CC BY
27
V. CURRICULUM: СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ КЛАССИКА
2003.03.017. НИКОЛАЕВ В .Г. МЕСТЬ КАК ПРЕДМЕТ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ИНТЕРЕСА: ПРЕДИСЛОВИЕ К ПУБЛИКАЦИИ ТЕКСТА У.МАКДАУГАЛЛА.
В глазах товарищей по профессии социолог, актуализирующий историю своей науки, в чем-то сродни старьевщику, который копается в старых сундуках и извлекает на свет ветхие, давно забытые и уже никому, кроме него, не нужные тексты и идеи. Эта деятельность может казаться не только бесполезной, но даже в какой-то степени вредной, поскольку отвлекает внимание от действительно важных (так называемых «актуальных», или «злободневных») проблем. Зачем, в частности, извлекать из небытия старый и, следует думать, заслуженно забытый текст древнего английского инстинктивиста Уильяма Макдаугалла (1871-1938)? Его книга «Введение в социальную психологию», фрагменты из которой здесь публикуются, впервые увидела свет в 1908 г. Хотя успех ее был колоссальным и до 50-х годов она переиздавалась чуть ли не ежегодно, далее поток переизданий прекратился, и с тех пор ее почти никто не читает. Зачем и кому сегодня нужен этот очевидный антиквариат? Попытаемся ответить на этот вопрос.
Социология, как бы витиевато и эвфемистически ни формулировалась ее задача, должна выявлять «скрытые пружины» социальных процессов. Если она этого не делает, она не выполняет своего предназначения в обществе: не дает адекватного понимания и объяснения социальной жизни. При этом социологи, хотят они того или нет, исходят в своих исследованиях из некоторого — иногда явного, но чаще латентного — представления о природе социального действия1.
1 Это убедительно продемонстрировано в четырехтомном труде «Теоретическая логика в социологии» Дж. Александера (1982-1983) и в «Теории действия» Р.Мюнха (1982).
Исторически сложилось так, что на протяжении ХХ в. (и чем дальше, тем больше) в социологии преобладала рационалистическая трактовка социального действия, преувеличивающая целерациональные мотивации и преуменьшающая значимость чувств в человеческом поведении. Соответственно, в исследованиях проявился крен в сторону чрезмерной рационализации изучаемой социальной реальности: в социальные процессы вкладывалось слишком много «логики», а такие факторы, как чувства, эмоции, аффекты, в лучшем случае признавались как досадные иррациональные помехи, в худшем — игнорировались как нечто несуще-ственное либо вовсе не замечались. Между тем трудно отыскать области действия, где человек вел бы себя просто как калькулирующая машина и где чувства не присутствовали бы в качестве важной мотивирующей силы. Короче говоря, характерный для социологического «мейнстрима» ХХ в. общий перекос в понимании природы действия обусловил недостаточную объяснительную и предсказательную силу социологических исследований, выстроенных на такой метатеоретической базе. Чрезмерно рационализированная в своих основаниях социология, оставляющая без внимание такие «скрытые пружины» социальных процессов, как эмоции, не сможет, например, объяснить, почему в марте 2003 г. население России в массовом масштабе — вопреки всякой утилитарной логике и инструментальным соображениям — отреагировало на начало войны в Ираке всплеском антиамериканских настроений и почему ведущие выпусков новостей в российских СМИ не способны скрыть радости, зачитывая сообщения о гибели американских солдат. Эти вещи трудно адекватно объяснить, не имея в виду, какой колоссальной силы ресентимент испытывают россияне к американцам после крушения СССР: если советский антиамериканизм еще мог быть частью пустого идеологического флера, то постсоветский антиамериканизм россиян — вызревший на фоне утраты ими сверхдержавного достоинства, право на которое они привыкли воспринимать как справедливое и естественное, и параллельного возвышения США как единственной сверхдержавы — имеет характер сильного и подлинного чувства, легко переходящего из латентного в явное состояние.
В последнюю четверть ХХ в. чрезмерное акцентирование рациональных аспектов человеческого действия подверглось критике, и в русле этой критики в социологии сформировалось особое течение — социология эмоций. При всех различиях в концептуальных и
методологических подходах авторов, внесших вклад в развитие этого течения и его институционализацию, у них есть общее понимание того, что эмоции являются важной движущей силой человеческого действия и важным фактором в детерминации социальных процессов на микро- и макроуровне. Речь идет о таких социологах, как Рэндалл Коллинз, Эрвинг Гоффман, Томас Шефф, Теодор Кемпер, Арли Хохшилд, Норман Дензин, Серж Московичи, Джек Барбалет, Ром Харре и др.
Эта радикальная перестановка акцентов в понимании действия не могла, разумеется, ограничиться всего лишь комплементарной к теории рационального действия абстрактной констатацией значимости эмоций. Она имела следствием существенную переформулировку текущих задач социологии, дерзкие попытки переосмысления традиционных для социологии тем под новым углом зрения и нарастающий поток исследований, посвященных связи конкретных эмоций с конкретными социальными структурами и процессами. Поскольку социология эмоций не могла опереться на интеллектуальную традицию социологического «мейнстрима» ХХ в., отводившую эмоции роль «остаточной категории», поиски опоры приводили иногда к очень старым и основательно забытым трудам.
Таким образом, социология эмоций начала создавать свой «классический пантеон». В него попал, в частности, У.Макдаугалл с его «блистательным, но обойденным вниманием обсуждением» такой своеобразной эмоции, как жажда мести1. Мы публикуем этот фрагмент его работы (а также дополнительно еще два фрагмента) как новый классический текст, старый лишь хронологически, но не по существу. Поскольку для социологии эта эмоция долгое время просто не представляла профессионального интереса, текст Макдаугалла и сегодня может дать нам на этот счет некоторые интересные и в какой-то степени свежие идеи. Рассмотрим, какие это идеи2.
1. Прежде всего, Макдаугалл — вопреки тому что его привыкли считать «инстинктивистом» — предлагает не биологическую трактовку жажды мести, а по сути реляционистскую и социологическую ее трактовку. Макдаугалл считает одной из типичных причин жажды мести публичное оскорбление, унижающее человека в глазах других, а действие, мотивированное этой эмоцией, трактует как попытку
1 Barbalet J. Emotion, social theory, and social structure: A macrosociological approach. - Cambridge University Press, 1999. - P.135.
2 Здесь мы во многом опираемся на Дж. Барбалета: Barbalet J. Op. cit. — P.133-139.
восстановления попранного достоинства и собственной ценности в глазах публики. Можно переформулировать это так: эмоция мести возникает в социальных конфигурациях, когда действие лица А в отношении лица В ведет к понижению статуса В в соответствующей конфигурации, переживаемому этим В как личное унижение и утрата тех или иных прав, которыми он пользовался в этой конфигурации как самоочевидными; эта эмоция побуждает В к действию, которое вернуло бы ему потерянные права и чувство собственного достоинства; отсутствие такой реакции может привести к легитимации публикой лишения В тех прав, которые были попраны действием А. Таким образом, эмоция мести встроена своими причинами и следствиями в контекст социальных отношений.
2. В пользу такой интерпретации текста Макдаугалла говорит то, что он рассматривает в социальном контексте не только жажду мести, но также другие эмоции. В случае зависти Макдаугалл указывает в качестве такого контекста на конкуренцию за пользование дефицитными благами, в которой люди становятся друг для друга препятствиями в удовлетворении притязаний и источниками всевозможного рода лишений. В случае ревности он опять же прямо указывает на социальную конфигурацию как на контекст ее возникновения: он пишет, что в этом случае «играет роль не конкретное лицо с его ситуацией и действиями, а отношения между тремя лицами». Таким образом, возникновение жажды мести, как и других сложных эмоций, рассматривается Макдаугаллом социологически, в контексте социальных отношений.
3. Эмоция мести социальна также в следующем аспекте. Акт мести как аффективное действие (в веберовском смысле) является социальным действием в той мере, в какой он субъективно осмыслен. Осмысленность же выражается наиболее явно в том случае, когда действие отсрочивается, т.е. отодвигается во времени от стимула, давшего ему первоначальный толчок. При максимальной отсрочке мести мы имеем неразрывное соединение эмоционального импульса (жажды мести как таковой) с когнитивным расчетом (планом мести), и сам акт мщения мотивируется именно этим соединением. Макдаугалл недвусмысленно утверждает в этой связи, что элемент чистого эмоционального импульса (гнева) и элемент хладнокровного расчета могут смешиваться в разных пропорциях, так что акт мщения варьирует в диапазоне от реактивного акта возмездия in situ до «хладнокровной, спланированной мести, которая может откладываться и искать удовлетворения годами». На примере мести устанавливается возможность такой интерпретации человеческого
поведения, при которой аффект и рациональность не противопоставлялись бы друг другу взаимоисключающим образом, а рассматривались бы как в той или иной мере взаимно соединяющиеся и взаимно проникающие друг в друга аспекты поведения. То, что эта мысль Макдаугалла была не случайной, а продуманной, видно из абзаца, посвященного одобрению и неодобрению: в нем устанавливается тесная связь эмоций с суждениями, суть которой сводится к тому, что существует континуум, на одном конце которого находится чистая эмоция, а на другом — «безэмоциональное интеллектуальное суждение». Эта точка зрения на соотношение эмоции и рациональности была предложена У. Джемсом; ее же отстаивает сегодня Дж. Барбалет.
4. Устанавливая слияние в жажде мести таких элементов, как унижение в глазах других (социальный элемент) и позитивное эгоистическое чувство, или self-feeling (индивидуальный элемент), Макдаугалл неявно предлагает довольно интересный взгляд на связь социального процесса с его органической основой, т.е. на связь социальной системы с системой поведенческого организма (если воспользоваться терминологией Парсонса). Суть этого взгляда можно свести к тому, что социальные взаимодействия неразрывно связаны в своем протекании с органически фундированными эмоциональными процессами в индивидах: в силу этой связи аффекты принимают социально организованные формы (т.е. социализируются), а социальные процессы получают энергетическую подпитку.
5. Макдаугалл ясно устанавливает, что эмоция мести может иметь как индивидуальный, так и коллективный характер. Это устанавливается благодаря соотнесению эмоции с социальным Я (или, по выражению Макдаугалла, «более широким Я»). Чувство собственного достоинства может распространяться на все физические и социальные объекты, с которыми «эго» себя идентифицирует. Соответственно, эмоция мести может возникать как реакция на посягательство, во-первых, на любой элемент вещной сферы, которую человек считает «своей», и, во-вторых, на любой элемент коллективного образования, с которым человек себя отождествляет. Последнее особенно важно, ибо означает, что субъектом эмоции мести может становиться коллектив. В силу аналогичного механизма коллективным может становиться и объект эмоции мести. (Ярким примером служит кровная вражда между родами с цепочкой взаимных убийств.)
6. Макдаугалл приводит примеры разных социальных ситуаций, которые могут создавать основу для возникновения эмоции мести. Военное поражение и сопряженное с этим национальное унижение могут порождать жажду мести как «коллективную эмоцию целого народа»; в этой связи «патриотическое чувство» рассматривается как расширенная форма чувства собственного достоинства1. Вынужденное подчинение субъективно не признанной (нелегитимной) власти может порождать массовый гнев на «угнетателя», и этот гнев в форме затаенной жажды мести может получить выражение в массовых движениях. Литературные дискуссии могут давать «рафинированное выражение» мстительным эмоциям их участников. Если иметь в виду, что эмоция мести возникает в самых разных социальных конфигурациях в ответ на нарушение самых разных естественных прав, то можно представить бесконечное множество ситуаций, в которых может зародиться эта эмоция; такие ситуации необязательно ее порождают, но всегда предполагают ее как одну из возможных эмоциональных реакций.
7. Макдаугалл связывает эмоцию мести с принципом справедливости и с институтом правосудия. Жажда мести не только регулирует распределение прав в сетях неформальных взаимодействий, но и служит эмоциональной основой формального правосудия. Укажем на два важных аспекта этого тезиса.
(а) Во-первых, обычно такие эмоции, как жажда мести, рассматривались в социальных науках сугубо в негативном аспекте, тогда как объективность требует принять во внимание и позитивные функции подобных эмоций.
(б) Во-вторых, соединяя формальное правосудие с такой эмоциональной основой, мы можем увидеть один из источников его действенности, ибо ни одна абстрактная идея не реализуется в поведении без аффективной поддержки.
8. У Макдаугалла жажда мести рассматривается в паре с другой эмоцией, которая называется ресентиментом (resentment)2. Эти эмоции
1 Современная трактовка связи эмоции мести с войной представлена в книге Томаса Шеффа «Кровавая месть: Эмоции, национализм и война» (1994).
2 В тексте этот термин переведен как «негодование», однако смысл его гораздо шире. В эмоции, о которой идет речь, соединяются элементы того, что называют «неприязнью», «ненавистью», «враждой», «(затаенной) обидой», «завистью», «злопамятностью». См. пояснение А.Н.Малинкина в: Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. — СПб.: Наука, Университетская книга, 1999. — С.207-208.
вообще часто рассматриваются в паре. Соотношение между ними до конца не прояснено.
(а) Ресентимент был предметом пристального рассмотрения у Ф.Ницше и М.Шелера: оба считали ресентимент пассивной формой гнева, заменяющей справедливость воображаемой местью, и указывали на ее саморазрушительный характер. Дж.Барбалет считает разграничение мести и ресентимента на основе активности/ пассивности необоснованным1.
(б) Макдаугалл проводит различие между этими эмоциями, опираясь на такой критерий, как немедленность/отсрочка реагирования. Барбалет считает и этот критерий их разграничения необоснованным; и мы здесь полностью с ним согласимся. Ресентимент может долго вызревать и накапливаться, прежде чем найдет выражение в открытой агрессии против объекта этого чувства. Следует, правда, отметить в связи с этим, что, во-первых, до того, как открытая агрессия проявится (если вообще проявится), ресентимент иными способами выражается в действии субъекта этого чувства и, во-вторых, в случае акта агрессии разница между эмоцией мести и ресентиментом уже не просматривается. Иллюстрацией может служить история из поэмы Н.А.Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», в которой крестьяне, долго накапливая затаенную обиду на барина-самодура (ресентимент), в конце концов закопали его живьем (месть).
(в) Барбалет предлагает отличать эмоцию мести от ресентимента прежде всего по наличию «личной вовлеченности»: с его точки зрения, она заключает в себе «и вызов попранию прав, и утверждение прав актора как на свою принятую позицию, так и на наказание тех, кто лишает его причитающегося ему законного места»2. Ресентимент не требует прямого вовлечения в возмездие. Кроме того, если эмоция мести есть «эмоция властных отношений», и ее функцией является выравнивание дисбаланса в этих отношениях, то объект ресентимента — это не обязательно власть, а обычно «нормативные элементы социального порядка». Таким образом, ресентимент заключает в себе больше безличности: «Если жаждой мести движет самоуважение, то ресентиментом — уважение к внешне принятому набору стандартов, ценностей или норм»3. Ресентимент возникает у актора в ситуации, когда
1 Barbalet J. Op. cit. — P.135.
2 Barbalet J. Op. cit. — P.135, 136.
3 Ibid. — P.137.
некая «третья сторона» получает преимущества за счет попрания его прав и притязаний и обретает тем самым «незас-луженный» статус. Ресентимент не требует от актора «личной потери», но если такая потеря есть (неважно, абсолютная или относительная), его интенсивность возрастает. При всех различиях между эмоцией мести и ресентиментом, обе эмоции объединяет то, что они являются «эмоциональным постижением социального нарушения удовлетворения потребностей», т.е. эмоциональными реакциями на ущемление в неотъемлемых правах, и направлены на восстановление этих прав1.
9. Не соглашаясь полностью с Барбалетом, приведем ряд соображений по поводу соотношения эмоции мести и ресентимента, которыми, на наш взгляд, не стоит пренебрегать.
(а) Эмоция мести в чистом виде заключает в себе более ясное осознание актором ее источника и объекта (которые часто могут совпадать): проще говоря, актор знает, кто причинил ему ущерб и кому мстить. В случае ресентимента это ясное осознание может отсутствовать. Так, профессиональная группа, класс или социальный слой могут терять статус относительно других групп под влиянием таких безличных причин, как экономическая конъюнктура2, и, хотя объект чувства может быть распознан по «незаслуженно» полученным преимуществам, ему в этом случае свойственна некоторая аморфность, расплывчатость границ. «Знание» актором того, что виновником понижения статуса являются «богачи», «угнетатели», «буржуазия», «новые русские», «государство» и т.п., еще требует спецификации этих абстрактных категорий (впрочем, эта спецификация в драме «восстановления справедливости» может происходить ситуативно). Если месть в чистом виде является более точечной и «локальной» по своим последствиям, то разыгравшийся ресентимент может вызвать широкомасштабный конфликт, заключающий в себе многочисленные цепочки «актов возмездия», связанные лишь субъективным, ситуативным и контингентным присоединением гневных чувств и актов к случайно подвернувшимся «подходящим» объектам. Таковы революции, гражданские войны,
1 Ibid. — P.126.
2 На такие структурные условия ресентимента указывает Барбалет (Ibid. — P. 6281). Ранее Т. Маршалл назвал в числе условий классового ресентимента и конфликта такой процесс, как взаимное сравнение людьми своего положения в обществе (Marshall T. H. Changes in social stratification in the twentieth century; The nature of class conflict // Class, citizenship and social development. — Westport, Conn., 1973. — P.122-143, 164-173).
массовые уличные беспорядки. Продуманный план точечного возмездия при этом, разумеется, невозможен. Поиски незримых виновников ухудшения своего статуса могут принимать весьма иррациональные формы и присоединять гневные чувства к таким объектам, как «тайные силы», «пособники», «агенты коммунизма», «масоны», «исламские террористы» и т.п.
(б) В случае точной идентификации источника ухудшения своего статуса актор может испытывать ресентимент или мстительное чувство к объекту как альтернативные эмоции. Например, член семьи, пораженный в правах на фоне возвышения другого члена семьи, может быть на него обижен, но гложущая его тайная обида вовсе не обязательно сопряжена с желанием отомстить1.
(в) Когда эмоция мести и ресентимент являются возможными реакциями на одну и ту же ситуацию, срабатывание второй альтернативы может быть объяснено наличием страха (неважно, объективно оправданного или нет) перд еще большей потерей прав, чем та, которая содержится в этой ситуации. При этом именно страх сдерживает непосредственное проявление гнева, и итоговой эмоциональной реакцие может стать более или менее долговременная скрытая озлобленность, не находяща внешнего выхода. Макдаугалл указывает на эту возможность, связывая отсрочку возмездия с мучительной борьбой импульсов, однако, на наш взгляд, неверно ее трактует. Ресентимент, в котором ярость под воздействием какого-либо внешнего или внутреннего события (как «последней капли») в какой-то момент реактивно нарастает и решительно побеждает страх, может увенчаться «актом возмездия», находящим себе объект in situ. Видимо, именно так надо трактовать эмоционально-поведенческую последовательность, описываемую Макдаугаллом на примере малайского амока. Таким образом, при рассмотрении жажды мести и ресентимента нужно предусмотреть возможность их взаимного превращения друг в друга.
10. Хотя аналитическое различение эмоций (как своего рода «идеальных типов») полезно и необходимо для определенных целей, на наш взгляд, полезно иметь наряду с этим и синтетический взгляд. Для этого необходимо рассмотреть гнев, негодование, жажду мести, неприязнь, ненависть, зависть, ревность, обиду и, возможно, другие эмоции как образующие кластер, в пределах которого эти элементы и
1 Барбалет (Op. cit. — P. 138) отмечает, что ресентимент необязательно прикрепляется к желанию возмездия, но, присоединившись к мстительности, усиливает ее.
оттенки могут по-разному синтетически соединяться и переходить друг в друга. В конце концов разграничения между этими эмоциями задаются в значительной степени языком, а не являются чисто объективными реалиями1. Так, многое из того, что Макдаугалл описывает как жажду мести, описывается другими авторами (Ницше, Шелером, Т. Маршаллом) как ресентимент.
11. Сопоставление жажды мести и ресентимента с другими эмоциями из указанного кластера, описанными Макдаугаллом, может быть небесполезным.
(а) Свойственное ресентименту соединение гнева со страхом Макдаугалл описывает под рубрикой «неприязни». Как условия этой эмоции он называет те же элементы, которые провоцируют негодование: это «действия других людей», оказывающие «противодействие нашим усилиям». Удовлетворение позитивного эгоистического чувства путем сравнения своего статуса со статусом другого и достигаемое тем самым сладкое чувство собственного превосходства на фоне «моральной слабости и ничтожности другого» — это компенсаторный элемент ресентимента. Схема такого чувства: «Он, конечно, богат, но зато очень тупой». Пример: анекдоты о «новых русских». Макдаугалл указывает на естественную возможность перерастания неприязни к объекту эмоции в ненависть.
(б) Поскольку ощущение падения собственного статуса и лишения прав возникает у актора в контексте сравнения (своего текущего статуса с прошлым и их обоих с текущим и прошлым статусом другого или других), резонно также принять во внимание такую эмоцию, как зависть. Макдаугалл считает причиной зависти «превосходство объекта в силе и положении», вызывающее ощущение того, что объект зависти «не дает нам воспользоваться какими-то благами или положением, которыми он сам пользуется». Указанные причины естественны для ситуации конкуренции за дефицитные блага, участники которой ощущают неудачи в ней как «лишения» и воспринимают друг друга как «препятствия».
(в) Анализ ситуации конкуренции Макдаугалл дает на примере ревности, где тоже есть соперничество (соревнование) за дефицитное или единственное благо, к которому соперники позитивно эмоционально привязаны. По структуре зависть и ревность схожи: лицо А и лицо В притязают на обладание благом С, которым в случае ревности является
1 Неизбежное размещение социологического изучения эмоций в контексте этнических классификаций чувств — одна из серьезнейших проблем социологии эмоций.
другой человек, а в случае зависти — все что угодно (деньги, престиж, внимание, благосклонность государства, дотации, льготы, власть, близость к влиятельным кругам, автомобиль, дом и т.д. и т.п.). Макдаугалл и сам невольно допускает возможность сравнения данных эмоций, когда, описывая объект ревности, говорит, что он может рассматриваться не как уникальное живое существо, а как собственность, как часть «расширенного Я». Воспользовавшись этим сравнением, можно сформулировать следующий тезис: в случае ревности и зависти речь идет о ситуации конкуренции за некоторую ценность (объект любви в принятом смысле — лишь частный случай ценности). Как ревность колеблется между местью и упреком, так и вызванное лишением той или иной ценности, которую актор считает по праву своей, эмоциональное состояние может колебаться между более действенной жаждой мести и более пассивным негодованием (ресентиментом). Например, в российском обществе отношения между такими коллективными образованиями, как партии, церкви или компании, конкурирующими за «внимание» такого ценимого объекта, как «государство», могут создавать почву для своего рода «расширенной» ревности к государству, которая на поверку может оказаться в той или иной мере жаждой мести или ресентиментом в отношении более удачливого соперника.
Примерно к таким размышлениям (а возможно, каким-то другим) может подтолкнуть чтение публикуемого ниже текста Макдаугалла. Название текста принадлежит переводчику, как и названия параграфов, выделенные жирным шрифтом и заключенные в квадратные скобки. Содержащиеся в тексте ссылки ввиду недоступности цитируемых источников трудно привести в соответствие с теми требованиями, которые к ним предъявляются сегодня, а потому они были оставлены в том виде, в каком они приводятся в оригинале. В качестве основы для публикации был взят дореволюционный перевод, сделанный с 5-го издания; он был тщательно сверен по 30-му английскому изданию и почти полностью переработан. В известной мере это новый перевод.
