CC BY
43
2001.01.006. СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ЦЕРКОВНЫЕ РОСПИСИ КАК ИСТОРИЧЕСКИИ ИСТОЧНИК (По материалам журнала "Medium aevum quotidianum" - Krems, 1998. - № 38).
Тридцать восьмой выпуск сборника “Medium aevum quotidianum” целиком посвящен одной теме - позднесредне-вековым церковным росписям. Из восьми включенных в него исследований шесть проведены на историческом факультете Копенгагенского университета (автором двух статей является Алекс Болвиг - профессор этого университета, других четырех - студенты исторического факультета). Основой для них стала созданная под руководством Алекса Болвига компьютерная база данных, содержащая изображения и описания настенных росписей в датских церквях - всех сохранившихся до настоящего времени, а также, отдельно, всех известных по более ранним источникам.
Открывает сборник статья Алекса Болвига “Ars longa - vita brevis”, служащая своего рода вступлением к остальным работам. Опыт изучения позднесредневекового искусства Дании в последние два столетия автор использует как повод, чтобы порассуждать об особенностях ментальности датчан, как жителей маленькой страны, и об изменениях, которые претерпевает эта ментальность в указанный период. В начале XIX в., отмечает автор, Дания была большой и сильной державой, ее земли простирались от Северного Ледовитого океана до Гамбурга, от Гренландии до Балтики. Однако к середине века, после неудачного союза с Наполеоном и поражений в войнах со Швецией и Германией, она утратила могущество и была обречена на роль бедной приживалки при своих более богатых и удачливых соседях. Приняв диктат Англии и Франции, Дания приняла его и в области культуры, пишет Алекс Болвиг. “Миграционная модель”, согласно которой все ценное и высокое в искусстве рождается “в центре”, а затем копируется в ухудшенном виде “на периферии”, стала краеугольным камнем искусствоведческих исследований - в том числе и посвященных позднему Средневековью. В многочисленных трудах датских историков искусства, обращавшихся во второй половине XIX- начале XX в. к изучению настенных изображений, главным всегда оказывался вопрос о том, каким именно образцам следовали художник или заказчик росписи. Однако, указывает автор статьи, после Второй мировой войны ситуация в Европе коренным образом изменилась. Нынешняя Дания - уже не безгласная прислужница, а равноправный партнер прежних своих “господ”. В соответствии с этим изменилось и самосознание - “маленькая страна” теперь пользуется не меньшим уважением и обладает не меньшим влиянием, чем страна “большая”. В последнее же десятилетие, по мнению Алекса Болвига,
развитие компьютерных технологий, сети Интернет и вовсе коренным образом изменили человеческое восприятие - на смену прежнему пространству, где связи строились по принципу “центр - периферия”, пришло единое и однородное "киберпространство", где все элементы равны. Параллельно, добавляет Алекс Болвиг, менялось и восприятие самого искусства, представление о его задачах и целях. Доступность визуальной информации наряду с новыми веяниями сделали представления о “хорошем” и “плохом” искусстве, или “искусстве” и “не искусстве”, делом личного выбора. Все это, возвращается в конце статьи к первоначальной своей теме Алекс Болвиг, сказалось и на изменении отношения к средневековым росписям в датских церквях. Современные исследователи изучают их как самостоятельное и интересное явление, уже не навешивая предварительно на свой материал стыдливый ярлык “второсортности”. Искусствоведение стало, по мнению Алекса Болвига, более “демократичным”. А созданная недавно база данных, содержащая изображения датских настенных росписей, открывает здесь новые широкие горизонты.
Дж.Боррид в своей работе, помещенной в сборнике после статьи Алекса Болвига, дает описание тех принципов, по которым строилась база данных “Средневековые датские настенные росписи” и приводит примеры статистических исследований, проведенных на ее основе. База данных содержит два раздела - в первый включены изображения сохранившихся до наших времен росписей, во второй - те росписи, от которых до нас дошли только описания. С каждой росписью соотносится информация о названии церкви, где данное изображение находится (находилось), провинции и диоцезе, к которым относилась эта церковь, расположении росписи во внутреннем ее убранстве, возможной датировке росписи и ее сюжете. Подобная структура и само наличие базы данных, по мнению Дж.Боррида, делает возможным проведение количественных исследований, что было крайне затруднительно раньше из-за пестроты и разбросанности материала. В качестве иллюстраций автор приводит результаты своего статистического анализа, оформленные в виде диаграмм. Первая из них охватывает период с 1100 по 1600 г. и показывает количество росписей, созданных последовательно в каждое из пятидесятилетий (речь идет, понятно, только о тех, что зарегистрированы в базе). Вторая диаграмма содержит те же распределения, но отдельно для разных диоцезов. И, наконец, третья дает представление о том, какую долю составляли в этом общем количестве росписей изображения святых.
С этой последней частью исследования Дж.Боррида перекликается во многом работа Дж.Вад. Результаты своего анализа, проведенного также с помощью созданной в Копенгагенском университете базы данных, она оформила в виде статьи “Черти тут и там”. Черти и их предводитель дьявол, указывает Дж.Вад, противостоят святым и богу. Это противостояние находит свое выражение и в том, как они изображались: черти в средневековом искусстве являют собой
воплощение уродства и дурного нрава (что, в частности, дает нам сегодня возможность судить о некоторых деталях облика и поведения, считавшихся “плохими”). Исследовательница поставила перед собой задачу классифи-цировать встречающиеся в датских церковных росписях изображения чертей и, по возможности, проследить динамику их изменения. Временной промежуток в котором проводился анализ, замечает Дж.Вад, охватывает два периода, традиционно разделяв-шиеся искусствоведами - романский и готический. Если говорить о датских росписях то, по мнению исследовательницы, в искусстве романского периода более прослеживаются общеевропейские тенденции, в то время как в позднем Средневековье в нем появляется больше “национальных” мотивов. Ссылаясь на Алекса Болвига, Дж.Вад связывает эти изменения с тем, что до начала XIV в. церкви строились, в основном, по заказу и для крупных земельных собственников - аристократов, а к его середине существенные социальные сдвиги, явившиеся результатом падения численности населения и вызванного этим ослабления крупных хозяйств при увеличении количества и укреплении средних, привели к тому, что “заказчиками” и “содержателями” церквей все чаще стали выступать конгрегации, привносившие в оформление свои вкусы. Что касается изображений чертей, то они в позднем Средневековье становятся более разнообразными - и по форме и по тем сюжетам, в которых они встречаются. Готические черти, по словам исследовательницы, “куда более разнолики”, чем их “более ручные” сородичи романского периода (с. 42). После этих общих заключений Дж. Вад переходит к изложению результатов проведенной ею классификации. Изображения чертей она классифицировала по двум признакам - внешнему виду черта и его роли в сюжете росписи. По внешнему виду изображения чертей можно разделить на пять групп (впрочем, как замечает Дж. Вад, подобное разграничение достаточно условно, ибо в большинстве случаев используются приемы, относящиеся к двум или нескольким группам). Эти подразделения таковы: 1) черт в облике дракона и змеи (как правило встречается в традиционных библейских сюжетах, таких как Битва Михаила с сатаной, Падение людей и др.); 2) черт в облике увечного
(подобный облик соотносится, как отмечает исследовательница, с тем известным фактом, что в Средние века уродливых и увечных людей однозначно считали, если не служителями зла, то по крайней мере людьми дурными); 3) смешение в облике черта частей человеческого тела и тел животных; 4) черт с крыльями (это бывают либо потрепанные ангельские крылья - как напоминание о падении, либо крылья летучей мыши); 5) единичные, редко встречающиеся облики, скажем
изображения, где все тело черта составлено из уродливых масок. Что касается сюжетов, в которых появляются изображения черта, то Дж.Вад классифицирует их следующим образом: 1) сюжеты, касающиеся бога и загробной жизни - Страшный суд, Нисхождение Иисуса в ад, Низвержение сатаны, Святой Михаил, убивающий дракона и др. (в этих изображениях подчеркиваются слабость и бессилие черта); 2) сюжеты, где дьявол выступает как искуситель - Падение людей, Искушение Иисуса, Семь смертных грехов и др. (здесь черт выступает как более могущественная сила - если не говорить, конечно, о его противостоянии Иисусу); 3) сюжеты, рисующие взаимоотношения людей и чертей - многочисленные изображения чертей, уносящих в ад души грешников, а также бытовые сценки - чертенята нередко присутствуют рядом с женщинами, сбивающими масло или варящими пиво (любопытно, отмечает исследова-тельница, что в этих последних картинках женщины не всегда выглядят испуганными или хотя бы недовольными - в отдельных случаях они, явно, хозяйки положения; тем не менее, по мнению Дж.Вад, люди и в этой группе изображений выступают как слабейшая сторона).
С.Кристенсен продолжает тему предыдущей статьи, задаваясь вопросом о том, какую нагрузку несут в общем убранстве церкви гротескные, а порой даже ужасающие образы, кажущиеся на первый взгляд просто плодом больного воображения. Автор избирает в качестве предмета своего исследования следующие группы изображений: уродцы, неведомые животные, шуты, актеры, персонажи басен, большие гротескные картины. Эти образы, размещенные порой в самых неподобающих, с нашей точки зрения, местах, многих исследователей ставили в тупик. Если приписывать им, как нередко делалось, только отрицательный смысл (исходя, скажем, из того, что, как указывала Дж.Вад уродство и дурной нрав считались атрибутами дьявольского) и считать, что единственной задачей их было устрашение грешников, то невозможно объяснить их присутствие рядом с образами высокими и прекрасными, а порой даже на центральных местах. Обсуждая эту проблему, С. Кристенсен отмечает, что отдельные детали,
воспринимаемые сейчас как уродливые и даже неприличные, людьми Средневековья прочитывались иначе (например, длинный высунутый язык, согласно широко известной среди простонародья брошюре “8у^ас”, символизирует мудрость и красноречие). Кроме того, и отношение к тем, кто занимался "неподобающим" делом, например, к шутам или актерам, не во всех слоях общества было столь однозначно. Обращаясь последовательно к перечисленным выше группам гротескных изображений, С. Кристенсен прослеживает для каждой из них несколько возможных “уровней восприятия”, по его мнению, в равной мере присутствовавших в сознании средневекового человека.
Статьи М. Бо Норрегарда “Представление о труде в датских средневековых настенных росписях” и Алекса Болвига “Образы повседневности позднего Средневековья. История ментальности” трактуют с разных сторон одну и ту же тему - какое отражение находила (если находила) в убранстве датских церквей повседневная жизнь датчан. М. Бо Норрегарда интересует, в первую очередь, отношение средневекового общества к трудящимся и труду. Несмотря на то, что, судя по многочисленным письменным источникам, ручной труд в позднем Средневековье считался занятием не позорным, но низким, а согласно Библии тяжкий труд является наказанием человеку за грехи, настенные росписи говорят об ином. Автор статьи избирает предметом своего исследования сюжет Адам и Ева на земле. С помощью уже упоминавшейся базы данных он проводит подробный количественный анализ имеющегося материала: где и когда преимущественно
изображался этот сюжет, с какими другими сюжетами он соседствовал, каковы наиболее распространенные варианты костюмов Адама и Евы, каким именно трудом занимается Адам и др. Переходя затем к обсуждению полученных результатов, исследователь указывает на то, что сцены жизни Адама и Евы на земле, как они изображались в росписях, оставляют ощущение довольства и мира; это сцены жизни крестьянской семьи среднего достатка, не богатой, но обеспеченной всем необходимым (недаром в росписях Адам чаще всего изображался идущим за плугом, в который впряжены одна, а иногда две лошади - для многих прихожан плуг и рабочий скот были символами благополучия). Какую бы цель ни преследовали художники, или те, кто задумывал убранство церкви, предназначались ли эти сцены для того, чтобы служить “положительным примером” для прихожан или должны были запечатлеть окрепшее “самосознание” конгрегации - в них нет и следа того негативного отношения к физическому труду, которое прослеживается в среде
аристократии, являвшейся основным создателем и адресатом письменных документов.
Алекс Болвиг обращается к изучению средневековых настенных изображений как источника сведений о повседневной жизни датчан в XIV-XV вв. Существует соблазн, указывает он, рассматривать в качестве возможных свидетельств отдельные бытовые детали, присутствующие на изображениях: костюмы, орудия, инструменты и т.п. Такой подход, по его мнению, неверен. Бытовые детали, вырванные из контекста, едва ли могут дать многое, а порой способны направить исследователя по неверному пути. Чтобы судить о жизни и мировосприятии тех, кто делал росписи и тех, кто на них смотрел, требуется анализ более глубокий, основанный на пристальном изучении и сопоставлении всех деталей, с учетом конкретных исторических обстоятельств. Поясняя свой метод на примерах, Алекс Болвиг показывает, что опыт повседневности можно увидеть и за такими сюжетами, как Молитва богатого и бедного, Пир у богача или Избиение младенцев.
Две последние статьи сборника, также посвященные анализу изобразительного материала, написаны венгерскими учеными. Аннамарика Ковач обращается к исследованию символического значения костюма в росписях, иллюстрирующих легенду о святом венгерском короле Ладиславе. Представление о том, что “положительный герой” с необходимостью должен иметь оружие, костюм и доспехи самые модные и современные, позволяет А.Ковач провести свои датировки ряда известных изображений. Статья содержит также анализ роли костюма и моды в средневековом обществе. Если до XIV в. костюм служил внешним признаком принадлежности к определенному сословию, то в позднем Средневековье он становится средством, с помощью которого определенные социальные группы воплощали свое желание отделиться от остальных - именно это и породило понятие моды и создало механизм ее изменения.
Анка Голгатан дает описание церкви в Маланкрав (Трансильвания) в связи с историей рода Апави, семейной церквью которого она долгое время была.
З.Ю.Метлицкая
