CC BY
61
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 299-302
УДК 82
СПЕЦИФИКА ЗАСТОЛЬНОЙ РЕЧИ В «ПИРЕ ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ» А.С. ПУШКИНА
© 2014 г. О.Н. Солянкина
Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ
solanina2012@yandex.ru
Поступила в редакцию 24.04.2014
Сравнивается речь персонажей «Пира во время чумы» с высказываниями героев застольных диалогов античных авторов. В контексте этого подхода проанализирована рефлексия героев по поводу своего и чужого слова на пиру.
Ключевые слова: Пушкин, «Пир во время чумы», застольный диалог, высказывание, рефлексия.
Е.Г. Рабинович одной из первых обратила внимание на композиционное сходство между «Пиром во время чумы» А.С. Пушкина и застольными диалогами Платона и Ксенофонта [1, с. 468]. По-видимому, пушкинская трагедия была ориентирована на жанр пиршественного диалога. Пьеса Пушкина представляет собой перевод четвёртой сцены первого акта поэмы Джона Вильсона «Город чумы», поэтому все особенности построения трагедии, о которых говорит Рабинович, можно обнаружить и в сцене пира у шотландского писателя. Мы хотим дополнить наблюдения Рабинович, обратившись к анализу словесной ткани двух вышеназванных произведений.
В пиршественном диалоге нет интриги, построенной на цепочке взаимосвязанных событий. Поступком становится высказывание персонажа, интригой - сцепление реплик, вместо развития действия движение мысли от реплики к реплике, которое являет собой путь к истине. Словесная игра подчас передаёт обертоны смысла. Вот почему в античности слово на пиру становится предметом пристального рассмотрения, так как, кроме события диалога, в настоящую минуту не происходит никаких других событий. Возможно, что именно с этим обстоятельством связано появление рефлексии по поводу своего и чужого высказывания на пиру. Сотрапезники у Вильсона и у Пушкина обращают внимание не только на смысл сказанного, но и на стиль речи:
Не в моде
Теперь такие песни [2, т. 7, с. 178], — сердито замечает Луиза о песне Мери. Реплика в застольной беседе оказывается предметом пристального рассмотрения не только для слушателей, но и для самого говорящего. Человек
как бы пытается посмотреть на свою речь со стороны.
Самой себе я, кажется, внимаю, Поющей у родимого порога [2, т. 7, с. 178], — говорит о себе Мери. «Охриплый голос мой приличен песне», — оценивает Вальсингам в одной фразе свой гимн. И это заявление свидетельствует о характере исполняемого гимна в честь чумы. В античных застольных диалогах гнусавыми и охрипшими голосами цитировали гомеровские стихи шуты.
Чужая речь на пиру становилась объектом эстетической оценки. Так, например, Молодой человек произносит восторженный панегирик эмоциональной речи Джаксона, чьи Ответы острые и замечанья Столь яркие в их важности забавной, Застольную беседу оживляли [2, т. 7, с. 175].
В античности пиршественное слово было тесно связано с традициями застольной беседы и соответствующими ритуалами. Праздничность, необычность обстановки предполагает выход за рамки повседневности. Это иное, праздничное бытие предполагает свою эстетику быта и эстетику слова. В праздничном ритуале отражаются накопленные веками представления людей о жизни и смерти, о месте человека в мире, о вневременных ценностях бытия. Пиршественные речи должны были возвысить участников застолья, приподнять их в собственных глазах, как это происходит, например, с Мери, которая исполняет песню о чистой любви Дженни и Эдмонда.
Но поведение и манеры героев застольного диалога, как правило, очень далеки от торжественности. Пиршественная беседа неизменно сопровождалась смехом и весельем. У Вильсона и Пушкина Вальсингам предлагает обратиться к
300
О.Н. Солянкина
веселью после песни Мери, а Молодой человек вспоминает «повести смешные» Джаксона. Для Священника же «восторги» участников застолья означали нравственную гибель, ассоциировались с бесами, которые терзают «погибший дух безбожника». Смех на пиру был двусторонним: он отрицал (насмешка) и утверждал (ликование) одновременно. Комическое начало в сцене пира у Вильсона и в трагедии Пушкина представлено метафорически: в виде ссор, брани, язвительных замечаний. Например, Франкфорт в сцене пира у Вильсона, стараясь разнять дерущихся на шпагах Вальсингама и Молодого человека, иронически замечает:
The Captain of the Queen Ocean engaged
In brawls on shore [3, с. 39].
Капитан «Королевы Океана» воюет
В уличных скандалах на берегу1.
Смех снижает героя, делая его реплику подверженной немедленному осмыслению, а его самого делает предметом сиюминутной оценки собеседников. Все реплики у Вильсона и Пушкина приобретают особое значение, так как человек произносит своё, может быть, последнее слово, оказавшись на краю гибели, бросая вызов смерти. Шутливая реплика в этих условиях становится героическим поступком. Смех и шутки превращаются в средство героизации характера.
В античных застольных диалогах подобные явления имели культовое происхождение, так как считалось, что воспроизведение скверных действий способствует плодородию земли [4, с. 79]. В «Пире во время чумы» мотив брани подспудно содержит в себе идею победы над смертью. Например, Священник упрекает пирующих в том, что они «песнями разврата» ругаются «над мрачной тишиной», «повсюду смертию распространённой», то есть ругаются и над самой смертью, отрицая её, что становится обратной стороной прославления жизни.
Но наиболее ярко смеховое начало проявляет себя в цепочке снижений и развенчаний героев в сцене пира у Вильсона и в трагедии Пушкина. Осуждения и восхваления одних и тех же действующих лиц сменяют друг друга. Так, в начале пира сотрапезники дружно поддерживали Вальсингама, обращаясь к нему с подчёркнутым уважением: «Почтенный Председатель!» - что свидетельствовало о признании его праздничных полномочий. Но вскоре, после того, как Вальсингам вспомнит об умершей жене, кто-то из участников застолья назовёт его сумасшедшим:
Он сумасшедший,-
Он бредит о жене похоронённой!
[2, т. 7, с. 183].
В отношениях между Священником и Председателем всё происходит наоборот: сначала Священник упрекает Вальсингама в том, что тот поёт «бешеные песни», а потом, уходя, благословляет его:
Спаси тебя господь! [2, т. 7, с. 183].
Священник обличает и всех присутствующих:
Безбожный пир, безбожные безумцы!
[2, с. 7, с. 181].
Но он, в свою очередь, тоже развенчивается участниками застолья, его грубо прогоняют: «Вот проповедь тебе: пошёл, пошёл!» [2, т. 7, с. 182]. Хлёсткое осмеяния и похвала могли соседствовать в одной фразе, как это, например, происходит в реплике в адрес Священника: «Он мастерски об аде говорит!» Такое же соединение одобрения и порицания присутствует в развёрнутой реплике Вальсингама в сцене пира у Вильсона:
O maudlin fools! who preach of Chastity And call her Queen Virtues! In the breast Even of this prostitute, (why should I fear That word of three unmeaning syllables?
.....................................I will find
The open-eyed sleep of troubled' happiness...
[3, с. 38].
О сентиментальные глупцы! которые восхваляют целомудрие И называют его королевой добродетели! На груди
Этой проститутки (почему я должен бояться Этого слова из трёх незначащих слогов?) .........................................Я найду
С открытыми глазами грёзу
утраченного счастья.
Председатель объявляет бранное слово ничего не значащим, потому что оно не соответствует характеру Мери, а выпад против «сентиментальных глупцов», прославляющих целомудрие, говорит о стремлении Вальсингама как-то возвысить свою девушку.
Развенчание в сцене пира у Вильсона могло быть связано с сильным эмоциональным потрясением какого-либо персонажа, например, эпизод с обмороком Луизы раскрывает внутреннюю несостоятельность героини. Экстраординарное поведение одного из участников застолья не только снижает, разоблачает его, но и указывает на некие потенциальные возможности этого действующего лица. В частности, Луиза, очнувшись после обморока, рассказыва-
Специфика застольной речи в «Пире во время чумы» А.С. Пушкина
301
ла о демоне, который ей приснился, что само по себе свидетельствовало не только о страхе перед смертью, но и о скрытой способности к раскаянию, ведь всякое упоминание о дьяволе ассоциировалось с мыслью о преисподней и о загробном воздаянии каждому по его делам.
Обращение Вальсингама к умершей жене является знаком того, как сильно Председатель пира жалеет о прошлом. У Вильсона снижения и восхваления персонажей служат одной цели — показать многогранность личности героев.
Все выделенные нами речевые формы воплощения комического в сцене пира у Вильсона и в трагедии Пушкина отличаются от аналогичных форм в античных застольных диалогах. Античные авторы, прибегая к подобным речевым формулам, опирались на древние представления о магической способности слова воздействовать на реальность, а в сцене пира у Вильсона эти мотивы заимствованы из литературных произведений. В «Пире во время чумы» у Пушкина смеховая стихия присутствует, может быть, даже помимо желания самого поэта, в силу переводного характера этой трагедии.
Древние сакрализовали язык, ведь речь была создана богами так же, как и этот мир. Вселенная рождается заново во время праздника, и манипуляции жреца над жертвой на алтаре символизируют восстановление всего сущего из хаоса, а вместе с ним и — языка [5, с. 21]. Согласно разным античным авторам, на пиру часто присутствует грамматик, что восходит к древнему представлению о тождестве функций жреца и грамматика, которые во время праздника устанавливают связи между разъятыми частями жертвы или слова и с помощью ритуала строят новый мир и новый язык как образ этого мира [5, с. 21]. Внимание древних авторов к произносимому на пиру слову было весьма ощутимым. Так, например, у Плутарха в «Застольных беседах» собеседники тщательно выясняют этимологию названий вина, разных блюд и благовоний, у Авла Геллия присутствующие пытаются определить, к какому роду относятся глаголы (8спр8епш, 1е§ейш), у Афинея сотрапезники потешаются над одним из гостей, который взял себе за правило постоянно искать ответ на вопрос: «Встречается это слово где-нибудь или не встречается?». Он прямо ног-тём царапает речь своих собеседников и цепляется за каждую шероховатость, он настойчиво выясняет, подходит ли, например, слово «пья-
ница» к мужчине, а слово «пора» к обозначению части дня [6, с. 454].
Герои сцены пира Вильсона и трагедии Пушкина тоже очень внимательно прислушиваются к произносимому слову. Так, Вальсин-гам у Вильсона говорит, что слово из трёх слогов не подходит Мери. Это замечание выглядит как шутливое напоминание о спорах в древности по поводу несовпадения имени и сущности явления. В трагедии Пушкина и в сцене пира у Вильсона Председатель заявляет, что речь Луизы не соответствует истинным чертам её характера:
Ага! Луизе дурно; в ней я думал,
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то - нежного слабей жестокий...
[2, 7, с. 178].
Герои «Пира во время чумы» и сцены пира у Вильсона не только размышляют по поводу своих и чужих высказываний, но и дают эстетическую оценку произносимому слову. Насмешливые, язвительные и бранные реплики персонажей свидетельствуют о скрытом присутствии смеховой стихии в трагедии и в сцене пира. Участники застолья то восхваляют, то порицают друг друга, что, с одной стороны, указывает на связь с жанровой традицией пиршественного диалога, а с другой - является средством раскрытия характеров действующих лиц.
Примечания
1. Русский перевод автора статьи.
Список литературы
1. Рабинович Е.Г. «Пир» Платона и «Пир во время чумы» Пушкина // Античность и современность. К 80-летию Ф.А. Петровского. М.: Наука, 1972. С. 457-470.
2. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 17 т. Т. 7. М.: Изд-во Ан СССР, 1948. 395 с.
3. The poetical works of Milman, Bowels, Wilson and Barry Cornwal. Paris: Galignani,1829. V. 1. 754 р.
4. Фрейденберг О.М. Миф и театр. Лекции по курсу: «Теория драмы» для студентов театральных вузов / Сост., подг., предисл. и примеч. Н.В. Брагинской. М.: ГИТИС, 1988. 132 с.
5. Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблематику // Архаический ритуал в фольклорных и ранне-литературных памятниках. М.: Наука, 1988. С. 7-44.
6. Афиней. Пир софистов // Поздняя греческая проза / Пер. с древнегреч. Сост., вступит. ст. и примеч. С. Поляковой М.: Гослитиздат, 1961. С. 449472.
302
O.H. ConmKnm
THE SPECIFIC TABLE-TALK SPEECH IN «THE FEAST DUARING THE PLAGUE» BY A S. PUSHKIN
O.N. Solyankina
The speeches of the heroes of «The Feast during the Plague» are compared with the utterances of the characters of the ancient table-talks. In the context of this approach the heroes' reflection related to their own utterances and someone's utterances are analyzed.
Keywords: Pushkin, «The Feast during the Plague», table-talk, utterances.
References
1. Rabinovich E.G. «Pir» Platona i «Pir vo vremya chumy» Pushkina // Antichnost' i sovremennost'. K 80-letiyu F.A. Petrovskogo. M.: Nauka, 1972. S. 457-470.
2. Pushkin A.S. Poln. sobr. soch.: v 17 t. T. 7. M.: Izd-vo An SSSR, 1948. 395 s.
3. The poetical works of Milman, Bowels, Wilson and Barry Cornwal. Paris: Galignani,1829. V. 1. 754 r.
4. Frejdenberg O.M. Mif i teatr. Lekcii po kursu: «Teoriya dramy» dlya studentov teatral'nyx vuzov /
Sost., podg., predisl. i primech. N.V. Braginskoj. M.: GITIS, 1988. 132 s.
5. Toporov V.N. O rituale. Vvedenie v problematiku // Arxaicheskij ritual v fol'klornyx i ranneliteraturnyx pamyatnikax. M.: Nauka, 1988. S. 7-44.
6. Afinej. Pir sofistov // Pozdnyaya grecheskaya proza / Per. s drevnegrech. Sost., vstupit. st. i primech. S. Polyakovoj M.: Goslitizdat, 1961. S. 449-472.
