CC BY
156
Переводоведение Issues of Translation Studies
М.В. Цветкова (Нижний Новгород) ORCID ГО: 0000-0002-1836-6751
СТИХОТВОРЕНИЕ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ «ТОСКА ПО РОДИНЕ, ДАВНО...» И ТРИ ЕГО ПЕРЕВОДА НА АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК
Аннотация. Статья посвящена сравнительному анализу стихотворения М. Цветаевой «Тоска по родине, давно...» и трех ее переводов на английский язык, выполненных Э. Файнстайн, Д. МакДаффом и К. Уайтом. Новизна авторского подхода состоит в выявлении трансформаций, произведенных переводчиком, выяснении вызвавших их причин и описании последствий для основной идеи подлинника. В ходе сравнительного анализа оригинала и его английских версий автор приходит к выводу, что все три переводчика стремятся быть близкими к оригиналу, однако у каждого из них подлинник приобретает новое звучание. Изменения затрагивают все аспекты, составляющие специфику цветаевского текста: национальные и индивидуальные авторские концепты, синтаксис, фоносе-мантику, метр, ритм, пунктуацию и интонацию. Особенно сложными для перевода оказались концепты «тоска по родине» и «родина», перекодировка которых на язык принимающей культуры в версиях Уайта и Файнстайн совершенно изменила основную идею стихотворения. Подлинник построен на попытке лирической героини убедить себя в том, что она, вопреки своей русской природе, не испытывает ностальгию. У Файнстайн переживания лирической героини «переводятся» на язык британской культуры: тоска по родной стране, где ты родился, где жил твой род, где живет твой народ, уступает место тоске по дому. Уайт высвечивает в образе лирической героини вневременное и вненациональное, изображая трагическую неприкаянность эмигранта, навсегда лишившегося тепла домашнего очага. В версии МакДаффа, наиболее близко передающей основную мысль подлинника, тоска по родине, будучи перекодированной на язык иной культуры, лишилась специфического для русской концептосферы эмоционального накала.
Ключевые слова: перевод; концепт; Марина Цветаева; Элейн Файнстайн; Дэвид МакДафф; Кристофер Уайт.
M.V. Tsvetkova (Nizhny Novgorod) ORCID ID: 0000-0002-1836-6751
Marina Tsvetaeva's poem "Longing for the Motherland, long ago..." and its Three English Translations
Abstract. The article dwells upon a comparative analysis of Marina Tsvetaeva's poem "Longing for the Motherland" and its three English translations performed by Elaine Feinstein, David McDuff, and Christopher Whyte. The novelty of the approach is based on pinpointing the transformations performed by the translators, exploring their reasons and describing their influence on the main idea of the original. The comparative analyses of the original and its three versions have shown that all the three translators are trying to be as close to the original as possible but in each version Tsevetaeva's poem is seriously transformed. The transformations concern all those aspects which constitute the specific nature of the original text: national and individual concepts, syntax, phonosemantics, metre, rhythm, punctuation, intonation. The concepts "longing for the motherland" and "motherland" appeared to be especially difficult for translation. The recoding of these concepts to the language of the target culture utterly changed the main idea of the poem in the versions by Whyte and Feinstein. The original is based on an attempt of the persona of the poem to persuade herself that she, in spite of her Russian nature, does not feel any nostalgia. In Feinstain's version, the persona's emotions are "translated" into the language of the British culture: the longing for coming back to the place, where you were born, where your kin come from, where the people you belong to live, give way to homesickness. Whyte highlights in the persona the universal character of her feelings, showing the tragic restlessness of an emigrant deprived of her home and her hearth. In the version by MacDuff, which converted Tsvetaeva's idea most closely, the very fact of recoding "тоска по родине" (longing for the Motherland) into another language deprives it of all the emotions so special about the Russian nostalgia.
Key words: translation studies; concept; Marina Tsvetaeva; Eleine Feinstein; David McDuff; Christopher White.
Сравнение переводов нередко сводится к выяснению, который из них ближе к оригиналу. Вместе с тем, совершенно очевидно, что оригинал и перевод никогда не бывают эквивалентны друг другу. Здесь свою роль играет прежде всего то, что происходящее при переводе перекодирование средствами другого языка неизбежно влечет за собой реструктурирование смыслов, по-разному закрепленных в разных языках за вербальными единицами. Кроме того, читательский горизонт ожидания (автор статьи осознанно использует термин Х.Р. Яусса, т.к. разделяет позицию Констанц-кой школы, впервые поставившей акцент в цепочке «автор - читатель» именно на читателе) в принимающей культуре, сформирован отличными от культуры оригинала традициями, обусловленными спецификой времени и пространства, в которых читатель существует, а следовательно, будет иным, и этот факт не может не учитывать переводчик. В связи с этим представляется, что самым захватывающим в компаративном анализе перевода
и оригинала оказывается выявление тех трансформаций, которые произведены переводчиком, выяснение их причин и последствий для основной идеи подлинника, вложенной в него создателем.
Материалом для настоящей статьи послужило стихотворение М.И. Цветаевой «Тоска по Родине! Давно...» и три его английских перевода.
Первый перевод принадлежит британской поэтессе Элейн Файнстайн, которая является не только составителем и переводчиком постоянно расширяющегося и переиздаваемого томика избранных стихов Цветаевой [Tsvetaeva, 1971], в последней редакции 2011 г. получившего название «The Bride of Ice. New Selected Poems», но и ее беллетризованной биографии «The Captive Lion», увидевшей свет в 1987 г.
По единодушному мнению британских читателей и критиков переводы Файнстайн воспринимаются как подлинная поэзия, а следовательно, прекрасно справляются с главной задачей перевода - ввести иностранное произведение в обиход родной культуры, заинтересовать читателя, заставить его полюбить, и текст, и его автора. Лучшим свидетельством тому является тот факт, что в статье о женщинах поэтах [Jury 1999, 10] все упоминаемые там английские поэтессы представлены отрывками из собственных стихотворений, и только Э. Файнстайн - отрывком из перевода «Попытки ревности» Цветаевой.
Второй рассматриваемый в статье перевод принадлежит Дэвиду Мак-Даффу, который издал книгу избранных стихотворений Цветаевой, впервые напечатанную в 1987 г. Переводы МакДаффа, по мнению авторов оксфордского справочника переводной литературы, гораздо точнее, чем переводы Файнстайн, передают не только смысл, но и формальное своеобразие цветаевских стихотворений. [The Oxford Guide 2000, 603]. МакДафф и сам постоянно отмечает, что для него в работе существует абсолютный приоритет оригинала, и настаивает, что всякий, кто берется познакомить английского читателя с творчеством Цветаевой, должен попытаться, «используя традиционную технику рифмованного силлабо-тонического стиха, хотя бы отчасти дать представление о том, как Цветаева могла бы звучать, если бы она писала по-английски» (здесь и далее переводы автора статьи) [Weissbort, McDuff, 1982].
Автором третьего перевода является Кристофер Уайт, опубликовавший три сборника переводов Цветаевой [Tsvetaeva 2014; Tsvetaeva 2015; Tsvetaeva 2017]. Подход Уайта отличает то, что он не ограничивается избранными стихами, но последовательно переводит цветаевскую лирику десятилетие за десятилетием, начиная с предреволюционных лет. Переводчик делает акцент на преображающей функции перевода, считая, что его задачей является не передать все своеобразие подлинника с наибольшей точностью, а обогатить оригинал, вступив с ним в диалог. «<...> Весь смысл перевода как раз в том и состоит, чтобы не быть идентичным оригиналу», - подчеркивает он [Birgin, Tesvetkova, Whyte 2014, 352]. По мнению Уайта, такой ход особенно оправдан в случае поэзии Цветаевой,
которую он определяет как «экспериментаторскую», отмечая, что ее, подчас, сложно понимать и тем, для кого русский язык родной.
Эта позиция отличает Уайта от Файнстайн и МакДаффа, которые стремятся быть как можно ближе к оригиналу. Э. Файнстайн в предисловии к изданию 1999 г. описывает, как шла работа над переводами: для каждого из изданий поэтические версии стихов делались на основе подстрочников, тщательно подготавливаемых славистами А. Ливингстоун, В. Коу, С. Франклином и др., которые не только сохраняли порядок слов оригинала, но и давали английскую транслитерацию русских слов, отмечали все случаи языковой игры, своеобразие ритмики и интонации [Feinstein 1999, xvi]. Хотя в дальнейшем поэтесса признается, что нередко специфика английского языка и культурной традиции заставляли ее отходить от особенностей подлинника, искать им функциональные замены.
МакДафф в «Заметке о переводе», сообщает, что переводить Цветаеву трудно именно из-за «русскости» ее «поэтического стиля» (poetic style) [McDuff 1987, 32]. Вместе с тем, он подчеркивает, что считает необходимым по крайней мере попытаться передать структурные особенности цветаевской поэзии, поскольку видит в них самую суть ее творчества, хотя и осознает, что эта попытка обречена на неудачу. Таким образом, МакДафф провозглашает ориентацию в большей мере на оригинал, чем на горизонт ожидания британского читателя.
В англоязычной переводоведческой мысли принято выделять две противоположные тактики при работе с подлинником - «domestication» (буквально «одомашнивание»), предполагающее адаптацию ко вкусам читателей принимающей культуры, и «foreignizing» - «отчуждение», ориентированное на сохранение «иноземности», «экзотичности» переводимого текста для национального читателя [Цветкова 2003, 115-116]. Если МакДафф, несомненно, представляет вторую тенденцию, то Файнстайн и Уайт тяготеют к первой.
Каждый из переводчиков по-своему решает вопрос о заглавии стихотворения Цветаевой. Оригинал никак не озаглавлен. Уайт тоже оставляет свой перевод без названия. Файнстайн называет стихотворение «Homesickness» (буквально: тоска по дому). МакДафф - «Longing for the Mother-land» (буквально: страстное стремление на родину). В дальнейшем станет ясно, что во всех случаях это имеет программный характер и связано с целью, которую ставит перед собой каждый из переводчиков.
Серьезной проблемой для всех трех переводчиков оказалась передача средствами английского языка национально специфических концептов, в изобилии встречающихся в творчестве Цветаевой. В данном стихотворении такими концептами становятся, прежде всего, «тоска по родине» (поставленный автором в «сильную позицию» начала первой строчки стихотворения) и «родина».
Концепт «родина» представляет собой существенную сложность для перевода на английский язык, где слово «motherland», которое звучит для русского уха как наиболее близкий эквивалент к слову «родина», почти
никогда не используется. Чаще встречается слово «homeland». Причину С.Г. Тер-Минасова предлагает искать в различии отношения к родине в русской и английской культуре. Она обращает внимание на сдержанность англичан в выражении любви к родине, связывая ее с общей тенденцией английского языка к Understatement — стремлению «снизить градус» при выражении любого «накала чувств» [Тер-Минасова 2000, 176-177].
В этом смысле в переводе Файнстайн использование однокоренного с «homeland» «homesickness» с самого заголовка задает «британское» отношение к родине, в результате чего исчезает концептуальное для оригинала нанизывание однокоренных: родина - родной (язык) - родимое пятно - роднее - родившаяся, не воссоздаваемое языковыми средствами английского языка. Впрочем, этот ряд не удается сохранить и МакДаффу, вынесшему в заглавие слово «motherland». У Уайта речь в стихотворении вообще идет не столько о родине, сколько о доме в смысле родного гнезда. (Интересно, что во всех случаях, когда Цветаева употребляет слово «дом» Файнстайн и МакДафф переводят его как «house». Уайт же, используя слово «home», несомненно, оказывается ближе по смыслу к идее Цветаевой, которая позволяет ей играть на парадоксе: «В дом, и не знающий, что - мой, / Как госпиталь или казарма» [Цветаева 1997, 315]). Там, где у Цветаевой использовано слово «край», который особенно часто сочетается в русском языке со словом «родной», все три переводчика употребляют слово «country» за неимением более близкого английского аналога слову «край», которое задает более отстраненное отношение: «for my country has taken so little care of me» [Tsvetaeva 1999, 104]; «So it is my country could't keep me» [Tsvetaeva 1987, 102]; «So little did my country care for me» [Birgin, Tsvetkova, Whyte 2014, 363].
«Тоска по родине» — знаменитая русская ностальгия, которая традиционно считается одной из загадок русской души, превращается в тоску по дому у Файнстайн («homesickness»); жадное стремление вернуться домой у Уайта («yearning for coming back home»); и только у МакДаффа описана как страстное желание вернуться в родную землю («longing for the mother-land») - что ближе всего к русскому концепту «родина», понимаемому как место, где ты родился, где жил твой род, твой народ, хотя и не способно передать английскому читателю всей его эмоциональной насыщенности.
В результате, у МакДаффа получается стихотворение о тоске по стране, откуда ты родом. При всем сложном отношении лирической героини к ней: Цветаева на протяжении всего стихотворения разворачивает доказательства того, что не испытывает тоски по родине, но все эти доказательства сводятся на нет двумя заключительными строчками: «Но если по дороги - куст / Встает, особенно - рябина...» [Цветаева 1997, 316]. У Файн-стайн стихотворение, скорее, о тоске по месту, где был твой дом (концепт «home» - один из важнейших концептов британского культурного мира [Цветкова 2001, 167]). У Уайта — о бесприютности эмигрантки и невозможности обрести уют домашнего очага. Уайт сам признается, что видит основной идеей стихотворения Цветаевой окончательный и бесповорот-
ный отрыв от своего места («irrévocable displacement») [Bergin, Tsvetkova, Whyte 2014, 355]. По мнению переводчика, слова цветаевского стихотворения можно представить себе слетающими с губ мусульманки, живущей в современном Париже, и в этом смысле лирическая героиня стихотворения — вне времени и национальной принадлежности. Уайт настаивает, что национальная специфика цветаевского стихотворения второстепенна и почти полностью освобождает от нее свой перевод [Bergin, Tsvetkova, Whyte 2014, 355].
Еще одним вызовом для переводчиков стали индивидуальные концепты Цветаевой. Если с кустом рябины никаких проблем не возникло - его нельзя перевести иначе, как «rowanberry», «rowan», «rowan tree», то, например «базарная кашолка» («мне совершенно все равно <...> по каким камням домой брести с кашолкою базарной» [Цветаева 1997, 315]), благодаря которой возникает образ базара, рынка, неизменно ассоциирующийся у Цветаевой с пошлостью быта и мещанством, совершенно исчезает, когда Файнстайн переводит это словосочетание, как «shopping bag», а Уайт как «shopping bags». Всякому специалисту в области творчества Цветаевой понятно, что такая трансформация одного из ключевых для всего художественного мира поэта образа разрушает его как целостную систему. А ведь оба переводчика — авторы целых сборников стихотворений Цветаевой в переводе, и в этом случае внимание к ключевым словам художественного мира переводимого автора особенно значимо для сохранения целостности его мотивной структуры.
Файнстайн, правда, отмечает, что поэтический словарь Цветаевой составлял для нее отдельную переводческую проблему, особенно слова с фольклорными и библейскими коннотациями. [Feinstein 1999, xvi]. Кстати, именно она справляется с передачей нагруженного религиозными смыслами слова «не обольщусь»: «Не обольщусь и языком родным» [Цветаева 1997, 316] - «And I won't be seduced» [Tsvetaeva 1999, 103]; в то время как ни Уайт, превращающий прельщение в колдовство, привносящее в текст языческие обертоны («My native language's milky summons holds no charms to me» [Birgin, Tsvetkova, Whyte 2014, 362]), ни МакДафф, пишущий об обмане («And I'll not let the milky call of my native language cheat me» [Tsvetaeva 1987, 101]), не передают этого сквозного для художественного мира Цветаевой образа.
Вообще о художественном мире автора как системе никто из переводчиков, насколько можно судить по их комментариям, не задумывался. А Кристофер Уайт вообще принял эту идею в штыки, заявив, что говорить о «типично цветаевском» не приходится, что проникнуть в авторское сознание невозможно, а следовательно, переводчик должен сосредоточиться на верной передаче слов [Bergin, Tsvetkova, Whyte 2014, 353], упуская из виду, что слова как раз и являются способом вербализации ментальных концептов, и потому потеря мельчайшего оттенка смысла или его смещение делает невозможным адекватное целостное восприятие творчества переводимого автора.
К знаковым для художественного мира Цветаевой моментам относится и программная фоносемантичность ее поэзии. Так, обилие в стихотворении звука «р», заданного сквозным для него стержнем: «родина - родной (язык) - родимое пятно - роднее - родившаяся», и поддержанного другими словами с ними аллитерирующими, прекрасно работают на семантику разрыва, определяющую для всего произведения. Понятно, что средствами английского языка передать эту специфическую особенность оригинала невозможно, и переводчики ограничиваются в своих версиях большей или меньшей густотой аллитераций, чтобы хотя бы при помощи замен воссоздать эту черту подлинника.
Когда речь идет о переводе с русского на английский, языковой материал сопротивляется и в области синтаксиса. Особенно трудно поддается переводу свободный в русском флективном языке порядок слов, усугубленный у русского поэта индивидуальными особенностями стиля, а также эллиптичность, к которой у Цветаевой, ставившей во главу угла конденсацию смысла, была особенная склонность. Файнстайн признается, что ей не удалось сохранить всю необычность цветаевского синтаксиса, который она характеризует как «startling distortions of word order» (буквально: «завораживающие нарушения порядка слов») [Feinstein 1999, xv]. «Подчас, чтобы <...> английский синтаксис оставался естественным, приходилось вводить связующие слова, и я замечала, что ее [Цветаевой] отрывистая лаконичность в ходе этого процесса, совершенно мне неподвластного, сглаживалась и стихотворение приобретало иную, более логичную стратегию развития [Feinstein 1999, xv-xvi]. Так, отрывистое: «Где не ужиться (и не тщусь!)» [Цветаева 1997, 315] превращается в «Where I fail to fit in (I am not trying)» [Tsvetaeva 1999, 103], «Where not to get attacked (I don't try!)» [Tsvetaeva 1987, 101], «Where I can't fit in (I don't try)» [Birgin, Tsvetkova, Whyte 2014, 362].
Сложности языкового плана теснейшим образом сплетаются с различием русской и английской поэтических традиций. Англоязычная поэзия сегодня носит преимущественно безрифменный характер и национальное поэтическое ухо с трудом воспринимает стихи, содержащие рифму [Цвет-кова 2003, 101-102]. К тому же, английский язык вследствие самого своего строя не так богат на рифмы, особенно многосложные, как русский. Потому переводчики часто избегают давать рифмованные версии русских стихов. Из всех троих только МакДафф сохраняет рифму, однако, в отличие от оригинала, нередко это рифма неточная, часто так называемая «eye rhyme», которая предназначена для глаза и совсем не звучит как рифма на слух:
Shackless of myself, my subjectivity, Like a polar bear with no floe to sit on. Where not to get attached (I don't try!) Where to degrade myself - it's all one [McDuff 1987, 101].
Из приведенного примера видно также, что МакДафф не воссоздает цветаевский четырехстопный ямб с обилием пиррихиев и чередованием мужской и женской клаузулы, но сохраняет разбивку на четверостишия и заглавные буквы в начале каждого стиха, что крайне не характерно для сегодняшней англоязычной поэзии и выглядит весьма старомодно.
Файнстайн полагает, что точный метр цветаевских стихов не может быть сохранен, и подчеркивает, что ставила своей задачей передать характерное для них парадоксальное сочетание отточенности формы («shapeliness») и грубоватой резкости («roughness»). Проявляется этот феномен, по мнению переводчицы, прежде всего, в несоответствии прихотливого ритма цветаевского стиха с его жесткой разбивкой на традиционные рифмованные катрены. Файнстайн сознательно отказывается от этой разбивки, делает акцент на прихотливости ритма («her pauses and sudden changes of the speed» [Feinstein 1999, xi]) и, таким образом, не только приспосабливает цветаевскую поэзию к английскому «поэтическому уху», воспитанному на перебоях ритма, начиная с Шекспира, через Донна, Блейка и Хопкинса, но и «осовременивает» ее. Современности звучанию Цветавой в переложении Файнстайн добавляет и отказ начинать каждый стих с заглавной буквы, если того не требует пунктуация. Файнстайн разрабатывает целую серию новаторских приемов, которые, с ее точки зрения, служат эквивалентом необычности цветаевских: тире она заменяет на длинные пробелы между словами, чтобы передать перебой ритма - рвет строку на части. Реакция читателей свидетельствует, что эти замены производят сильное впечатление [Birgin, Tsvetkova, Whyte 2014, 341].
Уайт избегает рифмы и звуковых эффектов, таких как ассонансы, аллитерации, которые характерны для цветаевской поэзии и носят в ней смыслопорождающий характер. Подобно Файнстайн, он адаптирует поэтическую форму Цветаевой к горизонту ожидания своего читателя. Причем идет в этом дальше своей предшественницы. Белый нерифмованный стих, которым переведены стихи сборника, получает в рецензии, написанной Э. Паймен, такую лестную в британской культуре оценку, как «звучный и остроумный» («resonant and witty») [Pyman 2015]. Автор рецензии в целом подчеркивает остроумность и разговорность переводов Уайта как их ключевые достоинства. Действительно, Кристофер Уайт, ориентированный на преображение подлинника, незаметно для себя, «вчитывает» в переводимого им автора то, чего в нем нет, но что чрезвычайно характерно для британской культуры (в частности, приписывает ей специфическое английское чувство юмора). Он совершенно убежден, что цветаевская образность - в том числе и в таком пронзительном стихотворении, как «Тоска по родине...», чрезвычайно остроумна: «.. .так легко упустить из вида характерное для Цветаевой сокрушительное чувство юмора (devastating sense of humour), — отмечает он. — Сравнение себя с полярным медведем на Камчатке, бедствующим без льдин, должно вызвать на губах улыбку. Через юмор она умудряется дистанцироваться даже от трагедии такого
масштаба» [Birgin, Tsvetkova, Whyte 2014, 355].
Камнем преткновения для всех без исключения переводчиков Цветаевой на английский язык неизменно становится ее глубоко индивидуальная и новаторская пунктуация, которая не «экспортируется» в другие культуры. Особенно в британскую, где всякая повышенная эмоциональность не приветствуется.
Файнстайн признается в осознанном отходе от пунктуации оригинала: «Я часто выпускала восклицательные знаки там, где казалось, что их присутствие ослабляет и без того звучные и полные жизни строки» [Feinstein 1999, xvi] и добавляет, что педантичное следование за авторской цветаевской пунктуацией создало бы интонацию, которая могла разрушить впечатление у британского читателя.
Все три переводчика снимают все или большую часть из девятнадцати тире оригинала - Фейнстейн, совершенно отказавшись от них, использует увеличенные пробелы, МакДафф сводит их число до четырех, Уайт - двух, причем в позициях гораздо более обусловленных грамматически, чем это было у Цветаевой. То же произошло и с восклицательными знаками: из семи цветаевских Файнстайн сохранила один, заменив остальные на точки и один раз на вопросительный знак. Результатом явилось изменение интонации. Стихотворение Файнстайн звучит как сердитый внутренний монолог [Birgin, Tsvetkova, Whyte 2014, 344], который ведет сама с собой лирическая героиня, ожесточенная неустроенным эмигрантским бытом. Более медитативный характер стихотворение приобретает и у МакДаффа, который сохраняет лишь один восклицательный знак во фразе, взятой у Цветаевой в скобки: «и не тщусь!», причем в переводе иронический оттенок усиливается, поскольку в английском языке оформляются восклицательными знаками в основном высказывания иронического характера. Уайт, хотя и сохранил целых четыре восклицательных знака, но, в отличие от подлинника, где они передают горечь и боль, они (как и у МакДаффа) начинают транслировать мрачную иронию (особенно в соединении с теми словами, которые подбирает переводчик: «Yearning to get back home! Obscure / complaint I unmasked long ago!» [Birgin, Tsvetkova, Whyte 2014, 362]).
Таким образом, хотя все три переводчика создавали перевод, который невозможно назвать «вольным», в их версиях цветаевское стихотворение приобрело совершенно новое звучание. Трансформации коснулись всех аспектов, составляющих специфику изначального текста: национальных и индивидуальных авторских концептов, синтаксиса, фоносемантики, метра, ритма, пунктуации и интонации.
Необходимость перевести средствами иного языка ключевой для подлинника и специфический для русской культуры концепт «тоска по родине» повлекла за собой перекодировку центральной идеи стихотворения. Подлинник построен на попытке лирической героини убедить себя в том, что она, вопреки своей русской природе, не испытывает ностальгию (вполне типичный для Цветаевой ход, достаточно вспомнить ее стихотворение
«Попытка ревности»). У МакДаффа, стремящегося наиболее последовательно воссоздать цветаевский замысел, идея стихотворения сохраняется, но, будучи переведенным на язык другой культуры, концепт «тоска по родине» утрачивает свою эмоциональную заряженность, поскольку является специфическим для русской культуры. В стихотворении Файнстайн тоска по родной стране, где ты родился, где жил твой род, где живет твой народ, уступает место тоске по дому. В результате переживания лирической героини «переводятся» на язык британской культуры, делаются понятными британскому читателю. Уайт, в отличие от Файнстайн, выдвигает на первый план вневременное и вненациональное в образе лирической героини, изображает в своем стихотворении трагическую неприкаянность эмигранта, навсегда утратившего тепло домашнего очага.
ЛИТЕРАТУРА
1. Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. М., 2000.
2. Цветаева М.И. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 2. М., 1997.
3. Цветкова М.В. Английское // Межкультурная коммуникация / под редакцией В.Г. Зусмана Нижний Новгород, 2001. C. 158-182.
4. Цветкова М.В. Английский лики Марины Цветаевой // Вопросы литературы. 2003. № 5. C. 100-134.
5. Яусс Г.Р. К проблеме диалогического понимания // Бахтинский сборник-III. М., 1997. С. 183-204.
6. Birgin T., Tsvetkova M., Whyte Ch. Looking for / Longing for / Sick for Home: Marina Tsvetaeva in English Translation // Translation and Literature. 2014. Autumn. Vol. 23. Part 3. P. 336-363.
7. Feinstein E. Introduction // Marina Tsvetaeva. Selected Poems. Oxford, 1999. P xi-xviii.
8. Jury L. Women Poets are Restored to History // The Independent on Sunday. 1999. 19 September. P. 10.
9. Pyman A. Review of Moscow in the Plague Year // Archipelago Books. Stand. 2015. Vol. 13 (1). URL: https://archipelagobooks.org/2014/02/review-of-moscow-in-the-plauge-year-stand-volume-13-1-2015/ (accessed: 1.06.2018).
10. The Oxford Guide to Literature in English Translation. Oxford, 2000.
11. Tsvetaeva М. After Russia. The First Notebook / transl. by Ch. Whyte. Bristol, 2017.
12. Tsvetaeva М. Milestones / transl. by Ch. Whyte. Bristol, 2015.
13. Tsvetaeva М. Moscow in the Plague Year. Poems / transl. by Ch. Whyte. New York, 2014.
14. Tsvetayeva M. Selected Poems / transl. by D. McDuff. Newcastle-upon-Tyne, 1987.
15. Tsvetaeva M. Selected poetry / transl. by E. Feinstein. Oxford, 1971.
16. Tsvetaeva M. Selected poetry / transl. by E. Feinstein. Oxford, 1999.
17. Weissbort D., McDuff D. Battle over Translation // The New York Review of Books. 1982. 23 Sept. Vol. 29. № 14. URL: http://www.nybooks.com/ar-ticles/1982/09/23/battle-over-translation/ (accessed: 08.06.2018).
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Birgin T., Tsvetkova M., Whyte Ch. Looking for / Longing for / Sick for Home: Marina Tsvetaeva in English Translation. Translation and Literature, 2014, Autumn, vol. 23, part 3, pp. 336-363. (In English).
2. Tsvetkova M.V Angliyskiye liki Mariny Tsvetayevoy [The English Faces of Marina Tsvetaeva]. Voprosy literatury, 2003, no. 5, pp. 100-134. (In Russian).
3. Weissbort D., McDuff D. Battle over Translation. The New York Review of Books, 1982, 23 Sept., vol. 29, no. 14. Available at: http://www.nybooks.com/arti-cles/1982/09/23/battle-over-translation/ (accessed: 08.06.2018).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
4. Jauss H.R. K probleme dialogicheskogo ponimaniya [To the Problem of Dialogic Understanding]. Bakhtinskiy sbornik III [Bakhtinsky Collection 3]. Moscow, 1997, pp. 183-204. (Translated from German to Russian).
5. Tsvetkova M.V. Angliyskoye [Englishness]. Zusman VG. (ed.). Mezhkulturnaya kommunikatsiya [Intercultural Communication]. Nizhny Novgorod, 2001, pp. 158-182. (In Russian).
(Monographs)
6. Ter-Minasove S.G. Yazyk i mezhkulturnaya kommunikatsiya [Language and Intercultural Communication]. Moscow, 2000. (In Russian).
Цветкова Марина Владимировна, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» - Нижний Новгород.
Доктор филологических наук, профессор. Научные интересы: литературная компаративистика, переводоведение, межкультурная коммуникация, русская поэзия начала ХХ в., британская поэзия ХХ в.
E-mail: mtsvetkova@hse.ru
Marina V. Tsvetkova, National Research University Higher School of Economics - Nizhny Novgorod.
Doctor of Philology, Professor. Research interests: comparative studies in literature, translation studies, intercultural communication, Russian literature of the beginning of the 20th century, British poetry of the 20th century.
E-mail: mtsvetkova@hse.ru
