CC BY
48
УДК 321 (091); 34 (091)
ЮРИСДИКЦИЯ НАД БАШКИРАМИ В КОНЦЕ XVIII В.: О «НАЦИОНАЛЬНОМ» ФАКТОРЕ ОРГАНИЗАЦИИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СУДЕБНОЙ СИСТЕМЫ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
© В. А. Воропанов
Челябинский филиал
Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ Россия, 454077 Челябинск, ул. Комарова, 26.
Тел.: +7 (351) 771 35 88.
E-mail: vvoropanov@yandex.ru
Консолидация прерогатив правосудия в провинции Российской империи в конце XVIII в. обеспечивалась широким вниманием к культурным и религиозным особенностям местного населения. Коренной этнос Южного Урала, получивший признаки сословия, сохранял право юридического плюрализма, пользовался в государственных судах правом особого представительства, тюркским языком в делопроизводстве. Общая эффективность мер, принятых для охраны прав личности и собственности в России, обусловливалась уровнем развития общества в рамках имперской модели государственности. Подобно иным группам населения башкиры охотно обращались в органы юстиции во всех ситуациях, неразрешимых посредством традиционных институтов.
Ключевые слова: Российская империя, тория судебной системы.
Интерес к изучению системы юридического регулирования различных сторон жизнедеятельности башкир в Российской империи не ослабевает. Комплекс вопросов, связанных с правовым регулированием статуса башкирского народа, раскрыт в трудах И. Г. Акманова [1], А. З. Асфандиярова [2], М. М. Кульшарипова [3], У. Х. Рахматуллина [4], Б. Х. Юлдашбаева [5]. В 2000-х гг. в свет вышли труды Б. А. Азнабаева [6], А. И. Акманова [7], А. З. Асфандиярова [8-10], И. Н. Биккулова [11], Г. В. Жарниковой [12], М. М. Кульшарипова [13], А. Я. Ильясовой [14]. Вопросам имперской политики в отношении коренных народов Азиатской России и в частности башкир уделяют внимание зарубежные авторы (А. С. Доннелли [15], Р. Порталь [16], Ч. Стейнведел [17]). Общий обзор судебной системы в Башкирском крае в дореформенный период сделан в трудах А. Ф. Абдрахманова [18], У. И. Гибадатова [19], Ф. А. Ишкулова [20]. Тем не менее множество аспектов данной темы остаются малоизученными. К их числу относится организация и деятельность судебной системы на Южном Урале в конце XVIII в.
В общественном строе России XVIII в. башкиры были наделены сословными признаками коллективных землевладельцев на этнической основе, наделенных особыми обязанностями и правами [4, с. 31]. Таким образом, в процессе интеграции обособленный сословный статус де-факто был распространен на отдельный народ в целом. На народ распространялись общие правила сословной организации населения в империи. Дворянское сословие являлось открытым для пополнения этнической знатью [21], однако башкирская аристократия оставалась тесно связанной с народом и вотчинным землевладением.
Судебная реформа 1775-1785 гг. ввела в областях империи систему судебных органов, соответст-
башкиры, сословный статус, история права, ис-
вовавшую сословной организации подданных. Сфера объектной юрисдикции нижних и верхних расправ, рассчитанных на подсудность от 10 до 30 тысяч человек, унифицировалась, охватив служилых людей старых сословий и казаков, ямщиков и непомещичьих крестьян, ясачные народы [22]. Монарх инструктировал высшую администрацию об обязательном представительстве всех этнических общин в судах [23, с. 15]. В Южном Приуралье судейские коллегии формировались в смешанном составе, но без учета преобладания языковых групп в уездах. В нижние расправы поступали списки подсудных селений и имен сельских начальников [24].
Коренной народ Южного Урала насчитывал к концу XVIII в. свыше 160 тыс. чел. [25, с. 88] В 1780 г. генерал-губернатор А. А. Ступишин ограничил компетенцию нижних расправ и уездной полиции, образованных в Вятском наместничестве, повелев соотносить законодательство с нравами и обычаями башкир. Сведения о народе были запрошены в Оренбурге [26]. В январе 1782 г. монарх предписал уфимскому наместнику определить башкир, а также близких им по статусу мещеряков, в подсудное ведомство отдельных расправ [27]. В 1782-1784 гг. специальные расправы вступили в действие в Белебее, Бирске, Оренбурге, Троицке, Уфе и Челябинске. Сословные суды в Оренбурге, Троицке, Уфе и Челябинске получили порядковые номера, наименование их по этническому признаку возбранялось [28]. Председатели расправ отбирались из чиновников, понимавших культурноязыковые особенности членов коллегий и подсудного населения. Так, в Бирск и Челябинск генерал-губернатор А. И. Апухтин направил людей, отобранных им «по способности и по сведениям башкирских и мещерякских обычаев и обрядов, находя достойными быть расправными судьями». А. Михайлов, заметил глава администрации, вырос в
обществе башкир и «достаточное приобрел сведение как в знании их языка, так и во всех нравах и оборотах» [29]. А. Михайлов, служивший в Челябинске с 1746 г., успешно трудился в должности судьи до июня 1794 г. [30].
Избиратели приводились муллой к присяге о добросовестном отношении к формированию сословного представительства. Обыватели выдвигали кандидатов, пользовавшихся морально-нравственным авторитетом, женатых, имевших детей, имущих и способных исполнить почетные обязанности, документально обосновывая и подтверждая свой выбор, подписывая или припечатывая общественные приговоры. Связи и отношения, сложившиеся среди служилых людей, создавали преимущества низшей администрации во время определения кандидатов. Высокий статус должностных лиц определялся принципом их родоплеменного единства с населением [31, с. 67]. В 1783 г. башкирские депутаты занимали 80% вакансий заседателей в нижних расправах, 20% (4 из 20) - в Оренбургской и Уфимской верхних расправах, 100% (две) - в совестном суде. Заседателями преимущественно становились старшины, их дети, помощники, есаулы, сотники, писари [32]. Особым приоритетом обладали ветераны, лица, удостоенные боевых наград. Кроме исполнения регулярных повинностей не менее 10 из известных заседателей 1783 г. участвовали в походах против Пруссии, Польши, Турции, пугачевских отрядов [33]. В условиях социально-политической стабильности влияние рядовых башкир на преобразованные государством институты самоуправления возросло, выбор кандидатов для занятия как волостных, так и уездных, губернских должностей предполагал коллективное согласие и доверие к претендентам [34]. К концу 1780-х гг. команды полным составом участвовали в выдвижении кандидатов, свободно подавая голоса, выставляя подписи и тамги под документами [35].
Официальное делопроизводство велось на русском и тюркском, интенсивно усваивавшем русизмы [36, с. 65]. На тюрки в расправы и суды поступали как присяжные и опросные листы свидетелей, так и указы начальства, рапорты заседателей. Суды с национально-сословной юрисдикцией обеспечивались частью законодательных актов в переводах. Так, кроме подшитых в «книги» указов и инструкций правительства на русском языке, начиная с 1714 г., заседатели Челябинской второй нижней расправы имели в распоряжении копии ключевых законов на тюркском, включая Учреждения о губерниях и Устав благочиния [37]. Работу судов облегчали штатные переводчики и толмачи, нанимавшиеся с одобрения обывателей [38]. Для процессов с участием мусульман в судебном присутствии хранился Коран [39]. Приведение к присяге и «увещевание» фигурантов исполняли муллы [40]. Избирателям рекомендовалось включать священнослужителей в судейские коллегии в целях непо-
средственного морального воздействия на мусульман, привлеченных к ответственности [41].
Работу компетентных органов правосудия разгружали полицейская администрация, религиозное руководство, низшие суды. Штаты уездной полиции ориентировались на численность сословий, состав населения. В двух нижних земских судах Оренбургской провинции предусматривались дополнительные вакансии для замещения тюркоязычными заседателями [42]. Семейно-брачные вопросы, имущественные споры мусульман перешли в компетенцию Уфимского Духовного собрания [43], что, по мнению наместника А. А. Пеутлинга, освободило общие суды «от великой тяжести и премножества вступающих таковых дел, которые кажется лучше и к большому удовольствию народов могут рассудить по закону их духовные особы» [44, с. 207]. Духовное собрание приступило к созданию единой организации мусульман России, ведя учет служителей, контролируя порядок их избрания [45].
Деятельность представителей всех сословных групп в бюрократических структурах имела объективно противоречивые результаты. Лица, призванные осуществлять суд, не имели минимального образования и оставались во власти традиционного мировоззрения. Злоупотребление полномочиями, прежде всего, обусловливалось обыкновениями народной жизни, стремлением удовлетворять семейноклановые, иные узкогрупповые интересы [46]. Пассивность или согласие заседателей с чиновниками на неправомерной основе вели к серьезным нарушениям в работе судов. В 1797 г. к ответственности по скандальному делу о взяточничестве председателя уголовного департамента Уфимской верхней расправы М. Бекчурина были привлечены заседатели, оправдавшиеся плохим знанием русского языка [47].
Тем не менее на Урале складывался новый механизм улучшения кадров аппарата управления и суда. Реагируя на жалобы частных и рапорты должностных лиц, губернская администрация лишала постов секретарей, сельских и дворянских заседателей, уездных исправников и расправных судей. Чиновники приспосабливались к социокультурной среде профессиональной деятельности, вынужденно сокращая социальную дистанцию, демонстрируя уважение к культурным ценностям, национальным обычаям обывателей. Заседатели и фигуранты дел чувствовали полноценность официальных отношений, должностные лица осознавали ответственность и престиж принятых обязанностей [48]. Уволенные заседатели нередко вновь баллотировались на штатные места и благодаря сложившемуся авторитету в глазах мирских обществ и губернского начальства получали поддержку. Иные лица употребляли полученный ими практический опыт решения дел по законам в помощь сообщественни-кам, ведшим тяжбы или привлеченным к уголовной ответственности [49]. Наконец, бывшие заседатели
оказывали содействие государственным органам, участвовали в следственных действиях в качестве толмачей-переводчиков [50].
Выборность должностей оказала позитивное влияние на взаимодействие расправ, полиции, заводской, казачьей, сельской администрации, представителей разных сословий и этносов. Сельские заседатели помогали в организации сословных выборов [51], исполняли обязанности земской полиции [52], строго оценивали скорость делопроизводства [53]. В ходе расследования дел о кражах в казахской степи выявлялись и ставились под контроль государственных органов постоянные ходоки за линию, при недостатке улик расправы требовали от сельских старшин посредством земской полиции справок о лицах, привлеченных к ответственности [54]. С уездными органами с 1786 г. согласовывалась работа Оренбургского пограничного суда [55].
Взаимодействие населения с государственными органами и правом включало социальный контроль над обеспечением содержания обвиняемых, взятых под арест. Обыватели могли следить за сбором кормовых денег, отказывая должностным лицам в случае необоснованного предписания о подсудимых, уже освобожденных из-под стражи [56]. Представители волостной и сельской администрации участвовали в исполнении судебных решений. Осужденные лица передавались под ответственность сельских начальников и соседей, имевших положительную репутацию [57].
О неоднозначности результатов правовых реформ, критиковавшихся с момента их проведения, свидетельствовал рост доверия к властным структурам, популярности обновленного суда, его доступности, отраженный в материалах делопроизводственной документации, умножавшейся в 17801790-х гг. Население засыпало губернскую администрацию прошениями в целях защиты своих прав через суды, а также обжалования действий уездных и низших властей, побудив Уфимское наместническое правление разъяснить в 1793 г. посредством уездной полиции и нижних расправ необходимость блюсти установленную субординацию в интересах просителей [58].
Официальное правосудие имело исключительное значение при решении вопросов о коллективной земельной собственности. Судебные представители прекращали поземельные споры и конфликты различных социумов. Утверждение прав служилых команд осложнялось как спецификой землевладения, так и последствиями военно-политических событий. Так, в 1783 г., реагируя на встречные иски башкир Кыпчакской и Тангаурской волостей, Верхнеуральский нижний земский суд потребовал обоснования претензий на спорные территории и подачи «формального челобития» в Оренбургскую вторую нижнюю расправу, предупредив об исключении дела из числа нерешенных в случае бездействия истцов. Тангаурцы настаивали на факте длительного припуска кыпчакцев [59]. Тогда же
по спору о лесе и сенных покосах башкир Катай-ской и Тамьянской волостей, продолжавшемуся с 1773 г., нижний земский суд собрал уведомления от заводских начальств [60].
Деятельность сословных представителей стимулировала эволюцию правосознания обывателей, выносивших на рассмотрение выборных коллегий имущественные споры и «обиды», наглядно получавших правосудие. Прежде всего, обращение к власти рассматривалось как эффективный способ давления на лиц, причинивших материальный, физический или моральный ущерб. Множество дел в судах числилось нерешенными из-за длительной неявки истцов, не желавших нести реальную нагрузку разбирательств и часто удовлетворенных ответчиками внесудебным порядком.
В то же время наряду с крестьянами, казаками, служилыми татарами башкиры основательно осваивали и использовали механизм формальной правозащиты, составляя с участием канцелярских служителей, безусловно, содержательные заявления [61], знали о значении зазывных грамот, «билетов» и «реверсов», обращались к услугам сообществен-ников, порой выдавая им «тетради на записку» судебной информации по делу [62]. Так, в «доноше-нии» отставного старшины Тамьянской волости Б. Баракова, просившего в 1784 г. опроса по уликам, были изложены обстоятельства кражи, описан нанесенный ущерб, объявлен подозреваемый с обоснованием причин [63]. Рядовые башкиры посредством государственных органов удовлетворяли имущественные претензии к вышестоящим на социальной лестнице соплеменникам [64], имели возможность по решению судов переводиться в другие команды, избегая давления и злоупотреблений со стороны прежнего начальства [65].
Иски о краже и отгоне скота, прежде всего, в пограничных уездах, играли важную роль в массе удовлетворяемых башкирскими судьями жалоб, создавая устойчивую альтернативу самосуду. У населения вырабатывалось понимание ценности законного владения имуществом и стремление получать поддержку государственных органов в восстановлении своих прав на собственность. Так, текст заявления сотника М. Елдашбаева, составленный в декабре 1796 г., завершался словами: «...Дабы Высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было мое прошение принять и по вышеписанным обстоятельствам из-следовать и мне в украденных лошадях доставить законное удовольствие а с винным поступить по законам иск же сей показывал по долгу присяги и чистой совести» [66].
Наконец, при решении семейно-бытовых дел мусульмане охотно доверялись власти земской полиции и расправ, искали прямой защиты своих интересов. Г осударственные органы оформляли указы в адрес местных мулл и контролировали исполнение постановлений шариатских судов [67].
Таким образом, население Южного Урала, безусловно, приняло реформированные государственные органы и воспользовалось предоставленными правами и полномочиями. Осуществлению право -судия мешали нехватка стандартов общей культуры, желание защищать групповые интересы, ограниченное распространение единого языка коммуникации. Однако сословные представители в судах оценивали массовые иски и жалобы населения, применяли законодательство, учитывая локальную специфику общественного быта и менталитет жителей, следили за условиями содержания подсудимых, контролировали исполнение судебных решений. Продуктивность делопроизводства обеспечивали штатные толмачи и переводчики, широкое использование тюркского языка. Злоупотребление властью сдерживалось множественностью должностных лиц, исполнявших государственные функции. Сельские представители превосходили числом чиновников на судейских и полицейских постах. Успешная карьера государственного служащего становилась возможной при условии уважения представлений населения о социальном порядке и справедливости. Бывшие исполнители укрепляли политическое влияние монархии на подданных. Обладатели «аттестатов» о добросовестном прохождении службы заботились о закреплении личного престижа среди сообщественников, инициативно сотрудничали с государственными органами, распространяли идеи права.
Деятельность нижних расправ успешно поддержала баланс межсословных отношений, сглаживая последствия сложившихся форм социальноправового неравенства. Обыватели стремились использовать авторитет и потенциал государственного принуждения для достижения правовых целей, правомерная активность смещала приоритеты в консервативном мышлении народов, ослабляла вековое недоверие населения к органам государственной власти. Доступность присутственных мест позволяла избирателям демонстрировать правовое влияние на органы управления и суда, стимулируя работу органов административного и прокурорского надзора. Интенсивное межсословное и межэтническое взаимодействие объективно повышало роль закона в урегулировании споров и конфликтов, по-лиэтничное сообщество усваивало начала законности и сословного правопорядка.
Интегрируя коренной этнос Южного Урала в государственную систему, правительство заменило традиционное самоуправление башкир узаконенными институтами, санкционировав юридический плюрализм и приняв комплекс мер для охраны прав личности и собственности, эффективность которых обусловливалась уровнем развития российского общества в рамках имперской модели государственности. Башкиры сохранили относительный демократизм родоплеменных отношений, демонстрируя свободу воли во время выборов волостных ру-
ководителей и этнических представителей в уездные и губернские инстанции. Специфика родовых связей облегчала амальгамацию знати в государственные структуры. Взвешенная религиозная политика, осуществляемая администрацией, превращала духовенство, постоянно задействованное в отправлении правосудия, в проводника официальной правовой культуры. Подобно иным группам населения, башкиры охотно апеллировали к третейской роли государственных органов во всех ситуациях, неразрешимых вмешательством старейшин и духовных пастырей.
ЛИТЕРАТУРА
1. Акманов И. Г. Башкирия в составе Российского государства в XVII - первой половине XVIII в. Свердловск: изд-во Уральского ун-та, 1991. 153 с.
2. Асфандияров А. З. Башкирия в период кантонного управ-
ления: дис. ... канд. ист. наук. М., 1969.
3. Кульшарипов М. М. Политика царизма в Башкирии (1775-
1800 гг.): дис. ... канд. ист. наук. М., 1971.
4. Рахматуллин У. Х. Население Башкирии в XVII-XVIII вв. Вопросы формирования небашкирского населения. М.: Наука, 1988. 186 с.
5. Юлдашбаев Б. Х. Проблема нации и политическое положение башкир в составе царской России. Уфа: БГУ, 1979. 88 с.
6. Азнабаев Б. А. Интеграция Башкирии в административную структуру Российского государства (вторая половина XVI - первая треть XVIII в.). Уфа: РИО БГУ, 2005. 312 с.
7. Акманов А. И. Земельные отношения в Башкортостане и башкирское землевладение во второй половине XVI - начале XX в. Уфа: Китап, 2007. 358 с.
8. Асфандияров А. З. Башкирия после вхождения в состав России. Уфа: Китап, 2006. 504 с.
9. Асфандияров А. З. Башкирские тарханы. Уфа: Китап, 2006. 160 с.
10. Асфандияров А. З. Кантонное управление в Башкирии (1798-1865 гг.). Уфа: Китап, 2005. 256 с.
11. Биккулов И. Н. П. Д. Аксаков - воевода и вице-губернатор Уфимской провинции. Уфа: НМЦ «Педкнига», 2009. 181 с.
12. Жарникова Г. В. Исторические особенности местного управления в Российской империи (на примере Уфимской провинции в первой половине XVIII в.): дис. ... канд. ист. наук. М., 2005. 224 с.
13. Кульшарипов М. М. Политика царизма в Башкортостане (1775-1800 гг.). Уфа: РИО БГУ, 2003. 150 с.
14. Ильясова А. Я. История башкирского дворянства: дис. ... канд. ист. наук. Уфа, 2010. 208 с.
15. Доннелли А. С. Завоевание Башкирии Россией. 15521740. Уфа: Башкортостан, 1995. 287 с.
16. Порталь Р. Башкирия в XVII-XVIII в. Уфа: УНЦ РАН, 2000. 221 с.
17. Стейнведел Ч. Племя, сословие или национальность? Изменения в характере башкирской обособленности в контексте Российской империи // Новая имперская история постсоветского пространства / Под ред. И. В. Герасимова, С. В. Глебова, А. П. Каплуновского, М. Б. Могильнер, А. М. Семенова. Казань: Центр Исследований Национализма и Империи, 2004. С. 473-500.
18. Абдрахманов А. Ф. Государственное управление, суд и прокуратура в Уфимской губернии. 1865-1917 гг. Уфа: РИО БГУ, 2005. 160 с.
19. Гибадатов У. И. Судебная реформа 1864 г. в Башкирии: историко-правовое исследование. Уфа;М.: Наука, 2008. 192 с.
20. Ишкулов Ф. А. Судебно-административная реформа в Башкортостане. Уфа: Китап, 1994. 152 с.
21. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXI. №15432, 15673.
22. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XX. №14392. Ст. 279, 335.
23. Бехтерев Н. Открытие Вятского наместничества // Столетие Вятской губернии. 1780-1880: Сб. материалов к истории Вятского края. Вятка, 1880. С. 15-28.
24. ОГАЧО (Объединенный государственный архив Челябинской области). Ф. И-44. Оп. 1. Д. 38. Л. 3.
25. Томашевская Н. Н. От социального пространства к социальному времени: Опыт этнической истории башкирского этноса в новое время. Уфа: Китап, 2002. 240 с.
26. ГАКО (Государственный архив Кировской области). Ф. 583. Оп. 600. Д. 10. Л. 1-2 об., 43-43 об.
27. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXI. №15324.
28. ОГАЧО. Ф. И-44. Оп. 1. Д. 38. Л. 6; ЦГИА РБ (Центральный государственный исторический архив Республики Башкортостан). Ф. 1. Оп. 1. Д. 17. Л. 144, 198; Ф. 346. Оп. 3. Д. 1. Л.
3.
29. ЦГИА РБ. Ф. 346. Оп. 3. Д. 1. Л. 1 об.-3 об.
30. ГАОО (Государственный архив Оренбургской области). Ф.
6. Оп. 2. Д. 902. Л. 135-141; ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 58. Л. 107.
31. Шакурова Ф. А. Башкирская волость и община в середине XVIII - начале XIX в. Уфа, 1992. 137 с.
32. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 17. Л. 124-143, 198.
33. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 17. Л. 143-155.
34. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 11. Л. 126-128 об.; Д. 17. Л. 191
об.-196 об., 303-304 об.
35. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 14. Л. 30-37.
36. Галяутдинов И. Г., Ишбердин Э. Ф., Ураксин З. Г., Халико-ва Р. Х. Очерки по истории башкирского литературного языка. М.: Наука, 1989. 254 с.
37. ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 99. Л. 11-12.
38. ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 40. Л. 27-27 об.
39. ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 99. Л. 11-12.
40. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 4. Л. 156; Д. 11. Л. 11; Д. 14. Л.
133-135.
41. ОГАЧО. Ф. И- 115. Оп. 1. Д. 38. Л. 162-162 об.; Ф. И-117. Оп. 1. Д. 14. Л. 62-91.
42. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XLIV. Ч. 2. № 17494. С. 265.
43. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXII. №16710, 16711; Т. XXIII. №16759, 17146.
44. Ислаев Ф. Г. Ислам и православие в Поволжье XVIII столетия: от конфронтации к терпимости. Казань: изд-во Казанского ун-та, 2001. 220 с.
45. ГАТО (Государственный архив Тюменской области). Ф. И-10. Оп. 1. Д. 810. Л. 1-12.
46. ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 56. Л. 2-3.
47. ЦГИА РБ. Ф. 100. Оп. 1. Д. 2. Л. 136 об.
48. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 19. Л. 51, 142-144 об.
49. ОГАЧО. Ф. И-44. Оп. 1. Д. 201. Л. 1.
50. ОГАЧО. Ф. И-116. Оп. 1. Д. 20. Л. 2-3; Д. 23. Л. 58, 77 об.,
78.
51. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 14. Л. 30.
52. ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 4. Л. 191.
53. ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 4. Л. 226; Д. 6. Л. 30-39, 50-52,
201-201 об.
54. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 4. Л. 109-109 об.
55. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 14. Л. 3-3 об., 21-22 об.
56. ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 38. Л. 453-454.
57. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 4. Л. 18-28; Д. 6. Л. 634-634 об.
58. ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 59. Л. 5.
59. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 4. Л. 35-42 об.
60. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 6. Л. 866-869.
61. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 11. Л. 1-1 об.
62. ОГАЧО. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 37. Л. 7, 8, 99-101 об., 103-106
об.
63. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 4. Л. 69.
64. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 6. Л. 443.
65. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 4. Л. 385-385 об.
66. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 19. Л. 21 об.
67. ОГАЧО. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 6. Л. 279-283, 355-378, 580-581.
Поступила в редакцию 02.01.2012 г. После доработки - 08.04.2012 г.
