CC BY
75
CURRICULUM: КЛАССИКИ СОЦИОЛОГИИ О СРЕДСТВАХ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ
2002.01.020. ПАРК Р. Э. НОВОСТЬ КАК ФОРМА ЗНАНИЯ1. PARK R. E. News as a form of knowledge // Society: Collective behavior, news and opinion, sociology and modern society. - Glencoe (III): The Free press, 1955.-P. 71-88.
I
Как отмечали Уильям Джемс и некоторые другие авторы, есть два фундаментальных типа знания, а именно: 1) ' 'знакомство Си 2) ' 'знание о'. Предложенное различие кажется вполне очевидным. Тем не менее, пытаясь сделать его чуть более ясным, я несомненно совершаю нечто несправедливое по отношению к смыслу оригинала. В данном случае, интерпретируя это различие, я просто делаю его своим собственным. Джемс, в частности, утверждает:
"Есть два вида знания, которые в широком смысле можно выделить на практике: мы можем назвать их соответственно знанием-знакомством и знанием-о... В умах, вообще способных говорить, имеется, по правде говоря, некоторое знание обо всем. По крайней мере, могут классифицироваться вещи и называться времена их появления. Но в целом, чем меньше мы анализируем вещь и чем меньшее число ее связей мы воспринимаем, тем меньше мы знаем о ней и тем больше наше знание ее относится к типу знакомства. Следовательно, эти два вида знания, как они практически осуществляются человеческим разумом, являются соотносимыми понятиями. Иначе говоря, одна и та же мысль о вещи может быть названа знанием-о ней в сравнении с более простой
1 Впервые опубликовано в: American journal of sociology. - Chicago, 1940. — Vol. XLV, N 5.—P. 669-686.
мыслью либо знакомством с ней в сравнении с такой мыслью о ней, которая выражена более членораздельно и эксплицитно2.
Во всяком случае, "знакомство с" в том смысле, в каком мне хотелось бы использовать это выражение, есть тот род знания, который человек неизбежно приобретает в ходе своих личных и непосредственных столкновений с миром, его окружающим. Это знание, приходящее с обычной практикой, а не благодаря того или иного рода формальному или систематическому исследованию. При таких условиях мы в конечном счете познаем вещи не просто через посредство наших особых органов чувств, а через реакции всего нашего организма. Мы знаем их в последнем случае так, как мы знаем вещи, к которым мы привыкли, в мире, к которому мы приспособились. Такое знание может в действительности восприниматься как своеобразная форма органического приспособления, или адаптации, представляющая собой накопление и, так сказать, консолидирование длинного ряда переживаний. Именно этот род личного и индивидуального знания позволяет каждому из нас чувствовать себя как дома в мире, в котором мы решили или оказались обречены жить.
Примечательно, что люди, во всех иных отношениях самые мобильные из живых существ, склонны тем не менее укореняться, подобно растениям, в местах и ассоциациях, к которым они привыкли. Если рассматривать эту аккомодацию индивида к своей среде обитания как знание, то, вероятно, оно включено в то, что мы называем тактом, или здравым смыслом. Это качества (characters), которые индивид приобретает неформально и без осознания; но, будучи однажды усвоенными, они стремятся стать частным и персональным достоянием. Можно было бы даже описать их как личностные черты — во вяком случае, как нечто такое, что не может быть хорошо сформулировано или сообщено одним индивидом другому при помощи формальных утверждений.
Другими формами ' 'знакомства С являются: 1) врачебные позна-ния, по крайней мере поскольку они являются продуктом личного опыта; 2) умения и технические знания; 3) любое знание, усваиваемое путем
2 James W. The Principles of Psychology. — N. Y.: H. Holt & Co., 1896. — Vol. I. — P. 221-222.
ненаправленного и неосознанного экспериментирования, какое заключено в контакте с объектами и обращении с ними.
Наше знание других людей и человеческой природы в целом, видимо, такого рода. Мы знаем разумы других людей во многом так же, как мы знаем наш собственный разум, т.е. интуитивно. Часто мы знаем другие разумы лучше, чем собственные. Ведь разум - не просто поток сознания, в который каждый из нас всматривается, когда интроспективно обращает свое внимание на ход своих собственных мыслей. Скорее, разум - это расходящиеся тенденции действовать, которые каждый из нас более или менее полностью не осознает, в том числе способность контролировать и направлять эти тенденции в соответствии с некоторой более или менее осознанной целью. Люди обладают необыкновенной способностью (и неважно, с помощью какого механизма она действует) чувствовать эти тенденции в других так же, как они чувствуют их в самих себе. Однако нужно много времени для обретения глубокого знакомства с любым человеком, включая нас самих, и знание, из которого складывается это знакомство, явно отличается от того рода знания о человеческом поведении, которое мы получаем путем экспериментов в психологической лаборатории. Скорее оно больше похоже на знание, которым обладает торговец в отношении своих покупателей, политик в отношении своих подопечных, или же на знание, которое приобретает психиатр о своих пациентах, когда пытается их понять и излечить. И даже еще более это такой род знания, который находит воплощение в привычке, в обычаях и в конце концов —благодаря своеобразному процессу естественного отбора, который мы не до конца понимаем, —в инстинкте, как своего рода родовой памяти или привычке. Знание этого вида, если его можно назвать знанием, становится в конечном счете личной тайной индивидуального человека либо особым оснащением расы или рода, который им обладает3.
3 "Обычно биолог мыслит развитие как нечто, очень отличающееся от такой модификации поведения опытом, однако время от времени выдвигалась идея, что основа наследственности и развития обладает фундаментальным сходством с памятью... Рассматриваемый таким образом, весь ход развития представляет собой процесс физиологического научения, начинающийся с простого опыта разных столкновений с внешним фактором и претерпевающий одно изменение за другим по мере того, как появляются новые опыты в жизни организма или его частей по отношению друг к другу"
Пожалуй, можно отважиться на такое утверждение, поскольку тип интуитивного, или инстинктивного, знания, здесь описанный, видимо, возникает из процессов, в сущности подобных тем аккомодациям и адаптациям, которые посредством некоторого рода естественного отбора произвели разные расовые разновидности человечества, а также многообразие растительных и животных видов. Можно возразить, что то, что имеют в виду под знанием, не наследуется и вообще не может наследоваться. С другой стороны, несомненно, что какие-то вещи усваиваются гораздо легче, чем другие. Следовательно, то, что человеком наследуется, - это, возможно, не все, что могло бы быть в собственном смысле слова названо знанием. Скорее речь идет о наследуемой способности усваивать те специфические формы знания, которые мы называем привычками. Похоже, между индивидами, семьями и родовыми группами имеется огромное различие в способности усваивать конкретные вещи. Врожденный интеллект, вероятно, не стандартизированная вещь, как могут побуждать считать тесты интеллекта. И если это так, то исследования интеллекта в будущем будут, как мне кажется, скорее всего, интересоваться идиосинкразиями интеллекта и теми любопытными индивидуальными способами, при помощи которых индивидуальные разумы достигают одних и тех же результатов, а не измерением и стандартизацией этих достижений.
Очевидно, что это "синтетическое' знание (т. е. знание, которое, в противоположность аналитическому и формальному знанию, воплощается в привычке и обычае) вряд ли будет артикулируемым и сообщаемым. Если оно вообще как-то сообщается, то будет сообщаться в форме практических максим и мудрых пословиц, а не в форме научных гипотез. Но вместе с тем широкое и тесное знакомство с людьми и вещами скорее всего будет опорой для самых надежных суждений по практическим вопросам, а также источником тех предчувствий, на которые опираются эксперты в запутанных ситуациях, и тех внезапных прозрений, которые в эволюции науки столь часто предшествуют важным открытиям.
Этому знанию противостоит тип знания, который Джемс описывает как "знание о'. Такое знание формально, рационально и система-
Продолжение сноски со с. 98 (Child C. M. Physiological foundations of behavior. P. 248-249, цитируется У.А.Томасом в кн.: Primitive Behavior. - N. Y.: McGraw-Hill Book Co., 1937. - P. 25).
тично. Оно основано на наблюдении и факте, причем таком факте, который был проверен, снабжен этикеткой, систематизирован и помещен в конце концов в ту или иную перспективу соответственно задаче и точке зрения исследователя.
'Знание о'-это формальное знание, иначе говоря, знание, достигшее некоторой степени ясности и точности благодаря замене конкретной реальности идеями, а вещей словами. Идеи не только образуют логический каркас всякого систематического знания, они вторгаются в саму природу вещей, которыми занимается наука (естественная, в отличие от исторической). На самом деле есть, видимо, три основополагающих типа научного знания: 1) философия и логика, занимающиеся прежде всего идеями; 2) история, занимающаяся прежде всего событиями; 3) естественные, или классифицирующие, науки, которые занимаются прежде всего вещами.
Понятия и логические артефакты, как, например, система чисел, не вовлечены в общий поток событий и вещей. И именно по этой причине они прекрасно выполняют задачу этикеток и счетчиков, с помощью которых можно идентифицировать, описывать и в конечном счете измерять вещи. Конечная задача естественной науки заключается, видимо, в том, чтобы заменить поток событий и изменчивый характер вещей логическими формулами, в которых можно было бы описать с логической и математической строгостью общий характер вещей и направление изменения.
Преимущества замены действительного хода событий словами, понятиями и логическим порядком состоят в том, что понятийный порядок делает действительный порядок умопостигаемым, и в той мере, в какой гипотетические формулировки, которые мы называем законами, соответствуют действительному ходу событий, становится возможным предсказать, исходя из настоящего, будущее положение вещей. Это позволяет нам с уверенностью рассуждать о том, как и в какой степени любое конкретное вмешательство или вторжение в текущую ситуацию может определить ситуацию, которой суждено за ней последовать.
С другой стороны, всегда есть соблазн полностью развести логическое и вербальное описание объекта или ситуации и ту эмпирическую реальность, к которой оно относится. Такова, по всей видимости, была главная ошибка схоластики. Схоластика все время тяготела к замене причинно-следственного отношения, которое есть отношение
между вещами, логической связностью, которая есть отношение между идеями.
Эмпирическая и экспериментальная наука избегает чисто логического решения своих проблем, проверяя на каком-то этапе свои расчеты через соотнесение их с действительным миром. Чисто интеллектуальная наука всегда подвержена опасности настолько выйти из контакта с вещами, что символы, которыми она оперирует, перестают быть чем-то большим, нежели игрушками для ума. В этом случае наука превращается в нечто вроде диалектической игры. Это опасность, от которой социальным наукам - в той мере, в какой они были склонны формулировать и исследовать социальные проблемы в тех формах, в которых их было удобно определять тем или иным административным службам и государственным учреждениям, - не всегда удавалось уйти. Таким образом, исследование неизменно стремилось принять форму нахождения фактов, а не научного поиска. При нахождении фактов службы были способны сами давать их интерпретации; но обычно это были интерпретации, которые уже скрыто содержались в политике, проводимой этими службами и учреждениями.
Есть несколько общих характеристик систематического научного знания, или "знания о", в противоположность конкретному знанию, здравому смыслу и 'Знакомству С. В чем, однако, уникальность научного знания, в отличие от других форм знания, так это в том, что оно передаваемо в такой степени, в какой здравый смысл или знание, основанное на практическом и клиническом опыте, никогда не могут быть сообщены. Оно сообщаемо, поскольку его проблемы и его решения устанавливаются не просто в логичных и понятных терминах, но в таких формах, что они могут быть проверены с помощью эксперимента или соотнесения с эмпирической реальностью, которую эти термины обозначают.
Чтобы сделать это возможным, необходимо детально и в каждом случае описывать источник и способ, с помощью которых факты и открытия были изначально получены. "Знание-о", го крайней мере поскольку оно является научным, становится таким образом частью социального наследия, корпусом проверенных и удостоверенных фактов и теорий, в котором новые приращения, добавляемые к исходному фонду, обычно подвергают проверке, подтверждают или ограничивают -прежде всего в каждой специальной науке, а в конечном счете и во всех
связанных с ними науках - все, что было внесено в этот фонд прежними исследователями.
С другой стороны, "знакомство-с", как я попытался его охарактеризовать, поскольку оно базируется на медленном накоплении опыта и постепенной аккомодации индивида к его индивидуальному и личному миру, становится, как я уже говорил, все более и более тождественным инстинкту и интуиции.
'Знание-о' - не просто накопленный опыт, а результат систематического исследования природы. Оно базируется на ответах, даваемых на определенные вопросы, которые мы адресуем окружающему нас миру. Это знание, методично собираемое с применением всего формальнологического аппарата, созданного научными исследованиями. Я мог бы по ходу добавить, что, вообще говоря, нет никакого научного метода, который был бы совершенно независим от интуиции и озарения, которые дает нам знакомство с вещами и событиями. И даже более того: при обычных обстоятельствах самое большее, что могут дать научному исследованию формальные методы, - это помочь исследователю добыть факты, позволяющие проверить прозрения и предчувствия, которые у него уже были с самого начала или появились позднее по ходу его изысканий.
Одна из функций этой методической процедуры состоит в том, чтобы уберечь исследователя от опасностей неверной интерпретации, к которой могут его подталкивать слишком страстные поиски знания. С другой стороны, нет такой методической процедуры, которая могла бы заменить озарение.
II
Мы исходим из того, что то, что описывается здесь как ' знакомство С и 'знание о', - это отличные друг от друга формы знания, имеющие разные функции в жизни индивидов и общества, а не знание одного и того же рода, но разной степени точности и надежности. Тем не менее они не настолько отличны друг от друга по характеру или функции (ведь это, в конце концов, соотносимые термины), чтобы их нельзя было представить как образующие вместе единый континуум - континуум, в пределах которого находят место все виды и сорта знания. В таком континууме находит свое местоположение и новость. Ясно, что новость -не систематическое знание вроде знания естественно-научного. Скорее,
оно подобно истории, поскольку касается событий. События, будучи неизменно фиксированными во времени и локализованными в пространстве, являются уникальными и, следовательно, не могут быть классифицированы так, как классифицируются вещи. Ведь вещи не только движутся в пространстве и изменяются со временем; они в плане своей внутренней организации всегда находятся в состоянии более или менее устойчивого равновесия.
Новость, однако, не история, а ее факты - не исторические факты. Новость не является историей, поскольку, помимо прочего, она в целом имеет дело с обособленными событиями и не пытается связать их друг с другом ни в форме причинных, ни в форме телеологических последовательностей. История же не только описывает события, но и пытается найти им надлежащее место в исторической последовательности и, делая это, открыть подспудные тенденции и силы, которые находят в них выражение. Фактически не было бы далеким от истины предположить, что соединения событий - т е. связи между событиями предшествующими и последующими - интересуют историю не меньше, чем события сами по себе. С другой стороны, репортер, в отличие от историка, пытается просто фиксировать каждое отдельное событие, как оно происходит, и интересуется прошлым и будущим лишь постольку, поскольку они проливают свет на действительное и настоящее.
Нахождение связи события с прошлым остается задачей историка, тогда как его значимость как фактора, определяющего будущее, пожалуй, может быть оставлена политической науке - тому, что Фримен называет "¡сравнительной политикой4, - иначе говоря, социологии или какому-то другому разделу социальных наук, который пытается посредством сравнительных исследований прийти к утверждениям, достаточно общим, чтобы поддержать гипотезу или предсказание5.
4 Freeman E.A. Comparative politics. - L., 1873.
5 Социологическая точка зрения обусловливает его появление в историческом исследовании сразу, как только историк переключается с изучения "периодов" на изучение институтов. История институтов - иначе говоря, семьи, церкви, экономических институтов, политических институтов и т. д. - неизбежно ведет к сравнению, классификации, образованию классовых именований или понятий, а в конечном счете к формулировке закона. В этом процессе история становится естественной историей, а естественная история перерастает в естественную науку. Короче говоря, история становится социологией.
Новость как форма знания затрагивает в первую очередь не прошлое или будущее, а скорее настоящее — то, которое психологи называют "мнимым настоящим' (specious present). Можно сказать, что новость существует только в таком настоящем. Под "мнимым настоящим' здесь подразумевается тот факт, что новость, как известно издателям коммерческой прессы, является очень скоропортящимся товаром. Новость остается новостью лишь до тех пор, пока не достигнет лиц, для которых она представляет "новостной интереС. Как только она оказывается обнародована, а значимость ее осознана, то, что было до этого новостью, становится историей.
Это мимолетное и эфемерное качество составляет самую суть новости и тесно связано со всеми прочими свойствами, которые она представляет. Разные типы новостей имеют разный временной масштаб. В своей самой элементарной форме новостное сообщение — это просто 'молния}', извещающая о том, что событие произошло. Если это событие оказывается реально важным, интерес к нему приводит к дальнейшему расследованию и более полному ознакомлению с сопутствующими обстоятельствами. Между тем событие сразу перестает быть новостью, как только вызванное им беспокойство утихает и внимание публики переключается на какой-то другой аспект среды обитания или какое-то другое происшествие, достаточно свежее, возбуждающее или важное, чтобы удержать ее внимание.
Причина, по которой новость в обычных обстоятельствах приходит к нам не в форме истории с продолжением, а в виде серии независимых инцидентов, становится ясной, если принять во внимание, что здесь речь идет о сознании публики (public mind) — или» том, что называют сознанием публики. В своей простейшей форме знание достигает публики не в форме восприятия, как оно достигает индивида, а в форме коммуникации, или, иначе говоря, новости. Но при обычных условиях внимание публики колеблется, является неустойчивым и легко отвлекается на что-то. Когда сознание публики становится рассеянным, взаимоотношения, слухи и все, что обеспечивает передачу новостей в пределах публики, перестает функционировать, напряженность внимания
Продолжение сноски со с. 103 (Park R.E., Burgess E.W. Introduction to the science of sociology. — Press, 1921. — P. 16.)
Chicago: Univ. of Chicago
ослабевает, коммуникация разрушается, и то, что было прежде живой новостью, становится холодным фактом.
Новостное сообщение, как известно каждому газетчику, прочитывается в обратной пропорции к его длине. Простой читатель сначала прочтет колонку комментатора и половину двух- или трехстрочных сообщений о людях и вещах в родном городе, а лишь потом обратится к обзорной статье, как бы она ни рекламировалась в заголовках, если только она не окажется не просто новостью, а историей, т.е. тем, что называется на специальном языке "проблемным очерком" (human-interest story).
Новости приходят в форме небольших, самостоятельных сообщений, которые можно легко и быстро понять. Фактически новости выполняют для публики приблизительно те же функции, которые для индивида выполняет восприятие. Иначе говоря, они не столько информируют, сколько ориентируют публику, давая всем и каждому общее представление о том, что происходит. Они делают это без того, чтобы репортер пытался истолковать освещаемые им события, разве что ради того, чтобы сделать их понятными и интересными.
Первой типичной реакцией индивида на новость обычно становится желание кому-нибудь ее пересказать. Это вызывает разговоры, порождает дальнейшие комментарии и, возможно, дает начало дискуссии. Но странная вещь: стоит только завязаться дискуссии, как обсуждаемое событие вскоре перестает быть новостью, а поскольку интерпретации события различаются, дискуссии переключаются с самой новости на поднимаемые ею проблемы. Столкновение мнений и чувств, неизменно провоцируемое дискуссией, обычно находит завершение в некоторого рода консенсусе или коллективном мнении - в том, что мы называем общественным мнением. Именно на интерпретации текущих событий, т. е. новостей, и держится общественное мнение.
Степень циркуляции новостей в пределах политической единицы или политического общества определяет степень, в которой члены такого общества, можно сказать, участвуют, но не в его коллективной жизни -этот термин будет здесь слишком широк, - а в его политических актах. Политическое действие и политическая власть, в обычном их понимании, явно базируются не просто на таком согласии и консенсусе, которые могут существовать в стаде или в толпе. По-видимому, они базируются в конечном счете на способности политического общества, невзирая на военные и материальные ресурсы, коими оно обладает, действовать не
только согласованно, но и последовательно в соответствии с некоторой поставленной задачей и в направлении некоторой рациональной цели. Мир политики, видимо, базируется, как некогда говорил Шопенгауэр о мире в целом, на органической связи воли и идеи. Другие, более материальные источники политической власти являются, очевидно, всего лишь средствами.
Историк Фримен говорил, что история - это прошлая политика, а политика - нынешняя история. Здесь в нескольких словах заключена немалая доля истины, пусть это утверждение и нуждается на практике в некотором расширении и ограничении. Новость, хотя тесно связана с обеими, не является ни историей, ни политикой. Тем не менее именно эта вещь делает возможным политическое действие, в отличие от других форм коллективного поведения.
К числу других видов коллективного поведения относятся признанные и общепринятые формы церемониального и религиозного выражения - этикет и религиозный ритуал, - которые, поскольку ими создается единодушие и поддерживается моральный дух, играют прямо и косвенно важную роль в политике и в политическом действии. Но религия не имеет такой тесной связи с новостями, как политика. Новости- сугубо светский феномен.
III
Народная мудрость гласит, что всегда случается что-то непредвиденное. Поскольку новость рождается из того, что происходит, то отсюда следует (или, возможно, следует), что новость всегда или по большей части касается чего-то необычного и неожиданного. Даже самое тривиальное происшествие при условии, что оно представляет отклонение от привычного ритуала и рутины повседневной жизни, имеет шанс быть сообщенным в прессе. Эта концепция новости была подтверждена теми редакторами, которые в конкуренции за тираж и рекламу пытались сделать свои газеты привлекательными и интересными там, где они не могли быть неизменно информативными или захватывающими. В своих попытках внедрить в разумы репортеров и корреспондентов важность повсеместных и непрестанных поисков чего-нибудь такого, что поразило бы, позабавило или шокировало читателей, газетные редакторы ввели в обращение несколько любопытных образцов того, что немцы, позаимствовав выражение у Гомера, назвали geflügelte Wörter,
'крылатыми словами}'. Новость, облетающая большую территорию и повторяемая чаще, чем любая другая, описывается в известном анекдоте. 'Собака укусила человека—это не новость. Но ' Человек укусил собаку' - это уже новость! Nota bene! Не внутренняя важность события делает его достойным стать новостью. Его делает таковым тот факт, что это событие настолько необычно, что если его опубликовать, оно настолько сильно удивит, позабавит или иным образом возбудит читателя, что будет запомнено и повторено. Ибо в конечном счете новость, как ее описывает Чарлз А. Дана, - это всегда "что-то, заставляющее людей говорил", даже если она при этом не заставляет их действовать.
Тот факт, что обычно новость циркулирует спонтанно и без какой-либо помощи - а вместе с тем свободно, при отсутствии запретов или цензуры, - по-видимому, обусловливает еще одно присущее ей качество, отличающее ее от схожих, но менее достоверных типов знания, а именно слухов и сплетен. Чтобы сообщение о текущих событиях могло иметь качество новости, оно должно не просто циркулировать - воз^жно, по окольным подпольным каналам, - адолжно быть обнародовано в случае нужды городским глашатаем или прессой. Такое опубликование обычно придает новости в той или иной степени характер публичного документа. Новость более или менее удостоверяется тем фактом, что она была выставлена на критическое рассмотрение публики, к которой она обращена и к интересам которой она апеллирует.
Публика, которая общим согласием или отсутствием протеста ставит на опубликованное сообщение штамп своего одобрения, не дает его интерпретации авторитетности утверждения, подвергнутого экспертной исторической критике. Каждая публика имеет свои локальные предрассудки и свою ограниченность. Вполне возможно, что более взыскательное изучение фактов показало бы более критичному и просвещенному разуму наивную доверчивость и пристрастность незамысловатого общественного мнения. На самом деле, обнаруживаемые тем самым наивность и доверчивость могут стать важными историческими или социологическими данными. Однако это всего лишь еще одна дополнительная иллюстрация того факта, что у каждой публики есть собственный мир дискурса; проще говоря, только в каком-нибудь мире дискурса факт становится фактом6.
6 Мир дискурса в том смысле, в каком обычно употребляется этот термин, есть всего лишь особый словарный запас, хорошо понимаемый и применяемый к
Любопытный свет на природу новости проливает рассмотрение изменений, происходящих с информацией, запускаемой в оборот без санкции, которую дает ей публичность. В таком случае сообщение, идущее из какого-то нераскрытого источника и путешествующее по одному ему ведомому пути, неизменно обрастает деталями из невинных, но в основном контрабандных добавлений тех, кто помогает ему в его путешествии. В таких обстоятельствах то, что было поначалу просто слухом, стремится со временем обрести характер легенды, т. е. того, что все повторяют, но чему никто не верит.
С другой стороны, когда сообщения о текущих событиях публикуются с указанием имен, дат и мест, которые дают возможность каждому их проверить, атмосфера легенды, окутывающая и окружающая фантастическими деталями изначально сообщенную новость, моментально рассеивается, и то, что является фактом или будет считаться фактом до тех пор, пока не будет скорректировано дальнейшими и позднейшими новостными сообщениями, сводится к чему-то более прозаичному, нежели легенда, и более достоверному, нежели новость,-т. е. историческому факту.
Если то, что случается, неожиданно, то не совсем неожиданно то, что попадает в новости. События, которые составляли новости в прошлом, как и в настоящем, на самом деле вещи ожидаемые. Обычно они просты и банальны: это рождения и смерти, свадьбы и похороны, состояние сельского хозяйства и бизнеса, война, политика и погода. Это вещи ожидаемые, но в то же время и непредсказуемые. Это случайности и шансы, проявляющиеся в игре жизни.
Фактически тем, что делает новости, является интерес к новостям, а это, как знает каждый редактор отдела местных новостей, качество изменчивое - качество, которое остается в поле зрения с утра, когда редактор отдела местных новостей садится за свой письменный стол, и до позднего вечера, когда ночной дежурный редактор утверждает
специфическим ситуациям. Между тем в случае какой-то специальной науки он может включать корпус более точно определяемых терминов, или понятий, который будет стремиться принять более или менее систематичный характер. Например, история не пользуется — или почти не пользуется — специальными понятиями. В свою очередь, социология и вообще любая наука, пытающаяся быть систематичной, ими пользуются. В той мере, в какой понятия приобретают систематический характер, они стремятся образовать "схему референции".
окончательную форму номера. Причина этого в том, что ценность новости относительна, и событие, происходящее позднее, может снизить и часто снижает ценность события, случившегося раньше. В этом случае менее важная новость должна уступить дорогу более поздней и более важной.
Анекдотичные случаи и события типа "очевидное-невероятное, попадающие в новости, ценны для редактора тем, что их всегда можно вынуть из готового набора, дабы поместить на их место что-то более горячее и более неотложное. В любом случае, новостями в целом всегда становятся события и происшествия, которые публика готова воспринять, победы и поражения на футбольном поле или на поле битвы, вещи, которых боятся, и вещи, на которые надеются. Между тем, учитывая число людей, ежегодно погибающих и получающих увечья в дорожно-транспортных происшествиях (в 1938 г. число погибших составило 32 600 человек), трудно понять, почему эти колоссальные потери редко проникают на первую страницу газеты. Это расхождение, видимо, объясняется тем, что автомобиль, в отличие от войны, стал восприниматься как одна из постоянных черт цивилизованной жизни.
Следовательно, новость, по крайней мере в строгом смысле слова, - это не рассказ и не анекдот. Это нечто, представляющее для человека, который ее слышит или читает, скорее прагматический, а не оценочный интерес. Новость, как правило, хотя и не всегда, ограничивается событиями, которые приносят внезапные и решающие изменения. Это может быть событие вроде недавнего случая, когда цветная семья в Филадельфии, Фрэнсис и Бен Мейсоны, выиграла на ирландском тотализаторе на скачках7. Это может быть трагический инцидент вроде сражения у побережья Уругвая, в результате которого был разрушен германский боевой корабль "Граф Шпее", а его капитан покончил с собой. Эти события были не только новостями - т. е. чем-то, вызвавшим внезапное решающее изменение в прежде существующей ситуации, - но, поскольку о них было рассказано в газетах и мы над ними задумались, они стремились принять новое, идеальное значение: первое должно было приобрести значение подлинно интересной истории, второе - значение трагедии, т. е. чего-то такого, что, по выражению Аристотеля, должно внушать "жалость и ужаС. События вроде этих обычно запоминаются. Со временем они могут стать легендами или
7 См.: Пте-КУ., 1939. — Бее. 25. - Р12.
сохраниться в народных балладах. Легенды и баллады не нуждаются в датах, именах персонажей и названиях мест, по которым можно бы было проверить их достоверность. Они живут и сохраняются в нашей памяти и в воспоминаниях публики в силу их человеческого интереса. Как события они уже перестали существовать. Они выживают как своего рода призрачный символ чего-то, что представляет всеобщий и вечный интерес, как идеальная репрезентация того, что является истинным в жизни и человеческой природе везде и всегда.
Таким образом, представляется, что новость как форма знания вносит своей регистрацией событий вклад не только в историю и социологию, но также в фольклор и литературу; она привносит что-то не только в социальные науки, но и в знание о человеке вообще.
IV
Социологические горизонты приобрели недавно новые измерения. Социальная антропология, уже не интересующаяся одним только примитивным обществом, начала изучать не только историю, но и естественную историю и функцию институтов. Делая это, она стала все больше присваивать себе область социологических интересов и исследований. Психиатрия аналогичным образом обнаружила, что неврозы и психозы - это болезни личности, которая сама по себе есть продукт социальной среды, создаваемой взаимодействием личностей. Тем временем в Соединенных Штатах и Европе выросла социология права, трактующая как естественные продукты те нормы, которые суды стремятся рационализировать, систематизировать и применять к конкретным случаям. Наконец, недавно были предприняты интересные попытки поместить изучение самого познания в границы социологической дисциплины.
Теории познания существуют со времен Парменида. Однако их занимало не столько знание как данность, сколько истина, или достоверное знание, как идея и идеал. Социологию знания не интересует вопрос, чем конституируется достоверность знания, т. е. утверждения о принципе или факте; ее интересует, при каких условиях возникают разные виды знания и какие функции каждый из них выполняет.
Большинство форм знания, обретших статус науки, возникли в долгой истории человечества совсем недавно. Одной из самых древних и элементарных форм знания является новость. Было время, причем не так
давно, когда не было ни философии, ни истории, ни вообще рационального знания как такового. Были только миф, легенда и магия. То, что мы ныне именуем точными науками, появилось только в эпоху Возрождения. Социальные науки возникли, грубо говоря, лишь в последние полвека. По крайней мере, лишь в последние полвека они благодаря более широкому применению статистики начали приобретать какие-то элементы научной строгости.
Новость, поскольку ее вообще можно считать знанием, вероятно, так же стара, как человечество, а может быть, даже еще старше. Низшие животные не лишены вида коммуникации, чем-то похожего на новости. Цыплята понимают "кудахтанье' курицы-наседки как обозначающее опасность или пищу, и они соответствующим образом на него реагируют.
Этим не предполагается, что любой вид коммуникации в стаде или стае будет иметь характер обмена новостями. Тем, что обычно при этом передается, является своего рода заразительное возбуждение - иногда просто ощущение благополучия и безопасности в стадной ассоциации, в других случаях чувство беспокойства и тревоги, проявляющееся в том, что стадо сбивается в кучу, и часто от этого еще более усиливающееся. Представляется вероятным, что это всепроникающее социальное возбуждение, необходимое для существования стада как социальной единицы, служит также и средством передачи новостей или того, что в стаде им соответствует.
В жаргоне военных моряков есть выражение "the fleet in being' («флот, готовый к боевым действиям»), которое, судя по всему, означает, что корабли, образующие флотилию, находятся в состоянии коммуникации и достаточно мобилизованы, чтобы быть способными к согласованному действию того или иного рода. Это же выражение можно применить к сообществу, обществу или стаду. Общество находится «в состоянии готовности», когда индивиды, его составляющие, оказываются до такой степени en rapport, что их, независимо от того, способны они к объединенному коллективному действию или нет, можно описать как участвующих в общем, или коллективном, существовании. В таком обществе диффузное социальное возбуждение стремится, подобно атмосфере, окутать всех участников общей жизни и дать направление и тенденцию их интересам и установкам. Наиболее наглядной иллюстрацией этого смутного социального напряжения, или состояния разума в сообществе, служит постоянное и вездесущее влияние моды.
В некоторых случаях и при определенных условиях это коллективное возбуждение, столь значимое если не для понимания, то уж по крайней мере для коммуникации, достигает более высокого уровня интенсивности и, делая это, стремится ограничить репертуар реакций, повышая при этом интенсивность расторможенных импульсов. Следствием этого становится то же, что и в случае внимания у индивида. Исключительное внимание к каким-то вещам сдерживает реакции на другие вещи. В случае общества это означает ограничение круга и характера новостей, на которые оно будет коллективно или индивидуально реагировать.
Рост социальной напряженности в самой элементарной его форме можно наблюдать в стаде, когда оно по той или иной причине приходит в беспокойство и начинает сбиваться в кучу. Напряженность нарастает по мере нарастания беспокойства. Эффект такой, словно сбивание в кучу создало в стаде состояние ожидания, которое, по мере возрастания его интенсивности, повышает также определенность того, что вот-вот какая-нибудь случайность - удар грома или щелчок кнута - погрузит стадо в состояние беспорядочной паники.
Нечто подобное происходит и в публике. По мере того как напряжение нарастает, границы интереса публики сужаются, и круг событий, на которые публика будет реагировать, становится ограниченным. Циркуляция новостей ограничивается; дискуссия прекращается, и возрастает неизбежность действия определенного рода. Это сужение фокуса общественного внимания, как правило, повышает влияние лица или лиц, господствующих в сообществе. Но существование этого господства зависит от способности сообщества или его лидеров поддерживать напряженность. Именно так появляются диктаторы, и именно так они удерживают власть. И именно этим объясняется потребность диктатуры в некотором роде цензуры.
Новость, по-видимому, циркулирует только в таком обществе, где есть некоторая степень раппорта и некоторая степень напряженности. Воздействие же новости, находящейся вне круга общественного интереса, заключается в том, что она рассеивает внимание и тем самым поощряет индивидов действовать по собственной инициативе, а не по наущению господствующей партии или личности.
При обычных условиях —в мирное время, а не во время войны или революции - новость обычно распространяется на все более расширяющуюся территорию, что связано с умножением средств
коммуникации. При таких условиях в обществе и его институтах продолжают происходить изменения, но они происходят постепенно и более или менее неощутимо. При иных условиях, во время войны или революции, изменения происходят насильственно и зримо, и при этом они катастрофичны.
Постоянство институтов при обычных обстоятельствах зависит от их способности - или способности сообщества, частью которого они являются, -адаптироваться к технологическим и иным, менее очевидным изменениям. Но эти изменения и их последствия не только напрямую, но и косвенно проявляют себя в новостях. Таким институтам, как католическая церковь или японское государство, удалось пережить драматичные изменения эпохи, потому что они оказались способны реагировать на изменения в условиях существования, причем не только на физически и очевидно им навязываемые, но и на те, которые предвосхищались и отражались в новостях.
Я уже указал на роль, которую играют новости в мире политики, создавая основу для дискуссий, в которых формируется общественное мнение. Такую же важную роль новости играют в мире экономических отношений, поскольку цены товаров, включая деньги и ценные бумаги, регистрируемые на мировом рынке и на каждом локальном рынке, от него зависящем, основаны на новостях.
Обмены столь чувствительны к событиям во всех частях земного шара, что каждое колебание в моде или погоде обычно отражается на ценах в этих обменах. Я уже говорил, что новость - явление мирское. Но ныне наступают времена, когда изменения так велики и катастрофичны, что индивиды и народы уже не интересуются земными делами. В таком случае люди, разочарованные в своих стремлениях и упованиях, отворачиваются от мира земных дел и ищут убежища и консолидации в уходе из большого мира в безопасность маленького мира семьи или церкви. Функция новостей состоит в том, чтобы сориентировать человека и общество в действительном мире. В той мере, в какой им удается ее выполнить, они способствуют сохранению душевного здоровья индивида и постоянства общества.
Хотя новости - более ранний и элементарный продукт коммуникации, нежели наука, последняя никоим образом их не заменила. Напротив, с экспансией средств коммуникации и развитием науки важность новостей неуклонно росла.
Усовершенствованные средства коммуникации в сочетании с огромными массивами знания, накопившимися в библиотеках, музеях и ученых обществах, сделали возможной более быструю, точную и скрупулезную интерпретацию происходящих событий. В итоге люди и места, некогда далекие и легендарные, стали теперь известны каждому читателю ежедневной прессы.
На самом деле, рост средств коммуникации привел к тому, что каждый человек даже в самой далекой части мира может теперь реально участвовать в событиях - по крайней мере как слушатель, если не как зритель - в то самое время, когда они реально происходят в какой-то другой части мира. Недавно мы слушали, как Муссолини обращался с балкона в Риме к своим фашистским последователям; мы слышали, как Гитлер, возвышаясь над головами своих преданных сторонников в берлинском Рейхстаге, обращается не просто к президенту, а к народу Соединенных Штатов. Мы даже имели возможность услышать условия исключительно важного Мюнхенского соглашения через 10 секунд после того, как оно было подписано представителями четырех ведущих держав Европы и мира. Тот факт, что такие важные акты, как эти, могут быть столь быстро и столь публично доведены до конца, внезапно и радикально изменил характер международной политики, так что теперь нельзя даже гадать, какое будущее уготовано Европе и миру.
В современном мире роль новостей приобрела возросшее значение по сравнению с некоторыми другими формами знания, например историей. Изменения, происходившие в последние годы, были такими быстрыми и радикальными, что современный мир, похоже, утратил свою историческую перспективу, и теперь мы живем изо дня в день в том, что я назвал ранее "мнимым настоящим'. В этих обстоятельствах история, по-видимому, должна читаться и писаться главным образом для того, чтобы позволить нам, сравнив настоящее с прошлым, понять, что вокруг нас происходит, а вовсе не для того, чтобы, как нам говорят историки, знать, 'что в действительности произошло'.
Так, Элмер Дэвис в статье, недавно опубликованной в "Saturday review", заявил, что в 1939 г. 'требуют прочтения}' две книги: "Mein Kampf' Гитлера и 'История Пелопоннесской войны" Фукидида (431 г. до н. э.). Он рекомендовал историю Пелопоннесской войны, поскольку, по его словам, "Фукидид не только был блестящим аналитиком человеческого
поведения, как индивидуального, так и коллективного', но и был в то же время ' великим репортером8.
Также в качестве характеристики нашего времени отмечается, что как новости, сообщаемые в американских газетах, стремились приобрести характер литературы, так и беллетристика - самая популярная форма литературы после газеты - все более и более приобретала
„9
характер новостей .
Романы Эмиля Золя были, в сущности, репортажами о нравах тогдашней Франции, как и "Гроздья гнева' Стейнбека называли эпохальным репортажем о жизни испольщика в Соединенных Штатах.
Видимо, мы живем в эпоху новостей, и одним из самых важных событий в американской цивилизации стало рождение репортера.
Перевод В.Г.Николаева
8 Davis E. Required reading // Saturday rev. of literature. - N.Y., 1939. - Oct.14.
9 Cm.: Hughes H. M. News and the human interest story. - Chicago: Univ. of Chicago Press, 1940.
