CC BY
96
Вестник ПСТГУ
III: Филология
2009. Вып. 4 (18). С. 19-26
И. И. Бурова
Поскольку символ есть «обобщение, создающее бесконечную смысловую перспективу»1 и предполагает «выход образа за собственные пределы», присутствие некоторого смысла, «нераздельно слитого с образом, но ему не тождественного»2, символический характер образов знаменитого стихотворения Роберта Фроста «Stopping by Woods on a Snowy Evening» обусловил обилие интерпретаций этого произведения. Возможность предложить его оригинальное толкование изначально ограничена количеством публикаций на данную тему, но не исключается благодаря процессу объективации символов индивидуальным интерпретирующим сознанием. К счастью, наша задача заключается не в том, чтобы свести воедино множество точек зрения на «Stopping by Woods on a Snowy Evening», солидаризируясь с одними предшественниками и полемизируя с концепциями, выдвинутыми другими, но в том, чтобы поделиться с заинтересованной аудиторией собственным видением этого произведения.
При первом прочтении «Stopping by Woods on a Snowy Evening» покоряет чарующей простотой. Перед внутренним взором мгновенно возникает хрестоматийный зимний пейзаж: укутанная плотным белым покрывалом земля, кромка леса с опушенными снегом елями, скованное льдом озеро, низкое серое небо, которого почти не видно за неспешно слетающими с него хлопьями снежинок, и посреди этого безмолвия — неподвижно застывшие лошадь и сани, в которых замер завороженный суровой красотой природы человек. Он смотрится вполне органично, особенно для человека, воспитанного на русской иконографии Деда Мороза. Американский Санта ездит на оленьей упряжке. Иное дело — Father Frost.
В этой первой картине услужливое воображение дорисовало массу деталей, зашифрованных в образах стихотворения Фроста. Только «harness bells» (9) указывают на то, что герой передвигается в повозке, образ саней подсказывается здравым смыслом как наиболее подходящее для зимы транспортное средство
1 Лосев А. Ф. Логика символа // Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 258.
2АрутюноваН. Д. Семиотические концепты // Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М., 1998. С. 337.
(«Dashing through the snow / In a one-horse open sleigh...»). О елях в стихотворении не сказано ни слова, но всем известно, как эффектно смотрится снежная бахрома на темной зелени еловых веток. Однако и от этой фантазии придется отказаться, так как даже сейчас четыре пятых штата Нью-Хемпшир покрывают смешанные леса, в которых преобладают дубы, клены, березы и сосны. «The darkest evening of the year» (8) также работает на атмосферу рождественской открытки, нарисованной воображением: самая длинная ночь в Северном полушарии соответствует зимнему солнцевороту, фактически кануну Рождества, но «the darkest evening» вовсе не обязательно является вечером 22 декабря, он может быть самым мрачным и темным либо благодаря погодным условиям, либо в силу печального угрюмого настроения, охватившего лирического героя. От рождественских ассоциаций придется отказаться, утешаясь тем, что они возникают и у других3.
Между тем «Stopping by Woods on a Snowy Evening» вовсе не простая пейзажная зарисовка. Это стихотворение-монолог, в котором в 16 стихах пятикратно повторяется местоимение I, подчеркивающее глубоко личный характер строк поэта, а ландшафт, в котором доминирует лес, оказывается средством объективации переживаний лирического героя.
Более внимательное прочтение стихотворения показывает, что лирическому герою немного не по себе от собственного поступка, давшего название произведению. Он точно знает, где находится, кому принадлежит раскинувшийся перед ним лес (1), но ему явно важно, что хозяин этого леса сейчас далеко и не видит, как он созерцает его владения. Почему это приносит облегчение человеку, остановившемуся для того, чтобы полюбоваться на то, как чужой лес засыпает снегом? Возможно, дело в традиционной новоанглийской чопорности, осуждающей всякую пустую трату времени. Однако даже вдали от человеческих взоров лирический герой продолжает испытывать чувство неловкости из-за своего желания насладиться открывшимся перед ним зрелищем: ему кажется, будто даже послушный конь осуждает его поведение. Он убежден, что конь оценивает его поступок как странный, сомнительный, необъяснимый с точки зрения здравого смысла («queer» (5)). Здравый смысл, рациональное начало во внутреннем мире героя, выраженное глаголами think (1, 5), know (1), have to keep (14), явно пытается подавить его подсознательное желание созерцать (watch (4)), как лес заносит снегом. Упорство подсознания проявляется во внешнем поведении как застенчивость героя, его стремление оказаться вдали от всех, сделаться невидимым для
3 К. Килкап считает, что поводом для написания этого стихотворения стали воспоминания поэта о событиях 1905 г., когда незадолго до Рождества Фрост отправился в город, чтобы продать яйца и на вырученные деньги купить детям подарки. См. : Kilcup K. L. Robert Frost and Feminine Literary Tradition. Ann Arbor: Univ. of Michigan Press, 1998. P. 46—47. Аналогичная интерпретация «the darkest evening of the year» дается и в переводе Олли:
В недоумении мой конь:
Что я забыл в глуши такой Здесь, у замерзшего пруда,
В канун Святого Рождества?
(http://zhurnal.lib.ru/p/prizrak_o/frost-1.shtml, 20 мая 2009 г.)
других людей («He will not see me stopping here» (3), «To stop without a farmhouse near» (6)).
Между тем эта застенчивость свидетельствует о восприимчивости души героя, балансирующей на грани сверхчувственности. Именно она помогает ему «переводить» на человеческий язык «мысли» коня и превращать случайное позвякивание колокольчиков на лошадиной сбруе в вопрос с оттенком беспокойства и упрека («He gives his harness bells a shake / To ask if there is some mistake» (9—10)). Человек, столь тонко чувствующий животное4, способен увидеть в привычном пейзаже то, что недоступно другим. Почему его очаровывает снегопад? Что вынуждает остановиться между кромкой леса и заледеневшим озером (7)?
Цветовая гамма стихотворения строится на противопоставлении белизны и мрака. Белый снег засыпает лес, определяемый эпитетами dark и deep (13), падающие с неба «пушистые хлопья» снежинок прорезают мрак «самого темного вечера года» (8). Вместе с тем это противопоставление не образует контраста: белое и черное, вечные антиподы, взаимопроникают друг в друга, сливаются в единое целое. Темный (dark (13)) лес засыпает снегом (4), а открытая местность между лесной опушкой и озером окутывается мраком «самого темного вечера года» (8). В этом тускло-белом безмолвии сталкиваются два мира, бытие и небытие. Человек и конь принадлежат к цивилизации, «миру деревни», а образы дикой природы соединяются в единое полотно чарующего, таинственного, завораживающего и неведомого, одновременно манящего и таящего в себе незримую угрозу.
Многие исследователи творчества Фроста усматривают параллель между образом темного леса в «Stopping by Woods on a Snowy Evening» и «сумрачного леса» дантовского «Ада», подкрепляя правомерность ассоциации ссылками на его английские переводы, выполненные Генри Лонгфелло и Чарлзом Элиотом Нортоном, где употребляются выражения forest dark и dark wood, соответственно5. Не отрицая перекличек между стихотворением Фроста и началом «Божественной комедии», стоит отметить, что образ «темного леса» и у Данте, и у Фроста отражает древний символизм леса. В рыцарской литературе он был традиционным местом испытания мужества героев. Например, в романе «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» Гавейн должен был проехать через лес на верную смерть, чтобы вторично сразиться с зеленым великаном. Таким образом, в символическом плане проход или проезд через лес, по меньшей мере — со времен Средневековья — воспринимался как переход в иной, потусторонний мир. Этот мрачный символизм дополняется фольклорным представлением о том, что пребывание в заснеженном лесу — это пребывание в царстве смерти, представление о которой сближено с холодом, мраком и сном6.
4 Иэн Хамильтон справедливо отмечает, что одной из причин притягательности поэзии Фроста является отразившееся в ней любовное отношение автора к животным (см. : Hamilton I. Introduction // Frost R. Selected Poems / Ed. by I. Hamilton. Harmondsworth : Penguin Books, 1973. P. 19.
5 См., например : Montiero George. Robert Frost and the New England Renaissance. Lexington, KY : The University Press of Kentucky, 1988.
6Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу : В 3 т. М., 1994. Т. 2. С. 320325, 336.
Символический образ леса в стихотворении усиливается символизмом образа замерзшего озера. Новозеландский имаголог Дж. Трессидер, суммировавший символические толкования вещей в западной традиции, подчеркивает мрачную семантику озера, зачастую служившего дорогой в иной мир. Возможно, такое символическое значение образа восходит к египетским представлениям о переходе Ра в иной мир путем погружения в воды озера или же к сходному древнегреческому сюжету о сошествии Диониса в Аид7. В средневековой рыцарской литературе озера также связаны с представлением об ином мире: достаточно вспомнить судьбу короля Артура и его верного меча Эскалибура. Сковывающий озеро лед, как и снежная пелена, накрывающая землю, ассоциируются в фольклоре с саваном и также оказываются в ряду символов смерти8. Грозный символизм льда как губительной стихии подчеркивается Фростом в другом известнейшем стихотворении книги «Нью-Хемпшир», «Fire and Ice»:
.for destruction ice Is also great And would suffice.
(7-9)9
В то же время поверхность озера представляет собой зеркало, имеющее символическое значение созерцания и также связанное с потусторонним миром, «зазеркальем».
С потусторонним миром ассоциируется и образ ветра: в христианском символизме он может приобретать выраженную отрицательную коннотацию (сатанинское начало, ветер «возметает» прах, коим являются «нечестивые» (Псал 1. 4), разрушительный «большой ветер» — сатана, погубил братьев и жилище пришедшего к праведнику Иову вестника (Иов 1. 19), ветер может быть символом сатанинской лжи и обмана (Иов 15. 2, Ос 12. 2)). Ветер, о котором пишет Фрост, не имеет явной губительной силы, он легкий, но в то же время его порывы способствуют усилению колдовского наваждения, которое напускает на поэта зимний пейзаж.
Героя Фроста явно влечет смерть, ибо несущие угрозу жизни стихии, ветер и снег, описываются нежными, ласковыми эпитетами (easy wind, downy flake (12)) Вместе с тем герой Фроста, в отличие от героя Данте, не вторгается под сень «сумрачного леса», замирая на его опушке, «во тьме долины».
Стихотворение «Stopping by Woods on a Snowy Evening» фиксирует статичную картину, обычную для произведения пасторальной поэзии. Неожиданной остановкой у заснеженного леса поэту удается остановить мгновение и показать его красоту, заставить задуматься о смысле жизни. Подобный прием характерен для Фроста. В его поэзии падающее дерево не просто случайным образом перегораживает проезжую дорогу, создавая угрозу жизни людей, но желает заставить путников задаться вопросом о том, кто они такие:
7 Трессидер Дж. Словарь символов. М., 1999. С. 250.
8Афанасьев А. Указ. соч. Т. 3. С. 36-42.
9 FrostR. Selected Poems. L. : Penguin Group, 1973. P. 127.
The tree the tempest with a crash of wood Throws down in front of us is not to bar Our passage to our journey’s end for good,
But just to ask us who we think we are
Insisting always on our own way so.
(«On a tree fallen across the road» (1-5))10
Молодой бук судорожно цепляется за свой последний листок, который старается сорвать с него злой осенний ветер, и дереву удается на миг вернуть себе и другим ощущение весны. И это чудо бесконечного мгновения открывается тому, кто остановился, чтобы полюбоваться удивительным зрелищем (стихотворение «A Boundless Moment»)11.
Признание того, что лес прекрасен при всей своей мрачности и таинственности («The woods are lovely, dark and deep» (13)) у Фроста равнозначно по смыслу признанию красоты остановленного мгновения. Обращает на себя внимание и нумерологическая характеристика этого ключевого в смысловом отношении стиха: с древнейших времен число 13 ассоциировалось со смертью.
Однако сквозной для поэзии Фроста фаустовский мотив остановленного мгновения не влечет за собой неизбежную смерть героя. В отличие от финала трагедии Гёте, остановленный Фростом момент не оказывается бесконечным. Продлись очарование, и леса поглотили бы героя, сомкнув над ним полог вечной тайны и тьмы, но героя Фроста спасает его рациональное начало, сознание долга, который ему еще предстоит выполнить в земной жизни («But I have promises to keep» (14)).
Внешняя композиция стихотворения определяется числом четыре, придающим структуре основательность и сбалансированность; стихотворение делится на четыре цепные строфы, состоящие из четырех четырехстопных ямбов. Первые три катрена имеют одинаковую схему рифм, а смысловая важность 13-го стиха подчеркивается тем, что он открывает однорифменный катрен, клаузулы которого фонетически усиливают клаузулу 13-го стиха и помогают прочувствовать смену настроения поэта.
Строфы стихотворения «Stopping by Woods on a Snowy Evening» обычно интерпретируются как дериваты рубаи. Для рубайат допустимы рифмовки аава (первые три катрена у Фроста) и аааа (четвертый катрен), при этом каждая строфа должна заключать в себе законченную мысль12. Фрост соблюдает эти формальные требования, но рифмует холостой стих первого катрена с первым, вторым и четвертым стихом второго катрена, холостой стих второго катрена — с первым, вторым и четвертым стихами третьего и холостой стих третьего катрена — со всеми четырьмя стихами заключительного катрена. Цепные рубайат придают мелодии стиха плавность и величавость, сравнимую со звучанием спенсеровского варианта английского сонета (если отбросить синтаксически завершенный первый стих и повторяющийся шестнадцатый стих, то схема рифм цен-
10 FrostR. Selected Poems. P. 138.
11 Ibid. P. 136.
12 Квятковский А. П. Школьный поэтический словарь. М., 2000. С. 293.
тральной части стихотворения в точности повторит схему рифм спенсеровского сонета: abab bcbc cdcd ee).
Четкий ритм силлабо-тонического четырехстопного ямба в этом стихотворении усиливается преобладанием односложных слов (87 из 108). Если, например, применить к английскому тексту одно из правил определения долготы / краткости слога, применявшихся в латинской метрической просодии (такие прецеденты известны со времен перевода первых четырех книг «Энеиды», выполненных Р. Стэнихерстом), то дифтонги и долгие гласные можно рассматривать как имеющие равные длительности звучания13. Разумеется, это лишь удобная генерализация, не учитывающая реальных различий в длительности звучания и самих долгих гласных, и дифтонгов, которые, однако, практически не воспринимаются нетренированным ухом, тогда как их оппозиция кратким гласным звукам улавливается на слух без труда. Такое допущение не только позволяет количественно оценить напевность стихотворения Фроста (на 128 слогов стихотворения приходится 54 долгих), но и отметить, что поэт стремится к правильному чередованию кратких и долгих звуков в парах заключительных стихов второго и третьего катренов, как бы ритмически подчеркивая границы строф и одновременно суггестивно подготавливая полный повтор 15-го стиха (в четвертом катрене, естественно, формульное чередование также наличествует в силу тождественности 15-го и 16-го стихов).
Можно заметить, что все рифмы в стихотворении являются мужскими и обязательно содержат в себе либо долгий гласный, либо дифтонг, благодаря чему при чтении стиха возникает эффект рекуррентной клаузульной каденции. Музыкальность звуковой формы «Stopping by Woods on a Snowy Evening» также определяется обилием в ней сонантов: [l] и [n] встречаются по 12 раз, [w] — 10 раз, [m] — 8, а [п] — 4 раза. Кроме того, заметную семантическую нагрузку в стихотворении несут свистящие звуки [s] и [z], использующиеся 18 и 19 раз, соответственно, и подчеркивающие шелест легкой поземки, описываемой поэтом с помощью аллитерирующих [s] (ст. 11-12).
Из восемнадцати гласных звуков для фонетического звучания стихотворения определяющими оказываются [i] и [i:], употребленные, соответственно, 32 и 13 раз. Наибольшая частотность буквы i в английском тексте является языковой нормой и, в частности, отразилась в азбуке Морзе, где i соответствует наиболее элементарное обозначение в виде точки. Однако в стихотворении Фроста звук
[1] графически передается не только через i, но также через a (2-й слог в village
(2)), e (1-е слоги в between (7) и before (15,16), 2-й слог в harness (9) и 3-й в promises (14)), а также y (only (11), easy и downy (12), lovely (13)).
В качестве примеров сверхконцентрации [i] и [i:] можно привести 2-й (5 звуков [i]) и 3-й (3 [i:] и 2 [i]) стихи, однако и в вокалической решетке стихотворения также выделяются любопытные вертикальные кластеры, образуемые этими звуками:
13 Lily W. A Short Introduction of Grammar, and Brevissima Institutio seu Ratio Grammatices Cognoscendae (1567). Facsim. edn. / Introd. V. J. Flynn. N. Y. : Scholars’ Facsimiles and Reprints, 1945. Sig. H1.
1-й ст. u: u i: a: ai i ai ou
2-й ст. i au i i э i i ou
3-й ст. i: i o i: i: o i iэ
4-й ст. э o i u i а i ou
5-й ст. ai i э o: а i i iэ
6-й ст. э o i Hu э a: au iэ
7-й ст. i i: э u ж ou э ei
8-й ст. э a: э i: i o э э:
9-й ст. i: i i a: i e э ei
10-й ст. э a: i ЕЭ i а i ei
11-й ст. э ou i а э au э i:
12-й ст. э i: i i ж au i ei
13-й ст. э u a: а i a: ж i:
14-й ст. а ai ж o i i э i:
15-й ст. ж ai э ou i o: ai i:
16-й ст. ж ai э ou i o: ai i:
Вертикальные кластеры, выделенные в таблице жирным шрифтом, придают стихотворению дополнительный внутренний ритм, который оказывается особенно четко ощутимым в стихах четвертого катрена благодаря четырехкратной оппозиции [i]—[i:] в арсисах третьих и тезисах четвертых стоп. Насыщенность стихотворения звуками [i] и [i:] позволяет рассматривать их как своего рода «звуковое задание»14. Можно было бы связать с этими звуками эйдосы напряженности и длительности, но это было бы откровенно субъективной ассоциацией. Звуковое задание в данном случае, на наш взгляд, проявляется прежде всего как еще один способ подчеркнуть и аритмологический идентификатор стихотворения, и важность его заключительного катрена, где четкая расстановка [i] и [i:] как бы соответствует упорядоченности мыслей героя, принявшего важное решение. Он поедет дальше, и далекий путь, который ему предстоит еще проделать, как бы подчеркивается рифмами финального катрена с их протяжными, несколько разочарованными [i:].
О каком пути идет речь? Повтор 15-го стиха явно указывает на двойной смысл стихотворения. Первый раз «And miles to go before I sleep» относится к реальному пути, который еще предстоит проделать путнику, чтобы добраться до человеческого жилья и погрузиться в сон. Однако повтор этой фразы в 16-м стихе читается уже как метафора духовной стези, которой предстоит проследовать герою, прежде чем он сможет покинуть этот мир. Здесь сон становится синонимом смерти, как, например, зачастую бывало в творчестве романтиков. Остановка у леса в снежный вечер оказалась для героя стихотворения минутой истины, созерцание темного леса просветлило его душу и дало силы жить дальше. Окончание стихотворения достаточно неожиданно, Фрост как бы выводит своего героя из оцепенения, подчеркивая это усилением внутренней энергетики четвертого катрена самыми разными способами (изменение схемы рифмовки за счет использова-
14 См. : Томашевский Б. Л. Ругекое стихосложение. Пг. : Академия, 1923. С. 8.
25
ния четверной рифмы, игра с [i] — [i:], пауза между 13-м и 14-м стихами, удлиняемая стыком [p] и [b] на их границе, появление единственного в стихотворении трехсложного слова promises (14) и др.).
Финал стихотворения кажется несколько неожиданным, однако торжество жизни над смертью оказывается предсказуемым благодаря символическому значению образа коня. Конь в европейском символизме наделен магической силой предсказания будущего, знает тайны загробного мира, а также олицетворяет животную жизненную силу и непрерывность жизни15. Это конь выводит человека из оцепенения, напоминая о человеческом жилье. И еще одна немаловажная деталь: если описываемый вечер — самый темный в году, т. е. связан с зимним солнцеворотом, то за ним в природе с неизбежностью начнется движение к свету. Если же интерпретировать darkest как «самый мрачный», то аналогичное движение к свету начнется и в жизни лирического героя. Таким образом, в стихотворении настроение тихой печали, проявление героем минутной слабости сменяются его сдержанным стоическим намерением жить.
15 Трессидер Дж. Указ. соч. С. 201.
