CC BY
33
са в социальных проблемах, основы которой перекликаются с философией П.Тейяра де Шардена и рисуют путь человека к созданию земного рая.
В заключение речь идет о леворадикальных движениях в России, возникших в конце 80-х годов в подпольных кружках и в полуподпольных клубах в Москве, Санкт-Петербурге, Куйбышеве, Самаре, Иркутске и других городах и вначале совместимых с демократическим движением. Анархисты, панки и т.п. быстро превратились во внесистемную оппозицию благодаря действиям правоохранительных органов и «шоковой терапии». Отдельные группы используют западную леворадикальную литературу (например, в журнале «Великий отказ» П.Рябова и Д.Костенко). «Движение за анонимное и бесплатное искусство» выступает против интеллектуальной собственности, а политизированные анархо-панки претворяют в жизнь принципы DIY и выступают против неофашизма. Есть попытки организовать неавторитарную внепарламентскую сцену, где ^запрограммированный бунт «сердца» придет на смену формально -теоретической революции «разума».
И.С.Андреева
2003.02.003. АБРАМС Дж. ЭСТЕТИКА САМОКОНСТРУИРОВАНИЯ И КОСМОПОЛИТИЗМ: ФУКО И РОРТИ ОБ ИСКУССТВЕ ЖИЗНИ.
ABRAMS J.J. Aesthetics of self-fashioning and cosmopolitanism: Foucault and Rorty on the art of living // Philosophy today. — Chicago, 2002. — Vol.46, N 2/5. - P.185-192.
Сегодня целый ряд философов пишут о позитивной этике са-мо-конструирования (self-fashioning), которая является неуниверсалистской, эстетически оформленной и несет на себе явную печать наследия Ницше. Наиболее яркими представителями этого направления являются Мишель Фуко, Ричард Шустерман, Александр Ней-мас (Alexander Nehamas), Стэнли Кейвел (Stanley Cavell) и Ричард Рорти. Другая группа философов занимается преимущественно проблемами глобальной справедливости, важности распространения демократии, глобализацией, практиками коммуникации в общественной сфере и критикой неравных стартовых условий в современном обществе. Эта группа представлена Джоном Роулзом (John Rawls), Карлом-Отто Апелем (Karl-Otto Apel), Мартой Нуссбаум (Martha Nussbaum) и тем же Рорти. Представители второй группы обвиняют
первых в элитарности, недемократичности. Вместо того, чтобы сосредоточиться на универсальных гуманистических ценностях, они сосредоточиваются на искусстве жизни, техниках самосовершенствования, эстетических практиках искусства «нарративного самонаписания» и т.д. Можно ли примирить взгляды этих двух групп? Рорти считает, что это возможно лишь минимально. Он резко разводит приватную и публичную сферы и помещает «формировщиков Я» в первую, а демократических философов — во вторую. Автор статьи считает, что на самом деле эти две группы гораздо ближе друг к другу и связаны теснее, чем представляется Рорти, что частично снимает с первой группы обвинение в элитарности.
Автор начинает с происшедшего в XX в. перехода от модерна к постмодерну. Модернисты считают, что, хотя после Ницше, разум с трудом может быть назвать чистым, он сохраняет свое эмансипирующее значение, остается единственной дорогой к свободе и равенству, единственный способен пролить свет в распространяющемся тумане нигилизма. Они продолжают видеть в Канте центральную фигуру философии и выдвигают идею глобальной демократии как конечной цели истории, которая движется к царству свободы и равенства. Эти идеи проводят в своих работах Апель и Хабермас, резко критикующие постмодернизм.
В отличие от модернистов, постмодернисты возлагают гораздо меньше надежд на разум, отбрасывают проекты обоснования, оправдания и эмансипации и скептически смотрят на возможность тотального мира, воображаемого Кантом. После Ницше стало ясно, что разум использует определенные стратегии, является инструментом колонизации и социального принуждения, манипулирует образами эмансипированного и справедливого, которые он сам же и создает, что делает принуждение более эффективным. Однако, когда это становится понятным, под этим верхним слоем вскрывается более плюралистический и культурно творческий слой: теперь каждая культура и каждый индивид рассматриваются не как движущиеся в едином направлении, что было характерно для Просвещения, но как нарративно включенные и нормативно самосодержащие. При этом ни один нарратив не может претендовать на доминирующее место, не имеет права быть метанарративом, по словам Ж.Ф.Лиотара. Не случайно последний обозначил постмодерн как умирание веры в мета-
нарративы и общий скепсис в отношении самой идеи политического универсализма.
Такова была ситуация во второй половине XX в. Однако глобальное распространение капиталистической демократии сделало критику метанарративов несколько неуместной. Поскольку глобализация — хорошо это или плохо (по-видимому и то и другое) — уже здесь, уже происходит. Многие постмодернисты все более стали переходить от скепсиса к метанарративам и искать более конструктивные подходы к этике. Этика таким образом — вместо нарративов — стала исследованием меньших нарративов, исследованием конструирования плюралистических и эстетических понятий субъекта, т.е. «технологий Я», как их называл Фуко. Постепенно то, что было дискуссией между модернистами и постмодернистами, стало превращаться в дискуссию между «космополитической демократией» и «самоконструированием».
Помимо глобализации демократии внимание к этим этическим проблемам было вызвано следующими тремя причинами.
1. Капиталистическая демократия способствовала усилению индивидуализации и повышению ценности субъективного опыта каждого отдельного члена общества.
2. Высокий уровень информации породил мультикультура-лизм, стали известны различные техники экспериментирования с индивидуальностью.
3. Одновременно с ростом демократии, капитализма и техники возрос и уровень социального контроля, наблюдения за членами общества (одна из излюбленных тем раннего Фуко). Возникает, по его словами, «всевидящее общество», манипулирующее даже телами посредством «биовласти». Позиция позднего Фуко стала более конструктивной: его интерес сдвинулся в сторону изучения эстетики самоконструирования, личностного опыта в отличие от «всевидящего общества» и публичной сферы. Индивид утверждает свое противостояние доминирующим нормам. Он берет на себя контроль за собственной субъективностью, берет нити «биовласти» в собственные руки. При этом овладение собственным Я происходит на двух уровнях: лингвистическом и соматическом. На лингвистическом уровне появляются новые нарративные лингвистические игры, на соматическом — происходит более глубокое ниспровержение, индивид начинает экспериментировать с наркотиками, предаваться сексуальным от-
клонениям, заниматься другими аналогичными техниками (хатха-йога, медитация, массажи и т.п.). Если в первом случае индивид играет с доминирующим лингвистическим словарем, то во втором — преодолевает барьеры обыденной чувственности и телесности, создавая новый соматический образ Я.
Концепция самоконструирования Я у Фуко получила дальнейшее развитие у других авторов — Рорти, Неймаса (Nehamas), Шус-термана. Последний даже предложил создать новую дисциплину «сома-эстетику», которая занималась бы исследованием эстетических технологий формирования телесности с древности до наших дней.
Подобные исследования однако постоянно должны опровергать обвинения в элитизме, в проповеди «отталкивающего нар-циссического идеала» (М.Нуссбаум) (цит. по: с. 187), никак не помогающего в достижении социальной справедливости и уменьшении классовой ненависти. Действительно и Фуко, и Рорти, и Неймас мало похожи на эгалитаристов. Однако значит ли это, что они готовы полностью подписаться под ницшевским осмеянием демократии?
Анализируя этот конфликт между модернистами-космополитами и постмодернистами — сторонниками самоконструирования, Рорти разводит их в две обособленные, не имеющие ничего общего группы, одна из которых, по его мнению, занимается публичной сферой, а другая — частной. Приватная ирония является вотчиной постмодернистских эстетов, тогда как публичное коммуникативное действие является вотчиной модернистов, и обе эти сферы никак не пересекаются. Это две совершенно разные языковые игры. Идея Рорти «примиряет два подхода, разделяя их» (цит. по: с. 188).
Шустерман возразил, что «это разделение неприемлемо, ибо приватное Я и язык, который оно конструирует, всегда являются уже заранее социально определенными и структурированными публичной сферой» (цит. по: с.188). Однако Шустерман считает верным и разделение публичного/приватного, и выявление взаимосвязей между ними. Но он считает, что о приватной сфере можно сказать нечто более глубокое: необходимо эстетическое и этическое исследование нелингвистического измерения телесности, что может составить новый ресурс и для понимания публичной сферы. Шустерман переопределяет публичную сферу как дискурсивную, а приватную — как недискурсивную (или соматическую), с обратными взаимосвязями между ними.
Смягчая проводимое им разделение, Шустерман обращается к этической теории Стэнли Коуэлла, основанной на идеях американских философов Эмерсона, Торо, Дьюи, а также Ницше, Виттген-штейна и Хайдеггера. Коуэлл стремится примирить демократию с эстетическими практиками самоконструирования и снять с последних обвинение в политической безответственности и элитизме. Приватное творчество конструирования собственного Я, с его точки зрения, является упражнением в социальной ответственности, служит интеграции, объединению граждан в демократическом обществе. Оно порождает множество моделей жизни и поведения, а не одну, как у Платона или Канта. Эпистемологически это служит задаче демократического поиска лучшей жизни и большей справедливости, так как дает для этого поиска вдохновляющий пример мелиоризма (система взглядов, промежуточная между оптимизмом и пессимизмом, согласно которой мир можно сделать лучше, прилагая к тому усилия. — Реф.), порождает гипотезы, как можно жить лучше, а также критику этих гипотез. Самоконструирование поддерживает плюрализм, усиливает автономию, предохраняет от конформности. Все это необходимо для успешной демократии.
Рорти считал, например, что религия, как и «сома-эстетика», мешают публичной дискуссии: публичный дискурс прерывается, когда люди начинают ссылаться на личный автобиографический опыт, поэтому последний иррелевантен демократии. Социальная же норма предполагает прежде всего поддержание такой дискуссии. Шустерман и Коуэлл, в отличие от Рорти, рассматривают самоконструирование, напротив, не как тормоз, но как запал для публичной дискуссии, так как оно стимулирует прагматическую динамику исследования, порождая и гипотезы и критику, необходимые для него.
Однако, как бы тщательно мы ни читали Шустермани и Коу-элла, мы не найдем у них мысли о том, что сущность самоконструирования является также сущностью демократии. В каком-то смысле это все та же проблема, поставленная Рорти: почему приватное и публичное, будучи оба упражнениями в этическом экспериментировании, оба придающие ценность индивидуалистическому экспериментированию, идут в разных направлениях? Почему у них нет ничего общего — хотя бы важности культивирования экспериментального метода и экспериментальной установки по отношению к нормативности, спрашивает автор?
Дело, возможно, в масштабах проекта Рорти, который пытался соединить эстетизированную этику усиления Я, разработанную Фуко (весьма скептически относившегося к разуму), и трансцендентальный проект обоснования демократии коммуникативной рациональностью, разработанный Апелем и Хабермасом. Трансцендентализм и эстетика действительно являются совершенно разными мирами. Но демократия не требует трансцендентального обоснования и исторически никогда не была с ним связана. Она возникла экспериментально и так себя и сознает. В сущности экспериментализм присутствует в обеих частях подхода Рорти: и в приватном самоконструировании, и в демократическом проекте. Экспериментализм является фундаментальной установкой всей истории прагматизма. Об экспе-рименталистской природе демократии Хилари Патнэм и Рут Анна Патнэм писали, что «не может быть окончательного ответа на вопрос "как нужно жить?", этот вопрос всегда должен оставаться открытым для дальнейшего обсуждения и экспериментирования. Именно это и объясняет, почему нужна демократия» (цит. по: с.189). Демократия, с их точки зрения, является не только этической, но и когнитивной ценностью в любой области, так как она является условием экспериментирования. Отказ от демократии — это отказ от идеи эксперимента.
Демократия как эксперимент сводит вместе различные лингвистические «технологии Я», именно в условиях демократии экспериментальный метод может быть применен во всей его полноте и в самых различных контекстах. Экспериментирование в приватной сфере является настоящим корнем демократии, поскольку оно создает индивидов, приходящих к «демократическому столу» с готовыми навыками экспериментирования, столь существенно способствующими демократическому мышлению. Я как локус креативности играет первостепенную роль, увеличивая число оборотов развития демократии и поддерживая экспериментальный этос космополитической демократии.
Демократия как политика социального эксперимента создает и объединяет различные лингвистические и соматические технологии Я. Именно в условиях демократии эти разнообразные технологии могут быть полностью использованы, могут возникнуть их слияния, например, между соматическими и дискурсивными технологиями. Благодаря им общество может создавать граждан, испытывающих
радость эксперимента над собой, чувствующих себя накоротке со случайностью и конструирующих из случайного связное и творческое целое. Автор представляет их себе как людей, идентифицирующих себя с космополитической демократией как с условием и выражением собственных субъективных технологий. Такие люди будут совершенно свободно экспериментировать в области дискурса, дополняя это соматическими экспериментами. Они будут более терпимы, так как сами будут искать путей дальнейшего преобразования и им не будет необходимости запрещать другим идти по этому пути. Они будут поддерживать плюрализм, учитывая, что некоторые эксперименты в области искусства жизни связаны именно с маргинальными группами — религиозными, тендерными, расовыми др. — и будут защищать их.
Экспериментирование с дискурсом и телесностью в приватной сфере является, таким образом, средством, предохраняющим политический дискурс от окостенения и поддерживающим деятельность граждан, творящих новые социальные понятия и новые человеческие потребности.
Л.П.Мордвинцева
