.01.003. INGLEHART R.F., NORRIS P. Le véritable choc des civilisations// Débat. - P., 2003. - N 126. - P. 76-84.
2004.01.004. ОНИЛ Дж.Р., РАССЕТ Б Подтверждает ли «война против терроризма» тезис о «столкновении цивилизаций»? // Европа =Europa. - Warszawa, 2002. - T. 2, N 4. - S. 19-58.
2004.01.005. FOX J Are religious minorities more militant than other ethnic minorities? // Alternatives. - New Delhi, 2003. - Vol 28, N 1. -P. 91-114.
Французский историк Генифе1 (001), объясняет возникновение и специфику современного терроризма (СТ) особенностями вхождения мусульманского мира в современный цивилизационный процесс и указывает на прототипы в европейских революциях Нового времени.
Для Генифе СТ — политическая стратегия, использующая насилие, чтобы посеять страх «во имя достижения целей, которых террорист считает невозможным достичь другими способами» (001, с. 159). От других видов политического насилия, например убийства государственного или общественного деятеля, СТ отличается види-
1 Патрис Генифе - историк Французской революции, автор монографии о революционном терроре (Guemffey P La politique de la Terreur Essai sur la violence révolutionnaire, 1789-1794 P Fayard, 2000) Здесь и далее приводится по реф источнику (001, с 157) Есть русский перевод Генифе П Политика революционного террора 1789-1794 M УРСС, 2003 -Прим реф
мой неразборчивостью и отсутствием логики в выборе жертв. Это -«царство всеобщего и беспредельного произвола, когда все могут стать жертвами», а для вынесения приговора не требуются «ни мотивы, ни доказательства вины» (001, с. 160).
Не случайно жертвами нападения террористов 11 сентября 2001г. стало немало мусульман. СТ - это «слепое насилие» (001, с. 160), и в такой неразборчивости заключена его логика. Рациональность терактов не зависит ни от реальных последствий, ни от цены, которую приходится платить. Главное то, что остается за кадром теракта. Важны не сами по себе страдание и смерть жертвы, а впечатление, которое они производят на общество.
Теракт для СТ - это «послание», адресованное обществу, избранному объектом воздействия, и потому СТ немыслим без содействия СМИ, представляя в известной мере продукт технического прогресса в сфере массовой коммуникации. Именно современные СМИ усилили эффективность террора, и «формирование глобального информационного общества сыграло существенную роль в нынешней радикализации террористического насилия» (001, с. 159). Современные СМИ создают необходимый элемент наглядности, заставляют переживать страдания жертв террора как личную и в конечном счете общую трагедию. Повинуясь собственной логике и преследуя собственные корпоративные цели, СМИ становятся как бы соучастниками террористов; «по меньшей мере можно говорить о совпадении интересов» (001, с. 159).
Не стоит смешивать СТ с чрезвычайными мерами властей, когда они действуют на основании принципа римского права «необходимость выше закона»' («la nécessité ignore la loi»). Даже если эти меры носят репрессивный характер, их цель — предупреждение хаоса в обществе, тогда как именно его добиваются террористы. Чрезвычайные меры направлены против определенных действий, тогда СТ «поражает людей независимо от их поступков и мнений» (001, с. 160).
Но есть исторический аспект, в котором СТ выступает «простой разновидностью государственного терроризма», когда тот оборачивается против общества в целях его полного подчинения. Тогда
' Генифе, очевидно, имеет в виду принцип «salus populi suprema lex», которым якобинцы оправдывали террористические меры. - Прим. реф.
целью становятся «атомизация общества», разрушение социальных связей, превращающее его в «состояние стада». Из-за повального характера политических репрессий - аналогично неразборчивости современных террористов в выборе жертв - «каждый постоянно чувствует угрозу над собой», не зная, в чем состоит его вина и чем определяется его судьба. Именно такой страх лучше всего «парализует всякую волю» и лишает людей способности сопротивляться (001, с. 160).
Существует сходство между СТ и гражданскими войнами или «тотальной войной» XX в., поскольку в этих случаях, в отличие от обычных войн между государствами, нет моральных ограничений в выборе средств борьбы. Вместе с тем современных террористов нельзя считать ни «воинами» («combatants»), ни «бойцами Сопротивления» («résistants»). Показательно отличие между французским Сопротивлением во время Второй мировой войны и некоторыми действиями ФНО в Алжирской войне. В первом случае гибель невинных во время диверсий против вермахта и коллаборационистов становилась несчастным случаем, даже если партизанское командование допускало заранее такую возможность. Напротив, ФНО Алжира осуществил в 1956-1957 гг. серию взрывов в общественных местах, направленную специально против невинных, а 30 мая 1957г. вырезал целую кабильскую деревню с 315 жителями только за то, что там поддерживали соперников ФНО — «Алжирское национальное движение». В одном случае целью было «терроризировать французскую общину, чтобы заставить ее покинуть страну», а в другом - «терроризировать алжирское население, чтобы заставить его принять единоличное руководство ФНО» (001, с. 161).
Представляет ли СТ «гипертерроризм»? Нет. Террор национально-освободительных движений приносил им победу только при «политической и моральной слабости противника». Политическая неэффективность терроризма становится очевидной, «когда он сталкивается с решительным противником и не находит поддержки в обществе за исключением небольшой его части» — так было во время выступлений крайне правых и крайне левых в Западной Европе в 1970-1980 гг. (001, с. 162).
За СТ нет мощной организации. «Террористический интернационал представляет множество мелких групп без тесной связи и централизованного руководства». «Аль-Каида» играет роль «банкира терроризма», но не штаба. Подобно антиглобалистскому
движению, СТ - «чистый продукт Интернета»: веб-сайты, мобильные телефоны и электронная почта обеспечивают этим группкам высокую мобилизационную способность, но не компенсируют их слабость. Показательно, что при очевидном «желании причинить максимально возможные разрушения» и «революции» в техническом оснащении терроризма, жертв оказывается не так уж много. Ни в какое сравнение с настоящей войной, например со Сталинградской битвой, действия современных террористов не идут. Сила СТ не в его собственной мощи, а в присущей современному демократическому обществу «гиперреакции» на насилие и жертвы. Без подобного контекста СТ был бы немыслим, поэтому и следует считать его явлением «модерности», «составной частью современного мира» (001, с. 163).
Захватив врасплох современные демократические общества, внеся законы войны в среду, где о войне оставались лишь воспоминания, СТ побуждает европейцев обратиться к своему военному опыту, а это лишает террористов шансов на победу. Военная память демократических обществ воскрешает не героизм (после 1914 г. его не было), а скорее фатализм1. Теракты 1995г. в Париже2 потрясли французское общество, однако каждый продолжал заниматься привычным делом, представляя возможную гибель как несчастный случай и не считая себя обреченными. Профсоюзы даже провели массовую забастовку, и, хотя это никак не вязалось с национальными интересами, сам факт стал обнадеживающим. «То, что жизнь продолжала идти своим обычным - французским - путем, знаменовало поражение убийц» (001, с. 164).
Начало СТ Генифе датирует акциями палестинских организаций в 1968-1972 гг. (нападение на израильских спортсменов во время Мюнхенской олимпиады, затем на аэропорт в Израиле и захват самолетов) и связывает с поворотом в «холодной войне», вызванным
1 В качестве образца Генифе предлагает описание Л.Н.Толстым состояния Андрея Болконского на Бородинском поле (001, с. 163-164).
2 Серия взрывов была осуществлена летом 1995 г. алжирскими исламистами взнак протеста против поддержки Францией военного режима, аннулировавшего результаты выборов, на которых они одержали победу. От самого серьезного тогда теракта на станции метро Сен-Мишель (в Латинском квартале) погибли 8 и были ранены 150 человек. - Прим. реф.
ослаблением СССР, утратой его способности контролировать деятельность террористических организаций, которую он противопоставлял Западу. Роль советских спецслужб перешла к Сирии и Ливии, затем Ирану, а с окончанием холодной войны в 1989г. «терроризм освободился от всякой государственной опеки». Окончание подобного «спонсорства» знаменовало и утрату той рациональности, которую придавали ему государственные интересы (001, с. 165).
Дополнительным фактором эскалации СТ явилась замена се-кулярных идеологий «псевдорелигиозными». Это не использование политических средств ради утверждения религиозного превосходства, а использование религии ради политических целей. Тем не менее обращение к религии стало важнейшей предпосылкой радикализации терроризма. «Для того, кто обращается к религии, насилие превращается в священную заповедь, которая освобождает от всяких запретов, связанных с моралью или политической рациональностью»; все средства становятся хороши, раз целью оказывается достижение Абсолюта (001, с. 165).
Особенно опасно обращение к такой религии, как ислам. Ни «Аум-Синрикё», ни разлиты, ни им подобные не могут рассчитывать на такое число последователей, как мусульманские террористы. При всей очевидности манипулирования с каноническим учением, нельзя полностью отрицать значение некоторых особенностей ислама, которые использует СТ. Это и ранняя история распространения ислама, неотделимая от завоевательных войн, и яростное отстаивание исламом своего превосходства и универсальности, в котором фундаменталисты черпают поддержку для «объявления войны западному миру», и постулат о возможности непосредственного общения верующего с Аллахом, который открывает дорогу самозванным толкователям Корана вроде того же бин Ладина (001, с. 166).
И все-таки СТ - это «не возвращение к истокам, не странное возрождение VII в. на рубеже XX и XXI вв., но пример современной революционной идеологии» (001, с. 166). Как и весь «тьермондизм» с его «демократическим дискурсом» (критика социального неравенства в современном мире), исламский радикализм представляет перемещение западной революционности на Восток по мере его втягивания в современный цивилизационный процесс. Это «отнюдь не авангард революции, собирающейся возродить старинный халифат и распространить его на весь мир, а арьергард отступающей армии, стремя-
щийся отсрочить наступление перемен, неизбежность которых он ощущает» (001, с. 166).
Генератором СТ стала не религия ислама, а его история, сделавшаяся историей упадка и неудач в последние два века; современный исламский радикализм — новое выражение чувств «досады и унижения» (001, с. 166), которые она вызывает. СТ свидетельствет не о силе, а о слабости мусульманского мира и прежде всего об отсутствии внутреннего единства. Вопреки С.Хантингтону и другим сторонникам концепции «столкновения цивилизаций», этот мир далеко не однороден. В нем происходит активное становление современных наций, и туниссцы, египтяне или сирийцы чувствуют себя в первую очередь представителями своих стран, а не мира ислама. Идея мусульманского единства вполне выявила свою утопичность во время вторжений США в Афганистан и Ирак. Исламская революция в Иране спустя два десятилетия «вступила в свой термидор» (001, с. 168), и ее правители руководствуются не религиозными общеисламскими интересами, а стремлением утвердить политическую гегемонию в региональном масштабе. Чтобы вступить в глобальное столкновение с Западом, «Аль-Каиде» нужно прежде сокрушить правящие режимы мусульманского мира. Вполне очевидно, что и здесь религия разошлась с политикой, а это очевидный признак торжества цивилиза-ционных установок, сформировавшихся на Западе.
Однако из того, что религиозная эсхатология исчерпала себя в современном мире, нельзя делать вывод о скором изживании СТ. Напротив, «именно из-за его глубоко современного характера возникает тенденция превращения этого насилия в постоянное явление» (001, с. 168). Антизападная идеология совмещается у террористов с западной культурой. Это «странная смесь Мухаммада и Хайдеггера», заповеди становятся обоснованием «радикального индивидуализма, очень далекого от Корана» (001, с. 169). Обретая священный ореол мучеников после смерти, террористы пользуются всеми благами земной жизни. СТ - это «образ жизни», полной азарта приключений и наслаждения роскошью. Подобно другим современным сектам, мусульманский радикализм образует «общину избранных» (001, с. 171).
Не случайно террористы вербуются из средних слоев богатых стран Ближнего Востока, среди людей, далеких от традиции и очень хорошо знакомых с западной культурой. Прототипом можно считать казненного в 1966 г. лидера «Братьев-мусульман» Сайда Кутба, кото-
рый вынес идеи антизападной революции во время своего пребывания в США в 1949-1951 гг. Теперь по этому пути идут представители мусульманской диаспоры в таких странах, как Франция, и это заставляет поставить вопрос об опасности политики «мультикультурализ-ма», которую два десятилетия проводят французские власти. Нужно освободить мигрантов из «того заключения, в котором они оказываются в силу происхождения и культурных особенностей», и дать «по крайней мере некоторым все шансы на успешную ассимиляцию». Иначе стране угрожает новое нашествие варваров, «но не с Севера и не с Черного моря; эти современные гунны, вандалы и готы живут среди нас» (001, с. 170171).
Поощрение исламизма стало общеевропейской болезнью, и прежде всего это касается Великобритании, ибо Лондон сделался настоящим «святилищем мусульманского экстремизма» (001, с. 170). Объясняется подобная политика попустительства отчасти тем, что СТ напоминает европейцам явления их истории. В новой форме он возрождает в современном мире ту революционную страсть, которая сотрясала Запад в Новое время. Террористами руководит та же идея «сражения за счастье угнетенного (corrompue) человечества», которая оправдывала все жертвы, побуждала к самопожертвованию и делала революционера орудием Провидения. «Страсть к уничтожению», к превращению мира в «выжженную землю» для построения нового порядка — вот что сближает современных террористов с революционерами прошлого. «От Робеспьера до бин Ладина это все тот же клич "Да здравствует смерть!"». И точно так же это доказательство, что «современный мир проникает повсюду» (001, с. 172-173).
Возникновение нового «восточного вопроса» не опровергает концепцию Фукуямы о неизбежности превращения демократии в универсальное явление. Напротив, именно «подрывная работа современного мира в обветшавшем здании Востока является источником переживаемой трагедии». Сколько она будет продолжаться, предсказать невозможно. Если поворот к демократии и стабильности в целом необратим, в среднесрочной и краткосрочной перспективах возможны попятные движения с увеличением разрыва между «относительно стабильными, процветающими и мирными обществами Запада и его последователями в Азии, с одной стороны, и остальной частью мира, нестабильной, нищей и готовой к насилию - с другой» (001, с. 173).
Иранский ученый, работающий после «исламской революции» 1979г. во Франции, Джамшид Белнам (002) тоже связывает надежды на будущее с модернизацией, однако он видит альтернативу в современном цивилизационном процессе: или « глобализация западной модерности» («modernity»), поглощающая культурное многообразие мира, или утверждение различных типов «модерности», позволяющее культурам Востока «найти свое место в процессе глобализации» (002, с. 196).
Бехнам подчеркивает, что Фукуяма в концепции всеобщей либерализации мира по образцу западных обществ не учитывает возрастающего сопротивления такому сценарию, примером чего служит развитие Ближнего Востока в конце XX в. Трудности и неудачи развития здесь усугубляют кризис культурной идентичности, вызванный сложными проблемами формирования секулярной государственности, утверждения этических и эстетических ценностей современного гражданского общества.
Наблюдается тенденция к «экстернализации» этих проблем. Источником зла провозглашается Запад, модернизация объявляется «культурным вторжением Запада». На этой почве с 1960-х годов происходит подлинная «демонизация Запада» (002, с. 190). Симптоматично название книги иранского литератора Джалала аль-Ахмада «Гхарбзадеги», что можно перевести как «западная отрава». Автор уподобляет западное влияние эпидемии, обвиняет Запад в создании смертельной угрозы для жизни иранцев (002, с. 189) Особое неприятие фундаменталистов вызывает демократия, они называют ее «манией числа», «культом большинства» и доказывают несовместимость с исламом, сакральные принципы которого обеспечивают правильное решение всех проблем в общих интересах (002, с. 191).
Но преобладание фундаменталистов отнюдь не является абсолютным. Прослеживается сложная динамика. Вестернизаторская политика 50-70-х годов вызвала в Иране широкое движение за возврат к ценностям ислама, а запретительная политика исламских властей страны после 1979г. обернулась ростом популярности западной культуры. Фундаментализм встречает все большее противодействие. «Постисламистские интеллигенты» (002, с. 191) доказывают, что Запад нельзя отвергать в целостности, поскольку он представляет многообразное явление. Следовательно, вопрос
заключается не в том, чтобы «подчиняться или обличать, а скорее в анализе и проверке» на пригодность для исламского мира того, что приходит с Запада. «Постисламистские интеллигенты» выступают за «культурный обмен и диалог между религиями»1 (там же)
Характерная особенность иранских «постисламистов» — выступление против совмещения религии с политикой, поскольку это ведет к негативным последствиям для самой религии. Известное размежевание религии и политики отмечается и в Турции, где активизация исламизма и широкие дебаты относительно демократии, культурной идентичности и мусульманской морали свидетельствуют не о торжестве реакции, а об «усилении плюрализма»2 (там же)
Проблема культурной идентичности в современном мусульманском мире — насущная необходимость, которую усугубляет перспектива эрозии межгосударственных границ и ослабления регулирующей роли национальных государств, однако здесь кроется и серьезная опасность, так как чрезмерное отстаивание культурной идентичности может обернуться изоляционизмом. Между «столкновением культур», которое предвещает Хантингтон, с одной стороны, и их «растущим смешением» - с другой, должен быть найден искомый путь. Возможно, им станет «многоуровневая модерность» как общий, «современный подход» («contemporaneousness») каждой культуры к своей собственной традиции3 (002, с. 195-196).
Р.Инглхарт4 (Мичиганский университет, США) и П.Норрис (Гарвардский университет) (ООЗ)5 признают универсальность
1 Soroush А К Qui sommes-nous1' // EurOnent 1999 N 3 (002, с 197)
2 Kazancigu A De la modernisation octroyée par l'Etat // Cemoti - P , 1990 N 4(002,с 197)
3 Al-Jabn M A Introduction à la critique de la raison arabe P La Découverte, 1995(002,с 196)
4 Роналд Инглхарт - профессор Мичиганского университета, политолог, виднейший американский специалист в сравнительном изучении политических систем наосновании сопоставления культурных ценностей и их изменения Автор теории «по«материализма» С 1988 г руководитель международного исследовательского проекта«Всемирные обзоры ценностей» - Прим реф
5 Перевод из Foreign policy 2003 N 135 См также Inglehart RF, Noms PRising tide Gender equality a cultural change around the world N Y Cambridge umv press,2003 (003,с 76)
демократизации в современном мире, однако считают, что в мусульманских странах этот, глобальный процесс встречает наибольшие трудности. Основанием для их выводов служат материалы международных обследований реализации демократических ценностей, регулярно проводимых американской общественной организацией «Фридом хаус».
Две трети из 192 стран мира имеют демократический институт выборов, из 47 стран с мусульманским большинством - лишь четверть (003, с. 77). При этом политическая ценность демократии в опросах, как правило, допускается, и цивилизационный разрыв обнаруживается в культурной сфере, особенно в отношении сексуальной либерализации и допущения равенства полов. Можно сказать, «демократию признают на словах» (003, с.79), но нет той терпимости, которая составляет ее основу. Таковы суммарные результаты опросов в 22 странах Западной Европы, Северной Америки, Австралии, Новой Зеландии (I), с одной стороны, и 11 странах с мусульманским большинством от Албании до Индонезии (II) - с другой.
Важный результат опросов — выявление относительно слабой динамики в отношении к равенству полов в мусульманском мире Если на Западе терпимость людей, родившихся в 1977-1984 гг., превышает терпимость поколения, родившегося в начале века, почти на 20%, то в мусульманских странах рост не достигает и 10% (табл. 3-003,с. 83).
Однако есть другие измерения, которые показывают исторический характер демократизации на глубинном культурном уровне. Фиксируется значение для интериоризации демократических ценностей показателей экономического развития (индустриализация) и длительности политической демократии. Например, на самом низком уровне терпимости к равенству полов заодно с Египтом и Иорданией оказываются Армения, Грузия и Белоруссия, тогда как на среднем уровне Турция несколько опережает Россию и Украину (003, С.81)1.
1 Существуют, очевидно, и традиционные предпосылки, поскольку к уровню Турции приближаются Индонезия и Бангладеш, которых нельзя считать даже «относительно развитыми», а вслед за Западом по показателю терпимости к равенству полов идут, как показывает та же таблица, целым блоком страны Латинской Америки, совме стно с Японией, Тайванем, Индией, и опережая такие католические страны, как Литва, Венгрия, Хорватия - Прим реф
Таблица 1 (003,с. 80)'
Сопоставление ценностей в западных (I) и мусульманских (II) странах (%)
I II
Функционирование демократии (способность поддержания порядка) 68 68
Идеалы демократии (лучшая форма правления) 86 87
Предпочтительность сильных руководителей 61 61
Допустимость нерелигиозных руководителей 62 39
РАВЕНСТВО ПОЛОВ 82 55
ДОПУСТИМОСТЬ РАЗВОДОВ 60 35
ДОПУСТИМОСТЬ АБОРТОВ 48 25
ДОПУСТИМОСТЬ ГОМОСЕКСУАЛИЗМА 53 12
По материалам обследований World values survey, 1995-2001 (003, с 83), Freedom m the world The annual survey of political rights a civil liberties N Y Freedom house, 1981-1998(003,с 81)
Исторический характер, напоминают авторы, носила демократизация в отношении равенства полов и на Западе. В большинстве протестантских стран Западной Европы женщины получили право голоса лишь в межвоенный период, а в католических - после Второй мировой войны. Глобальность процесса утверждения политического равноправия полов нельзя отрицать. Если в 1945 г. только 3% парламентариев в мире были женщинами, то в 1965 - 8, в 1985 - 12, в 2002 г. - 15% (003, с. 84).
Статья американских политологов Дж.Онила и Б.Рассета (004) представляет перевод переработанной главы их книги1. Авторы проверяют обоснованность концепции «столкновения цивилизаций»» путем логистического регрессионного анализа данных о вооруженных конфликтах за 1950-1992 гг. Участвующие в конфликте
Russett B , Oneal J R. Triangulating peace Democracy, interdependence a international organisations NY Norton, 2001 (004, c 57)
пары оцениваются на принадлежность к восьми «цивилизациям», которые указал Хантингтон (западная, мусульманская, славянско-православная, китайская, индуистская, африканская, латиноамериканская, буддистская). «Цивилизационный»
критерийсопоставляется с другими факторами, сводимыми в две группы: «реалистические» (наличие общих границ, относительная военная мощь, союзнические отношения) и «либеральные»1 (демократическое устройство, торговые связи, участие в международных организациях). Вывод -«любая из "реалистических" или кантовских переменных намного сильнее влияет на развитие межгосударственных конфликтов, чем столкновение цивилизаций» (004, с. 40-41).
Не подтверждается и предположение, что межгосударственные конфликты внутри каждой из цивилизаций возникают реже, чем у пар, принадлежащих к разным цивилизациям. Действительно, в анализируемый период Запад и «православная цивилизация» оказались более «мирными»: конфликтность внутри них была соответственно на 74 и 71% ниже, чем для разноцивилизационных пар с идентичными переменными. Однако этим и исчерпывается внутрицивилизационная «миролюбивость», половина цивилизаций «была конфликтнее этой эталонной группы» (т.е. чаще воевали между собой, чем с представителями другой цивилизации), а две «отличались (статистически. - А.Г.) выраженной конфликтностью». Это «китайская» и «буддистская» группы стран. Более вьграженная склонность к внутрицивилизационному, а не к межцивилиза-ционому, насилию обнаруживается и в мусульманском мире. Если называть, по Хантингтону, «кровавыми» внешние рубежи этого региона, то надо признать, что «кровоточат у него и границы внутренние» (004, с. 41-42).
Не срабатывает и тезис Хантингтона о конфликтном противостоянии Запада всему остальному миру. «Столкновение между Западом и исламом на самом деле - пресловутый арабо-израильский конфликт. В случаях других западных стран какой-либо
«Реалистические» факторы почерпнуты из «реалистических» теорий международных отношений, источником «либеральных» служит эссе И.Канта 1795 г. о «вечном мире», где философ определял три предпосылки мирных отношений: «республиканскую конституцию», «космополитический закон» экономической взаимозависимости и приверженность международному праву (004, с. 38).
(статистический. - А.Г.) эффект отсутствует». Что же касается конфликта Запада с «православной» и «китайской» группами стран, то целесообразнее интерпретировать его как свидетельство холодной войны. Ни «железный занавес» в Европе, ни «бамбуковый» в Азии не объясняются цивилизационными различиями (004, с. 44-45).
Неверно, что после окончания холодной войны цивилизационная составляющая конфликтов возрастает. Наоборот, многие межцивилизационные столкновения разрешались и ослабевали, поскольку «у сверхдержав больше не было стимулов вмешиваться в региональные конфликты» (004, с. 47).
Хантингтону, заключают Онил и Рассет, надо отдать должное. Указанием на роль проблемы культурной идентичности в международных отношениях он «бросил вызов политикам и ученым, заставив их задуматься» над этим фактором. Но проблема не сводится к социальной психологии, к противостоянию «мы и они». «То, что объединяет нас с другими, не обязательно должно стать угрозой для мирных отношений с теми, кто находится за пределами конкретной группы». Поддержание мирных отношений обусловливается интересами отдельных государств и их руководства, а не верностью многовековым традициям. И для профилактики мирных отношений вовсе не требуется их искоренять. Нужно, в соответствии с кантовскои парадигмой «вечного мира», «мирным путем распространять демократию, экономическую взаимозависимость и международные политические организации в те части света, где их пока нет» (004, с. 52-53).
Но, может быть, вторжение США в Афганистан и подготовка к вторжению в Ирак' доказывают что «пророчество» автора концепции «столкновения цивилизаций» сбылось? Нет, «США вторглись в Афганистан не потому, что тот был исламской страной, а потому, что он поддерживал тех, кто напал на США». Мусульманский мир нельзя считать органически не способным следовать кантовскои парадигме. «Несмотря на серьезные культурные барьеры... возможен и исламский вариант демократии». Основа авторитаризма здесь - не культурные барьеры, а природные богатства и мощная помощь США (Египет). К тому же «многие исламские страны с авторитарными
1 Эти строки были написаны до начала Иракской войны. - Прим реф.
правительствами... хорошо интегрируются в глобальную экономику»(004, с. 54). :
Что касается Ирака, то господствовавшую в стране диктатуру нельзя отнести к фундаменталистским, и не распространяла она идеи «исламской теократии». Вторжение в Ирак не обусловлено цивилизационными мотивами, но реакция на него может сделать «столкновение цивилизаций» «самоисполняющимся пророчеством». «Подобная акция США вдали от своих границ с последующей ответной реакцией, вызванной распространением войны против терроризма на исламские государства так называемой "оси зла", может стать именно тем, что надеялся спровоцировать Усама бин Ла-дин» (004, с. 55).
Дж.Фокс (005) (университет Бар-Илана, Израиль) приходит к аналогичному выводу: несмотря на теоретическую неточность концепции Хантингтона, «столкновение цивилизаций» может стать «самоисполняющимся пророчеством». Такая эсхатологическая логика особенно характерна для конфликтов, связанных с религией. «Когда люди ожидают конфликта между представителями различных религий, они начинают готовиться к нему и в результате провоцируют его» (005, с. 108).
Фокс отмечает, что концепция Хантингтона основана на суммировании отдельных фактов и не имеет систематического обоснования. Не случайно она не подтверждается разнообразными количественными анализами. Автор решает провести проверку методом регрессионного анализа одного из аспектов концепции о связи международной конфликтности с религиозными различиями1, отмечая, что мнение Хантингтона разделяется в некоторых других концепциях. Различные авторы расходятся в представлении о том, каким образом религиозная идентичность приводит к конфликту -сама по себе, как в традиционалистской («primordial») концепции
' По мнению Фокса, полемика вокруг «столкновения цивилизаций» выявила полное расхождение в том, что «цивилизационная, национально-государственная или этническая идентичность становится самым значимым фактором после "холодной войны"» (005, с. 94). Неопределенность выявляется уже у самого автора концепции: полагая в основании чреватой конфликтами цивилизационной идентичности религиозные различия, он выдерживает собственный критерий лишь в определении трех из восьми «цивилизаций» (исламская, буддистская, индуистская). - Прим. реф.
Хантингтона, при мобилизующей активности политической группы («инструменталистская» концепция), наконец, при специальном формировании такой идентичности для политического выступления («конструктивистская» концепция), однако обнаруживают некое согласие в подчеркивании опасной роли религиозного фактора. А это убеждение, в свою очередь, является частью общих представлений о религии, связывающих ее влияние с изоляционизмом, нетерпимостью, авторитаризмом и, наконец - с фундаменталистским противодействием «модерности»» в Третьем мире (005, с. 94-95).
Материалом для анализа Фокса служат в основном данные международных обследований о положении меньшинств в различных странах мира (серия «Minorities at risk»), которые проводит общественная организация США «Институт мира» под руководством Теда Герра. Фокс приходит к выводу, что религиозная идентичность не является непосредственной причиной конфликтов, но может служить фактором их обострения. Однако здесь нет автоматической связи. Религиозная идентичность может способствовать политической мобилизации в мирных целях, религиозные постулаты могут использоваться в целях легитимации требований этнических меньшинств. Она же может стать основанием для дискриминации со стороны большинства, если то имеет другую религиозную идентичность. Наконец, не обнаруживается статистическая тенденция к обострению межрелигиозной напряженности в мире.
Собственно фактором конфликтов религиозная идентичность оказывается лишь в двух случаях: когда она соединяется с сепаратизмом, как в Израиле, Шри-Ланке, Кашмире, или становится основанием для интернационализации конфликта, т. е. мобилизационным каналом для вмешательства единоверцев из других стран. Таким образом, решают не вопросы идентичности, а политические противоречия, имеющие религиозную составляющую. Хантингтон, считает Фокс, ошибся, трактуя религиозные различия как предпосылку конфликтности в мире. И вообще, « базовыми причинами межэтнических конфликтов не являются различия между цивилизациями». Поэтому «политические деятели, акцентирующие цивилизационные аспекты этнических конфликтов, больше способствуют их развязыванию, чем урегулированию ситуации» (005, с. 108).
А. В. Гордон
